Как Фэт-Фрумос солнце освободил

Давно ли это было или недавно, о том молчит сказка. А толь­ко, верно, очень давно. Так или не так, а великое горе царило на земле. Не всходило поутру солнце, не грело, не светило. Тьма кромешная стояла кругом, такая, что, хоть зрячим будь, хоть глаза выколи, всё равно ничего не увидишь. Во тьме рождались дети, росли, старились и умирали.

Но прадеды и деды рассказывали внукам и правнукам, что не всегда так было. Когда-то сияло над землёй солнце, небо было голубым, а не чёрным, тёмная ночь сменялась ясным
днём. Да вот, говорили прадеды, украли солнце драконы, не­ведомо куда спрятали.

В ту тяжёлую пору на опушке леса, у берега реки, жили бед­няк с женой. Ничего-то у них не было — ни птицы, ни скотины, ни даже хвоста от скотины. Подчас в доме ни крошки хлеба, ни крупинки соли не сыщешь. Сами они удивлялись, как это ещё с голоду не пропали. А ведь бедняк работящим был человеком, рук и спины не жалел. Исходил он всё царство вдоль и поперёк, на любую ра­боту соглашался, готов был из камня воду выжимать.

Однажды вернулся он домой, ничего в руках не принёс. А в сердце принёс заветную думку. Только ею с женой и поделился:

— Вот что, жена, исходил я дорог немало, повидал людей богатых и бедных, добрых и злых. Меньше сам говорил, других больше слушал. Собираются люди, такие же бедняки, как мы с тобой, идти солнце из неволи вызволять. Пойду и я с ними. Заплакала жена.

А муж говорит:

— Не плачь, голубка, не горюй. Не один я иду, человек, мо­жет, сорок гуртом сбиваются. И решили мы твёрдо: либо добу­дем солнце, либо головы сложим.

С теми словами и отправился он в дальний путь: неведомо куда, а ведомо зачем.

Знала жена, когда муж ушёл, а когда назад вернулся, не до­велось ей узнать. И никто другой не узнал, потому что вовсе не вернулся тот человек, да и те, кто с ним пошёл, тоже не верну­лись. Словно в тёмную воду канули.

Осталась женщина одна-одинёшенька. Говорится так, а вышло не совсем так. Потому что вскоре родился у неё сын. Дали ему имя Ион, а мать звала его ласково Ионикэ. И такой удивительный паренёк был этот Ионикэ, что к полудню сам выполз из плетёной камышовой люльки, а к вечеру заговорил.

Мать на него нарадоваться не могла, иначе как сынок-кра­савец не называла. Вот и получилось, что Ион стал зваться Ионикэ Фэт-Фрумос, что по-нашему, по-молдавски, и зна­чит сынок-красавец.

Трёх лет не прошло, как Ионикэ Фэт-Фрумос принялся ма­тери во всём помогать, хозяйничать в доме. Руки у него золо­тые, усердия не занимать, да что толку?! По-прежнему бьются они с матерью в нужде, как рыба на суше.

И вот однажды спросил Ионикэ Фэт-Фрумос:

— Скажи, мать, как вы с отцом жили. К какому делу он руки прикладывал? Может, и я тем делом займусь, легче нам будет из бедности выбиться.

— Ох, Ионикэ, за что только твой отец не брался! Недоедал, недосыпал, всё боялся работу из рук выпустить. А всё равно не лучше, чем сейчас, жили. Порой ни крошки хлеба, ни кру­пинки соли в доме не сыщешь.

— А что с отцом сталось? — опять спрашивает Ионикэ.

Заплакала тут женщина так горько, как в тот час, когда с мужем расставалась:

— Лучше бы ты не спрашивал меня, мой Фэт-Фрумос, мой сынок-красавец! Если пойдёшь ты по той дороге, что отец по­шёл, мне сердце пополам разрежешь. Ничего я тебе не скажу.

Опечалился Фэт-Фрумос:

— Неужели отец на злое дело решился?

— Что ты, что ты! — закричала мать. — Он людям добра хотел, за них и пропал. Пошёл искать свет и сгинул во тьме.

Не хотела бедная женщина говорить, а всё рассказала. Чего она боялась, то и вышло. Запали Ионикэ Фэт-Фрумосу в душу думы отца, слова матери — про ясное солнце, что всю землю осветить и обогреть может. И сказал он себе так: «Подрасту ещё немного, наберусь сил и пойду искать солнце. И пусть, пока я ищу, ржа железо съест, гниль дерево в труху превратит, капля камень сточит — всё равно я от своего не от­ступлюсь. Найду и выпущу солнце!»

Работает Ионикэ — о солнце думает. Спит — солнце ему во сне видится. Сама собой сложилась у него песня. Куда ни пойдёт, что ни делает — эту песню поёт:
Украли солнце драконы —

Свет зате́мнился белый.

Поломает драконьи законы

Только сильный и смелый.

Только герой беззаветный

Выпустит солнце в небо.

Вдоволь всем будет света,

Счастья, тепла и хлеба.

Вот подрасту немного —

Сил и ума прибавится —

И в дорогу, дальнюю дорогу

Мне настанет черёд отправиться.

Однажды собирал Ионикэ в лесу хворост. Темно в лесу, тихо, даже птицы не поют. Один Ионикэ поёт свою песню, и звонкий его голос далеко разносится.

Как раз в ту пору проезжал по дороге царь той страны, по прозванью Чёрный. Куда ехал царь, он сам знал, нам не рас­сказывал. А песню услыхал. Велел он своим слугам, что стояли на запятках кареты, привести к нему певца. Принялись слуги по тёмному лесу с Фэт-Фрумосом перекликаться: «Эй, эй! Гей да гей! Да где ты?» — «Да здесь я!»

Пока перекликались, пока искали, пока шли к карете, царь Чёрный сидел на мягких подушках и раздумывал: «Всё у меня есть, чего душе угодно и чего сердце желает. Одного только солнца нет. Завладеть бы солнцем, стал бы я самым могуще­ственным, весь бы мир себе покорил!»

Тут слуги с мальчиком подошли. Царь спрашивает:

— Это ты пел?

— Я пел.

— А кто тебя такой песне научил?

— Сам я её сложил, сам и пою. Что в песне поётся, то я и задумал.

Не видит царь, с кем говорит, а по голосу слышит, что маль­чик перед ним, лет ему этак с пятнадцать.

— Как тебя зовут? — спрашивает царь.

— Зовут Ионика, прозывают Фэт-Фрумос.

— Ну вот что, Ионика, — говорит царь Чёрный, — коли ты и вправду задумал солнце с его светом и теплом освободить, возьму я тебя во дворец. Будешь там жить, на царских хлебах сил набираться. Ну, пойдёшь со мной?

— Да я пошёл бы, — отвечает Ионика, — жалко мать одну оставить. Будет она меня искать по всем дорогам и тропам, от горя и тоски изведётся.

— За чем дело стало? — говорит царь. — Возьмём и мать во дворец.

Царь Чёрный посадил Ионика Фэт-Фрумоса в карету, а слуг послал за его матерью.

Скоро вернулись слуги во дворец, сказали так:

— Не пошла с нами твоя мать, Ионика. Велела тебе пере­дать низкий поклон и ещё сказала, что всю жизнь мужа ждала, а теперь тебя ждать будет в родной хате.

Пожил Ионика Фэт-Фрумос во дворце сколько-то вре­мени. Заиграла в нём сила. Ребром ладони ударит по скале — надвое скалу расколет. Сожмёт булыжник — песок из кулака сыплется. А уж подкову узелком завязать — это он ни за что считает.

Тут понял Ионика Фэт-Фрумос — пришла ему пора в путь собираться.

Царь Чёрный ему говорит:

— Выбери из царской оружейницы саблю и булаву себе по руке, а на конюшне — коня себе по нраву.

Взял Ионикэ саблю поострее, булаву со стальными шипами потяжелее и отправился на конюшню.

Стоят кони в стойлах сытые, холёные, все жилки под атлас­ной кожей играют. Подошёл Ионикэ Фэт-Фрумос к первому и схватил могучей рукой коня за гриву. Не устоял конь, пал на передние ноги. Фэт-Фрумос рассердился, отшвырнул коня.

— Этот мне в пути не товарищ! С таким солнце не добудешь.

Взялся за второго, и второй рухнул со всех четырёх копыт. Так обошёл Фэт-Фрумос всю царскую конюшню, а всё на­прасно. Ни один конь под его рукой не устоял. Смотрит — ещё конёк в самом углу. Захудалый такой, ростом невелик, грива свалялась.

— Ну этого и пробовать нечего! Жалкая кляча, не по ней плачу, — сказал Ионикэ и хлопнул конька по спине.

А конёк и не шелохнулся. Тянет морду к Фэт-Фрумосу, будто сказать хочет: «Надень на меня узду. Буду тебе верным слугой».

Ну Фэт-Фрумос и надел на него узду.

Встряхнулся конёк — и вот стоит перед Ионикэ огневой скакун, лучше которого на всём свете не сыщешь. Оседлал его Фэт-Фрумос, вскочил в седло. Тут конь заговорил человечьим голосом:

— Как нести тебя, хозяин? Ветром ли мчаться или быстрее мысли лететь?

— Ветер дует-дует да стихнет. Мысль несётся — не остано­вить. Хочу ехать как пристало доброму молодцу.

Пустился конь рысью. Из-под копыт искры летят, путь освещают. Гудит земля, в дальних горах эхо отзывается. Если бы солнце в том краю всходило и заходило, мы бы сказали: скакал Фэт-Фрумос день и ночь и ещё три дня и три ночи. Но не светило солнце на небе, и потому мы так скажем: долго ли коротко ли ехал Ионикэ Фэт-Фрумос, а притомился под ним конь и сам всадник устал. У моста через реку спешился Ионикэ, пустил коня пастись, а сам прилёг отдохнуть.

Только успел задремать, слышит — скачет кто-то на той стороне реки. Вот подъехал к мосту. Стукнул конь копытами о мост, захрапел и назад попятился. Ударил его всадник пле­тью, заругался:

— Ах ты кляча, съешь тебя псы! Хвалился, что никого, кро­ме богатыря Фэт-Фрумоса, не боишься, чего же ты сейчас ис­пугался?

Вскочил тут Ионикэ, через реку голос подал:

— Недаром твой конь испугался. Я Фэт-Фрумос и есть.

Засмеялся всадник так, что мост затрясся и волны по реке заходили.

— Больно ты смел! Не знаешь, видно, с кем говоришь. Я Су­мрак-дракон, что солнце с неба украл и в темницу запер. Уходи с моей дороги, а не то биться будем. Хочешь — на саблях, хо­чешь — на булавах.

Ионикэ Фэт-Фрумос отвечает:

— Острей моей сабли, тяжелей моей булавы на свете не сыщешь. А я хочу в честном бою победить. Давай лучше на по­ясах бороться.

— Давай, — согласился Сумрак и слез с коня.

Стали они бороться. Приподнял дракон Фэт-Фрумоса, размахнулся — Ионикэ по щиколотку в земле увяз. Ионикэ за дракона взялся, пошире размахнулся — дракон Сумрак по колени в землю увяз. Разгорячились бойцы. Ухватил дракон Фэт-Фрумоса покрепче, над головой поднял, завертел, за­крутил и бросил. Вогнал Фэт-Фрумоса в землю по пояс. Тут Фэт-Фрумос совсем разъярился. Перебросил дракона через плечо с такой силой, что дракон по шею в землю ушёл. Выхва­тил Фэт-Фрумос острую саблю и срубил ему голову, ровно ко­чан капусты.

Сделал своё дело Ионикэ Фэт-Фрумос, дальше поехал.

Едет Ионикэ, коня не понукает, да и не придерживает. Ехал, ехал — и опять перерезала ему дорогу река. Можно бы и дальше двинуться — через эту реку тоже мост перекинут, но Ионикэ подумал: «Отдохну, если не помешают. Кто знает, что впереди ждёт? »

Пустил он коня на волю, сам у обочины дороги сел. Спать не спит, песню свою завёл:

Украли солнце драконы —

Свет затемнился белый.

Поломает драконьи законы

Только сильный и смелый…
Последнее слово пропел, слышит — цок, цок! — стучат кон­ские копыта по ту сторону реки. Доскакал чужой конь до мо­ста, захрапел, назад попятился. Не идёт на мост. Всадник бра­нится:

— Ах ты волчья приманка, воронье угощение! И чего ты ис­пугался, облезлая твоя шкура?! Не мне ли нашёптывал, что од­ного бы Фэт-Фрумоса побоялся?! Где же твой Фэт-Фрумос?

— А вот я! — закричал Ионикэ. — Я Фэт-Фрумос, а ты кто такой?

— Я Вечер-дракон, не тебе, букашке, ровня. Дохну разок, всё живое на земле глаза смыкает. А если ты, дурень, вздумал со мной тягаться, давай поборемся.

Стали они бороться. Бились не на жизнь, а на смерть. Зем­ля кругом гудела, под ними расступалась. По щиколотку увяз Фэт-Фрумос, а Вечер-дракон — по колени. Один другому спуска не даёт. Вот дракон Фэт-Фрумоса по пояс в землю во­гнал. Но собрался с силами Фэт-Фрумос, и дракон по шею в землю ушёл. Тут Ионикэ и срубил ему голову, словно спелую дыню.

Напился Фэт-Фрумос воды из речки, коня напоил, и по­ехали они дальше.

Проехали лесом, частым, что гребень, по долине, ровной, как столешница. Перебрались через горы, что, как пики, в небо вонзаются, и остановились у третьей реки, у третьего моста. Только спешился Ионикэ Фэт-Фрумос, а уже кто-то к мо­сту подъезжает. Конь под тем всадником захрапел и попятился. А верный конь Фэт-Фрумоса вперёд ступил и тихонько сказал хозяину:

— Те битвы — не битвы. Впереди настоящая битва. Сам Полночь-дракон на тебя идёт. Только не бойся — он тьму за­щищает, а ты за свет бьёшься, тебе и победа достанется.

Правду говорил конь — страшный бой разгорелся. С пер­вого удара Полночь-дракон Фэт-Фрумоса по грудь в землю вогнал. Но и Фэт-Фрумос в долгу не остался. Схватил дракона
за пояс, вколотил его в землю по самую шею. Только взмахнул саблей, чтобы дракону голову срубить, а тот землю вокруг себя раскидал, выбрался из ямы, опять на Фэт-Фрумоса бросил­ся. Долго так бились. То один верх берёт, то второй. А всё друг друга одолеть не могут.

Иссякла у Фэт-Фрумоса сила, да и у дракона её не больше осталось. Повалились оба в разные стороны, лежат, еле дух пе­реводят.

Вдруг слышат — сильные крылья воздух со свистом рассе­кают. Это коршун прилетел, кружит над ними, добычу высма­тривает.

— Коршун, коршун! — закричал Полночь-дракон. — Окропи меня водой, чтобы силы ко мне вернулись. Убью я Фэт-Фрумоса, останки тебе брошу.

— Братец коршун! — закричал Фэт-Фрумос. — Окропи меня водой, чтобы силы ко мне вернулись. Убью я дракона, выпущу солнце. Будешь ты парить в голубом небе, в золотых лучах греться.

Остановился верный конь и сказал:

— Вырви волосок из моей гривы, повяжи вместо пояса — кем захочешь, тем и станешь. Дальше только мухе пробраться можно. Так стань же ты мухой!

Послушался Фэт-Фрумос коня: как тот велел, так и сделал. И вот уже нет Ионикэ Фэт-Фрумоса — летит по лесу муха, летит, жужжит. Подлетела муха к замку, облетела кругом три раза — двери заперты, окна заперты, нигде и малой щели не сыщешь. Тог­да муха через дымоход в замок пробралась. Примостилась на балке, стала смотреть и слушать.

Сидят за столом четыре драконши — старая мать драконов да три её невестки: жена Сумрака, жена Вечера и жена Пол­ночи-дракона. Все четыре такие страшные с виду, что и опи­сывать их не стоит. А не то ещё ночью приснятся, ну их совсем!

Мать драконов говорит:

— Где-то мои сыны? Куда бы они ни поехали, где бы ни были, я всегда слышу, как копыта их коней цокают. А теперь тихо всё, сколько ни прислушиваюсь. Ох, невестушки, не беда ли моих сынов, ваших мужей, постигла?!

— Что ты, матушка! — отвечают невестки. — Сильнее на­ших мужей никого на свете нет. Кого им бояться?

— Фэт-Фрумоса, — говорит мать драконов. — Ему на роду написано солнце из неволи вызволить.

Тут ответила ей жена Сумрака-дракона:

— Будь проклят этот Фэт-Фрумос! Если и вызволит он солнце, не долго на него налюбуется. Полечу я вперёд, обер­нусь на его пути колодцем с отравленной водой. Выпьет он гло­ток, закроет глаза навеки.

— Ну а я, — подхватила жена Вечера, — стану на его пути яблоней с отравленными яблоками. Надкусит Фэт-Фрумос одно — навеки руки на груди сложит.

— И я не отстану, — сказала жена Полночи-дракона. — Сделаюсь лозой с отравленными кистями винограда. Съест ви­ноградинку Фэт-Фрумос — тут для него солнце и закатится.

— Ох, ох, невестки, не к добру вы расхвастались. Сходите- ка лучше в подземелье, поглядите, цело ли солнце.

Поднялись с места драконши, пошли в подземелье. Муха за ними полетела.

Стоит в подземелье кованый сундук, из щёлочки яркий лу­чик пробивается. Драконши и крышку у сундука открывать не стали.

— Тут солнце! Никуда не делось. Всё матушка страхи себе придумывает.

Сказали так друг другу и пошли прочь. А муха в подземе­лье осталась. Переждала чуть, ударилась о землю — сделался Фэт-Фрумос снова человеком. Бросился к сундуку, приоткрыл тяжёлую крышку.

Вылетело из того сундука солнце — так в лицо Фэт-Фрумо- су жаром и пахнуло. Чуть он не ослеп.

Может, полдороги проехал, может, меньше. Пить ещё больше хочется. А тут стоит у дороги яблоня — листья зелёные, яблоки румяные и такие на вид спелые, что сами в рот просят­ся. Но Фэт-Фрумос решил сперва с саблей посоветоваться. Ударил острым лезвием под корень яблони. Повалилась ябло­ня с шипением и хрипом. Вот уж не яблоня это — издохшая драконша, жена Вечера-дракона.

Едет Ионикэ Фэт-Фрумос, усмехается, всё наперёд знает. Увидел лозу с виноградными кистями, и раздумывать не стал. Рубанул сплеча по лозе — третью драконшу убил.

Теперь конец не конец, а к концу близко. Осталась только мать драконов. Оглянулся назад Фэт-Фрумос, так и есть — наползает чёрная туча, молнии из неё блещут. Пригляделся Ионикэ — да это мать драконов его догоняет. Пасть разинула, одна челюсть в небо упирается, другая челюсть землю задевает, изо рта пламя пышет.

Пришпорил Фэт-Фрумос коня, а его и пришпоривать не надо. Понёсся конь быстрее мысли, вмиг очутился у старой кузницы, что стояла при дороге. Так и влетел туда Фэт-Фрумос на коне. И как раз вовремя, потому что мать драконов до­гнала и чуть Фэт-Фрумоса вместе со скакуном не проглотила.

Ионикэ захлопнул дверь, засовы задвинул А мать драконов снаружи лютует. То лапой по крыше ударит, то головой о двери колотится. Но кузница как стояла, так и стоит. Крепки двери, надёжны запоры.

Видит мать драконов, что ничего она так не добьётся, на хитрость пустилась. Заговорила сладким голосом:

— Ион, Ионикэ, славный Фэт-Фрумос! Дай на тебя хоть в щёлочку поглядеть. Каков ты есть, что хитрее моих невесток, сильнее моих сыновей оказался. А больше мне ничего и не надо.

— Отчего ж, погляди, — говорит Фэт-Фрумос. — Сейчас я тебе покажусь.

А сам раздул горн, накалил докрасна булаву со стальными шипами и пробил в стене дыру. Мать драконов обрадовалась, просунула в дыру голову, разинула пасть, чтобы Фэт-Фрумоса проглотить. Отскочил Ионикэ в сторону, вместо себя раска­лённую булаву подставил. Как проглотила её мать драконов, сразу же из неё дух вон. Растворил широкие двери кузницы Фэт-Фрумос, смот­рит — исчезла туча, солнце в чистом небе ещё ярче сияет.

Поехал Ионикэ Фэт-Фрумос по родной земле. Люди его встречают, поклон отдают, спасибо говорят. Вот, наконец, и село, где он жил, и родная хата. Выбежала старая мать, обня­ла своего Ионикэ и заплакала. И были это последние её слёзы, потому что с того дня ничего, кроме радости, не довелось ей знать. А что же дальше с Ионикэ Фэт-Фрумосом было? Это уж пусть в других сказках рассказывается. Наша и без того длинна.