Сказка о молодильных яблоках и живой воде

Сказка о том, как состарившийся царь пообещал полцарства тому, кто принесет ему молодильные яблоки.

«Сказка о молодильных яблоках и живой воде» читать

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали Фёдо­ром, второго Василием, а младшего Иваном.
Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с молодильными яблоками и колодец с живой водой. Если съесть старику это яблоко — помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — будет видеть. Царь собирает пир на весь мир, зовёт на пир князей и бояр и говорит им:
— Кто бы, ребятушки, выбрался из избранников, выбрался из охотников, съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, привёз бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут больший стал хорониться за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит царевич Фёдор и говорит:
— Неохота нам в люди царство отдавать. Я поеду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец.
Пошёл Фёдор-царевич на конюший двор, выбирает се­бе коня неезжен но го, уздает узду неузданную, берёт плётку нехлёстанную, кладёт двенадцать подпруг с под­пругою — не ради красы, а ради крепости… Отправился Фёдор-царевич в дорожку. Видели, что садился, а не ви­дели, в кою сторону укатился…
Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, ехал день до вечеру — с красна солнышка до закату. И доезжа­ет до росстаней, до трёх дорог. Лежит на росстанях пли­та-камень, на ней надпись написана: «Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».
Поразмыслил Фёдор-царевич: «Давай поеду, где жена­ту быть». И повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал-ехал и доезжает до терема под золотой крышей. Тут выбегает прекрасная девица и говорит:
— Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хле­ба-соли откушать и спать-почивать. — Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, сном мне дороги не скоротать. Мне надо вперёд двигаться.

— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.
Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать поло­жила. Только лёг Фёдор-царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую…
Долго ли, коротко ли — царь опять собирает пир, зовёт князей и бояр и говорит им:
— Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охотников — при­везти мне молодильных яблок и живой воды кувшинец о две­надцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит второй сын, Василий-царевич:
— Батюшка, неохота мне царство в чужие руки отдавать. Я поеду в дорожку, привезу эти вещи, сдам тебе в руки.
Идёт Василий-царевич на конюший двор, выбирает ко­ня неезженного, уздает узду неузданную, берёт плётку нехлёстанную, кладёт двенадцать подпруг с подпругою. Видели, как садился, а не видели, в кою сторону укатил­ся… 

Вот он доезжает до росстаней, где лежит плита-ка­мень, и видит: «Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя поте­рять. Прямо поедешь — женату быть». Думал-думал Василий-царевич и поехал дорогой, где женатому быть. Доехал до терема с золотой крышей. Вы­бегает к нему прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь почивать.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопить делать, что тебе любо-дорого… Тут она его из седла вынула, в терем повела, накорми­ла-напоила и спать положила.

Только Василий-царевич лёг к стенке, она опять повер­нула кровать, и он полетел в подполье.
А там спрашивают:
— Кто летит?
— Василий-царевич. А кто сидит?
— Фёдор-царевич.
— Вот, братан, попали!
Долго ли, коротко ли — в третий раз царь собирает пир, зовёт князей и бояр:
— Кто бы выбрался из охотников привезти молодиль-ных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит Иван-царевич и говорит:
— Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной голо­вы до резвых ног, ехать в тридесятое царство — поискать тебе молодильных яблок и живой воды да поискать ещё моихбратьецев.
Дал ему царь благословеньице.

Пошёл Иван-царевич в конюший двор — выбрать себе коня по разуму. На кото­рого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку поло­жит — тот с ног валится… Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму. Идёт, повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка. — Здравствуй, дитятко Иван-царевич! Что ходишь кру­чинен-печален?
— Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.
— Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит за­кованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.
Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту желез­ную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь своими передними ногами на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелохнётся. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздою неузданной, осед­лал седельцем неезженным, наложил двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой.
Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился… Доехал он до росстаней и поразмыслил:
«Направо ехать — коня потерять. Куда мне без коня-то? Прямо ехать — женату быть. Не за тем я в путь-дорогу вы­ехал. Налево ехать — коня спасти. Эта дорога самая луч­шая для меня».
И поворотил он по той дороге, где коня спасти — себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по зелёным лугам, по каменным горам, ехал день до вечеру — с красна солнышка до закату — и наезжает на из­бушку. Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке. — Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-царевичу передом. Зашёл он в неё, а там сидит Баба Яга, старых лет, шёлковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает.
— Фу. фу, — говорит, — русского духу слыхом не слы­хано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл.
А Иван-царевич ей:
— Ах ты, Баба Яга — костяная нога, не поймавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила-напоила и для ночи постелю собра­ла. Я бы улёгся, ты бы села к изголовью, стала бы спра­шивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда.

Вот Баба Яга это дело всё справила — Ивана-царевича накормила-напоила и на постелю уложила; села к изго­ловью и стала спрашивать:
— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да отку­да? Какой ты земли? Какого отца-матери сын?
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то госу­дарства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять зе­мель, за тридевять озер, в тридесятое царство за живой водой и молодильными яблоками.

— Ну, дитя моё милое, далеко же тебе ехать: живая во­да и молодильные яблоки — у сильной богатырки, девицы Синеглазки, она мне родная племянница. Не знаю, по­лучишь ли ты добро… — А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным пле­чам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезёт он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.
Иван-царевич поутру встаёт ранёхонько, умывается бе­лёшенько. Благодарит Бабу Ягу за ночлег и поехал на её коне.
Вдруг он и говорит коню:
— Стой! Перчатку обронил. А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уже двести вёрст про­скакал…
Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День до ночи коротается. И завидел он впереди избушку на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом. Вдруг слышно — конь заржал, и конь под Иваном-царе­вичем откликнулся. Кони-то были одностадные. Услыша­ла это Баба Яга — ещё старее той — и говорит:
— Приехала ко мне, видно, сестрица в гости. И выходит на крыльцо:
— Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл. А Иван-царевич ей:
— Ах ты, Баба Яга — костяная нога, встречай гостя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра молодца, дорожного человека, накормила-на­поила и спать уложила…

Баба Яга это дело всё справила — коня убрала, а Ива­на-царевича накормила-напоила, на постель уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то госу­дарства, царский сын Иван-царевич. Еду за живой водой и молодильными яблоками к сильной богатырке, девице Синеглазке…
— Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро. Муд­ро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным пле­чам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня научит, что делать.
Вот Иван-царевич заночевал у этой старухи, поутру встаёт ранёхонько, умывается белёшенько. Благодарит Бабу Ягу за ночлег и поехал на её коне. А этот конь ещё бойчей того.
Вдруг Иван-царевич говорит:
— Стой! Перчатку обронил. А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уж триста вёрст проскакал… Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Едет Иван-царевич день до вечера — с красна солнышка до закату. Наезжает на избушку на курьей ножке, об од­ном окошке.
— Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.

Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем конь от­кликнулся. Выходит на крыльцо Баба Яга, старых лет, ещё старее той. Поглядела — конь её сестры, а седок чуже­странный, молодец прекрасный…
Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и ночевать по­просился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят — ноч­лег каждому: и пешему и конному, и бедному и богатому.
Баба Яга всё дело справила — коня убрала, а Ивана-ца­ревича накормила-напоила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, такого-то царства, такого-то государст­ва, царский сын Иван-царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к середней, а середняя сестра к тебе послала. Дай свою голову моим могутным плечам, на­правь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синег­лазки живой воды и молодильных яблок.
— Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Девица Си­неглазка, моя племянница, — сильная и могучая богатырка. Вокруг её царства — стена три сажени вышины, сажень тол­щины, у ворот стража — тридцать богатырей. Тебя и в воро­та не пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моём добром коне. Доедешь до стены — бей коня по бокам плетью нехлёстанной. Конь через стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с молодильными яб­локами, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а садись на коня и бей его по кру­тым бокам. Он тебя через стену перенесёт.

Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на её доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь по-скакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озёра хвос­том заметает.
Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доезжает Иван-царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит — тридцать могучих богатырей. Прижимает он своего доброго коня, бьёт его плетью нехлёстанной. Конь осерчал и перемахнул через стену. Слез Иван-царе­вич с коня, входит в сад и видит — стоит яблоня с сереб­ряными листьями, золотыми яблоками, и под яблоней колодец. Иван-царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца живой воды кувши­нец о двенадцати рылец. И захотелось ему самому уви­дать сильную, могучую богатырку, девицу Синеглазку.

Входит Иван-царевич в терем, а там спят: по одну сто­рону шесть полениц — девиц-богатырок и по другую сто­рону шесть, а посредине разметалась девица Синеглаз­ка, спит, как сильный речной порог шумит. Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцеловал её и вышел… Сел на доброго коня, а конь говорит ему чело­веческим голосом:
— Не послушался ты, Иван-царевич, вошёл в терем к девице Синеглазке! Теперь мне стены не перескочить.
Иван-царевич бьёт коня плетью нехлёстанной.
— Ах ты конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!
Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул через стену, да задел об неё одной подковой — на стене струны за­пели и колокола зазвонили. Девица Синеглазка просну­лась да увидала покражу:
— Вставайте, у нас покража большая!

Велела она оседлать своего богатырского коня и кину­лась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-ца­ревичем. Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную, а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до стар­шей Бабы Яги, а у неё уже конь выведенный, готовый. Он — со своего коня да на этого и опять вперёд погнал… Иван-то царевич за дверь, а девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у Бабы Яги:
— Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?
— Нет, дитятко.
— Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?
— Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка.
— Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.
— Что ты, дитятко, живо справлюсь… Пошла Баба Яга доить корову — доит, не торопится. Поела девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-царевичем.
Доезжает Иван-царевич до середней Бабы Яги, коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а девица Сине­глазка — в дверь:
— Бабушка, не прорыскивал ли зверь, не проезжал ли добрый молодец?
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.
— Да ты долго печь будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю…
Напекла Баба Яга блинков — печёт, не торопится. Де­вица Синеглазка поела и опять погнала за Иваном-царе­вичем. Он доезжает до младшей Бабы Яги, слез с коня, сел на своего коня богатырского и опять погнал. Он — за дверь, девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у Бабы Яги, не проезжал ли добрый молодец.
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попари­лась.
— Да ты долго топить будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю…
Истопила Баба Яга баньку, всё изготовила. Девица Си­неглазка попарилась, обкатилась и опять погнала в сугон. Конь её с горки на горку поскакивает, реки, озёра хвостом заметает.
Стала она Ивана-царевича настигать. Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает и кричит ему:
— Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!

А он ей:
— Что же, давай разъедемся на три прыска лошадиных, давай силу пробовать.
Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскакали на три прыска лошадиных, брали палицы боевые, копья дол-гомерные, сабельки острые. И съезжались три раза, па­лицы поломали, копья-сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях разъезжаться, соскочили они с коней и схватились в оха­почку.
Боролись с утра до вечера — с красна солнышка до за­кату. У Ивана-царевича резва ножка подвернулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище булатный — пороть ему белу грудь.
Иван-царевич и говорит ей:
— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные.
Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича со сы­рой земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатёр в чистом поле, на широком раздолье, на зелёных лугах. Тут они гуляли три дня и три ночи. Здесь они и об­ручились и перстнями обменялись.

Девица Синеглазка ему говорит:
— Я поеду домой — и ты поезжай домой, да смотри ни­куда не сворачивай… Через три года жди меня в своём царстве.
Сели они на коней и разъехались… Долго ли, коротко ли, не скоро дело делается, скоро сказка сказывается, — доезжает Иван-царевич до росстаней, до трёх дорог, где плита-камень, и думает: «Вот хорошо! Домой еду, а бра­тья мои пропадают без вести».
И не послушался он девицы Синеглазки, своротил на ту дорогу, где женатому быть… И наезжает на терем под зо­лотой крышей. Тут под Иваном-царевичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись. Кони-то были одностадные. Иван-царевич взошёл на крыльцо, стукнул кольцом — ма­ковки на тереме зашатались, оконницы покривились. Вы­бегает прекрасная девица.
— Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьёт, сколько под стол льёт. Повела его прекрасная девица в спальню:
— Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.
А Иван-царевич столкнул её на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую. Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:
— Кто там живой? А из ямы отвечают:
— Фёдор-царевич да Василий-царевич.
Он их из ямы вынул — они лицом черны, землёй уж ста­ли порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.
Сели они на коней и поехали…  Долго ли, коротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:
— Покараульте моего коня, а я лягу отдохну.
Лёг он на шёлковую траву и богатырским сном заснул. А Фёдор-царевич и говорит Василию-царевичу:
— Вернёмся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлёт гусей пасти…
Василий-царевич отвечает:
— Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти ве­щи возьмём и отцу в руки отдадим.

Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи. Упал Иван-ца­ревич на самом взморье, опамятовался и видит — только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьёт их погода.
Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дуб.
Унялась погода, летит большая птица Нагай. Прилете­ла, под дуб села и спрашивает птенцов:
— Детушки мои милые, не убила ли вас погодушка-не­настье?
— Не кричи, мать, нас сберёг русский человек, своим кафтаном укрыл.
Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:
— Для чего ты сюда попал, милый человек?
— Меня родные братья в пропасть бросили за моло-дильные яблоки да за живую воду.
— Ты моих детей сберёг, спрашивай у меня, чего хо­чешь: злата ли, серебра ли, камня ли драгоценного.
— Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни се­ребра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?
Нагай-птица ему отвечает:
— Достань мне два чана — пудов по двенадцати — мяса.
Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей-лебе­дей, в два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хре­бет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину. Она летит, а он ей подаёт да подаёт… Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана.

А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается, Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять обора­чивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал. Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны. — Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще по­следнего кусочка отродясь не едала.
Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица три куска подаёт ему:
— Приставь на место.
Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.
— Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я домой полечу. Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-царевич по­шёл путем-дорогой на родную сторону.
Пришёл он в столицу и узнаёт, что Фёдор-царевич и Ва­силий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.
Не пошёл Иван-царевич к отцу, к матери, а собрал он пьяниц, кабацкой голи и давай гулять по кабакам.

В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.
Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зелёных лугах раскинула шатёр белополот-няный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:
— Царь, отдай царевича. Не отдашь — все царство по­топчу, пожгу, тебя в полон возьму.
Царь испугался и посылает старшего — Фёдора-царе­вича.
Идёт Фёдор-царевич по цветным сукнам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идёт?
— Нет, детушки, это ваш дяденька.
— А что прикажешь с ним делать?
— А вы, детушки, угостите его хорошенько.
Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Фёдора-царевича пониже спины. Били-били, он едва ноги унёс. А Синеглазка опять посылает к царю:
— Отдай царевича…

Пуще испугался царь и посылает середнего — Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идёт?
— Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хоро­шенько.
Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Би­ли-били, Василий-царевич едва ноги унёс. Синеглазка в третий раз посылает к царю:
— Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-царевича. Не найдёте — все царство потопчу, пожгу.
взяли живую воду и молодильные Царь ещё пуще испугался, посылает за Фёдором-царе­вичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ива­на-царевича.
Тут братья упали отцу в ноги и во всём повинились: как у сонного Ивана-царевича яблоки, а самого бросили в пропасть. Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-царевич сам идёт к Синеглазке. Подходит он к белополотняному шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, к нам кто-то идёт… А Синеглазка им:
— Возьмите его за белые руки, ведите в шатёр. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.
Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатёр. Синеглазка его умыла и причесала, одежду на нём сме­нила и спать уложила…
На другой день Синеглазка и Иван-царевич приехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Фёдору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, атретью и ночевать негде…
Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Синеглазкой в её девичье царство.
Тут и сказке конец.