Наши сказки

Дельфиненок Фимка

         В основу сказки положен сюжет, который действительно имел место в оказании помощи человека дельфинам.

         Был обыкновенный летний день. На пляже, как всегда, было много отдыхающих. Но, что интересно, уже несколько дней подряд к пляжу подплывает дельфиненок и начинает плавать среди купающихся, и не просто плавать, а подныривать под плавающих или выпрыгивать из воды и в воздухе выделывать такие кренделя! Просто умора!

         Люди, глядя на это, с восхищением говорили: «Какой циркач! Ой, какой непоседа! Ох, и шустрый малыш! Ему даже кличку дали Фимка. Говорят, что прошлым летом здесь отдыхал мальчишка Фимка, который тоже на боку дыру вертел и кренделя выкидывал».

И каждый раз, придя с пляжа, домой, Дениска рассказывал о проделках дельфиненка.

— Интересный дельфиненок, — сказал отец. — По всей вероятности большой шалун. Завтра у меня свободный день. Надо сходить и посмотреть на проделки твоего Фимки.

         День выдался также хорошим. Одни люди валялись на песочке, загорали, другие плавали в море, дети, как всегда, бегали с визгом, бросали и пинали мяч.

         Отец спросил у Дениски: — Ну, где твой Фимка? И в то же самое время он обратил внимание, что многие отдыхающие подолгу всматриваются в морскую даль как бы кого — то ожидая. Вскоре их ожидание сбылось, но принесло оно огорчение. На морской глади показалось несколько дельфинов. Но плыли они медленно. И когда подплыли ближе к берегу, то стало четко видно — в центре группы два дельфина слегка прижимались друг к другу, а между ними ле­жал дельфиненок. Но когда дельфины подплыли совсем близко, на спинке дельфиненка стала видна неглубокая, но длинная рваная рана. Люди заохали: «Что делать? Иногда можно слышать выражение «помог случай». И здесь Денискин отец оказался хирургом, но не просто хирургом, а одним из опытнейших хирургов этого района, которому приходилось делать сложнейшие операции. И он мгно­венно оценил ситуацию. Хоть рана и не глубока, но если не оказать своевременную помощь, она может стать для дельфиненка губи­тельной. И он тут же принимает профессиональное решение, обратившись к отдыхающим с просьбой:

—  Кто может дать резиновый матрас, чтобы перенести дель­финенка в операционную?

         Желающих помочь оказалось много. Он взял матрас и с двумя мужчинами пошел в воду к дельфинам. Людям, наблюдавшим за поведением дельфинов, как они спокойно ждут, было ясно, что дельфины хорошо понимают, что в сложившейся ситуации, только люди могут оказать им помощь. Значит, о людях они знают больше, чем мы думаем о них. Двое мужчин осторожно положили дельфиненка на матрас, а Денискин отец, смочив полотенце, на­крыл им дельфиненка сверху, чтобы солнце и теплый воздух не подсушили его спинку, а Дениске сказал:

—  Ну-ка, сынок, беги домой и налей в ванну столько воды, чтоб она была не выше спинки дельфиненка.

         И что удивительно, судя по времени, как только дельфиненка с матраса опустили в ванну, дельфины уже Знали. Видимо была какая-то, пока не известная нам, связь дельфиненка с дельфинами. И в дальнейшем, в чем можно было не сомневаться, весь процесс лечения дельфиненка был им известен. Так как только в тот день, и в то время, когда Дениска с отцом приходили на берег, дельфины тоже приплывали. И плавая совсем близко у берега, как-то попис­кивая, явно выражали благодарность.

А Дениска почти не отходил от дельфиненка и, осматривая его, с жалостью частенько говорил:

—  Ой, папа, и куда этот непоседа совался, чтобы так пораниться?

—  Он ведь шустренький! Вот и совал свой нос, куда не следует. Дельфиненок шел  на поправку. Дениска ежедневно  под­кармливал его свежей рыбкой и приговаривал:

—  А ну-ка, Фимчик, открой ротик.

Ложит рыбку ему в рот, опять с приговором:

—  Какой ты у нас хорошенький! Какой ты у нас храбрец! Просто мо-ло-дец!

Дельфиненок, выздоравливая, повеселел, стал активным. И частенько хлюпаясь, расхлюпывал воду из ванны. Дениска, подти­рая, каждый раз шутя, выговаривал:

—  Вот нахлюпал, теперь вылазь из ванны и сам вытирай пол! Я тебе не нянька!

         Но, увидев его сияющие глаза, целовал его в носик.

         И вот наступил день полного выздоровления. На пляж, как никогда, пришло много народу, потому что о дне выпуска дельфиненка в море знали многие.

         И в этот день и дельфины с самого утра резвились у берега.

         Момент выпуска дельфиненка в море сложно описать. Визг детей, возгласы взрослых, плескание и выпрыгивание из воды, высоко вверх, дельфинов. А люди бросались в воду к ним. И где дель­фины, где люди — все перемешалось в бурлящей воде. И сколько бы это братание людей и дельфинов длилось — неизвестно, если бы вновь не случилось чудо.

         Вдруг дельфины остановились, как бы замерли. Люди, еще не понимая в чем дело, стали выходить из воды и останавливаться на берегу. Но в отличие от дельфинов в непонятном ожидании.

И вдруг кто-то крикнул:

—  Вижу движущееся пятно!

И действительно на воде появилось блестящее пятно, которое быстро приближалось к берегу. И когда оно стало совсем близко, люди увидели, что это была большая морская ракушка, больше футбольного мяча. Впоследствии знатоки говорили: «Такие ракуш­ки могут находиться только на больших глубинах».- И вот эту чудо-ракушку два дельфина своими дельфиньими мордочками вытолк­нули на берег к ногам Дениски и его отца. Люди захлопали в ладо­ши,

И тут, дельфины вновь разбудили, как бы на время уснувшую воду. Люди снова бросились в воду к дельфинам. И это веселое купание продолжалось до самого вечера.

И теперь эта чудо-ракушка стоит у них на тумбочке. И кто бы не приходил к ним, восторгался этой редкостью:

—  О! Какое чудо! Какое чудо!

—  Это Дениске с папой дельфины подарили! — поясняла мама.

—  Дельфины?! Подарили?!

—  Какие дельфины?! Где?! Когда?!

А Дениска, расставшись со своим чудным другом, не находил себе места дома. Он так и бегал к морю, чтобы увидеться с Фимкой и заглянуть в его добрые глаза. А встретившись с ним, он обнимал его, целовал в носик и, хлюпаясь и кувыркаясь в воде, говорил:

— Фимчик! Фимчик! Как я скучаю по тебе! Каждый раз, заглядывая в ванну, вспоминаю, как ты в ней хлюпался.

Витька-безбожник

         Укладывал внука спать, Арина Николаевна всегда рассказывала ему сказки, да с таким выражением и богатой мимикой, что у него от интереса округлялись глазки и раскрывался ротик. Но однажды, улегшись в постель, он вдруг неожиданно спросил:

—  Бабушка, а Бог есть?

Ирина Николаевна долго молчала, не зная, что ему ответить,

поскольку  Славик был дотошным малым — любил правдивые фак­ты, а лжи не переносил.

—  Говорят — что есть, — нашлась она.

—  А его кто- нибудь видел?

—  Что ты, внучек! Люди не могут его видеть.

—  Бабушка, Витька говорит, что Бог всех людей создал. А почему тогда он от людей прячется?

—  Он не прячется… А просто он невидим.

—  Бог — невидимка! О, елки-палки! Как было бы хорошо, если я был невидимкой! Вот тогда бы я показал этому Витьке-титьке, где раки зимуют!

—   Ну, разговорился! Спи-ка давай, а то завтра тебя не до­будишься. А Вера Павловна не любит, когда дети опаздывают в детский садик.

—  Бабушка, а Витька говорит, что люди много грехов делают и Бог за это их будет наказывать. Правда, бабушка?

—  Не знаю внучек, — ответила, тяжело вздохнув, Арина Николаевна, а сама подумала: «Что-то не видно, чтобы кто-то наказан был».

         Внук не задавал больше вопросов. Посмотрела она, а он, подперев ручонкой щечку уже спал.

         Утром в детский садик Славик шел радостный и бабушку веселил, рассказывал ей о черепашке, которая появилась в их живом уголке:

—  Бабушка, ты бы только посмотрела на эту маленькую дурочку! -и он закатился от смеха. — Пришла за Маринкой мама с ее маленькой сестренкой, а та, увидев черепашку, потрогала ее домик и стала заглядывать внутрь. — «Юлька, чего ты там ищешь!» — закричала на нее Маринка и потащила ее от черепашки. Та в рев: «Дай я еще посмотрю! Где у черепашки в домике столик стоит  и кроватка?!»

—   Бабушка, вот это умора, — смеялся Славик.

—   Ничего смешного нет. Просто девочка мала и очень лю­бознательная.

Потом Славик переключился на рассказ о том, как у Наташеньки Орловой мальчишки все время раздергивают бантики в косичках. Она плачет, а мальчишки смеются.

—  И ты дергал? — посмотрев на внука, строго спросила Арина Николаевна.

—  Нет, бабушка. Я никогда девочек не обижаю. А их косички с бантиками мне нравятся.

Арина Николаевна улыбнулась и погладила внука по головке. Подходя к детскому садику, Славик замолк и нахмурился. «Что вдруг с ним случилось?» — подумала Арина Николаевна, возвращаясь домой. А вечером, забирая внука из   садика, она была в ужасе увидев его поцарапанное лицо и синяк под левым глазом. Воспитательница уверила Арину Николаевну, что это случилось в первый и последний раз, и виновник наказан.

—  А кто этот виновник? — спросила по дороге внука бабушка. Уж не Витька ли?

—  Он,   бабушка!

—  Чего ж вы с ним не поделили?

—  Да ничего мы с ним не делили! Мы сидели, и я его спросил: «За какие грехи наказывает Бог?» «За все», — ответил он. А я ему сказал: «Я хочу, чтоб и тебя Бог наказал». «Это еще за что» — закричал он и замахнулся на меня. «За то, что ты все время распускаешь руки!» Он ехидно улыбнулся и сказал: «Меня Бог никогда не накажет, Он меня любит, потому что меня окрестили. Вот видишь!» — И он вытащил из-за пазухи крестик и потряс им. Славик вздохнул и посмотрел на бабушку.

—  Казалось бы, все хорошо, — сказала Арина Николаевна, — А фонарь-то под глазом почему появился?

—  Витька сказал, что он уже многих бил, но Бог его не единого разочка не наказал. «Вот, сейчас и тебе как врежу, и мне ничего не будет!» — сказал он и замахнулся на меня. «Попробуй, только тронь» — закричал я. «И трону! А ты не смеешь дать мне сдачи!». «Это еще почему?!» «А потому, что Бог в своем писании сказал: «Если кто тебя ударит по щеке, подставь ему другую щеку». Бабушка, вот тут-то я не на шутку рассердился и закричал: «Ишь чего захотел! Вторую щеку!!! А этого не хочешь!!! — и показал ему фигу… — Ну и подрались…»

         Арина Николаевна улыбнулась, посмотрев на внука, на этого маленького человечка, который не позволил унизить свое чело­веческое достоинство и сказала:

—  Вот что, мой дружок, что я скажу тебе, ты уже знаешь. Во-первых, никогда не затевай сам драки, всегда будь защитником девочек и маленьких детей. А таких, как Витька, не стоит бояться. Придет время, и он поймет, что не каждому по душе его метод об­щения. А может случиться и так, что он сам, поджав хвост, подста­вит кому-нибудь, кто будет сильнее его, не одну, а обе щеки.

—  Бабушка, а еще крестик нацепил! Разве он верующий?! Он безбожник!

—  Бог-то, Бог! Будь и сам неплох, — с улыбкой произнесла Арина Николаевна, обнимая этого маленького человечка.

         Прошел год. И вот этот маленький человечек весело шагает с бабушкой, первый раз в первый класс. Школа встретила его звон­кими голосами детей, обилием ярких цветов и приветливыми улыбками учителей. С волнением переступил Славик порог своего клас­са. А, возвращаясь домой, он забегал вперед, останавливался перед бабушкой и восклицал:

—  Бабушка, а наша учительница такая красивая! Знакомясь, она внимательно выслушала всех и каждому улыбнулась. Бабушка, она добрая-предобрая! А платье у нее такое синее-синее, как небо. Правда, бабушка,  она лучше всех!

—  А кто твой сосед по парте? Уж не Витька ли? — обнимал внука, с улыбкой пошутила Арина Николаевна.

—  Бабушка! — раздраженно выкрикнул Славик. — Не порть мне настроение! А потом, взглянув на бабушку, радостно сказал:

—  Сидит со мной Маша Хорошаева. Знаешь, бабушка, она мне сразу очень понравилась и, подмигнув, сказал бабушкиным вы­ражением: «Чудный ребенок». Бабушка засмеялась.

         И позже, познакомившись с девочкой, Арина Николаевна по достоинству оценила ее. А маме Славика эта девочка пришлась не по душе, потому что выглядела простовато.

         Несмотря на это, дети подружились. В школу и из школы они шли вместе. Славик действительно нашел в Машеньке чудного ребенка. Правда, она бедна, но скромна и умна.

         Как-то, возвращаясь, из школы, они проходили мимо трех сидящих на скамейке старушек, и Машенька, улыбнувшись, начала:

—  Три девицы под окном пряли поздно вечерком…

Славик сначала не обратил на это внимания, а лишь удивленно взглянул на Машеньку. Позже, как-то шлепали они по лужам и Машенька артистически, кокетливо, разглядывая свое лицо в воде, обратилась к луже:

—  Свет мой, зеркальце, скажи!

Да всю правду доложи.

Я ль на свете всех милее?

Всех румяней и белее…

Была встреча с Машенькой и в зоомагазине, где она, востор­гаясь белочкой, приговаривала:

—  Белка там живет ручная,

Да затейница такая!

Белка песенки поет,

Да орешки все грызет.

Да орешки не простые…

—  Ты что, Пушкина наизусть знаешь? — удивился Славик.

—  Так написано, что сразу запоминается, — оценила Машенька простой, всем доступный язык Гения.

—  Я очень люблю Пушкина. Славик не любил хвалиться, но тут не вытерпел и решил хва­стануть:

—   Мою бабушку зовут тоже Арина, как и няню Пушкина! Вот!

—   Мне понравилась твоя бабушка! Очень добрая, — с улыбкой произнесла Машенька.

         Однажды утром, пробегая по коридору в свой класс, Славик увидел, как из учительской вышла его мама. Славика это очень удивило. «Почему она не сказала мне, что собирается в школу? -подумал он… — Могла бы пойти вместе со мной… А то пришла втайне… Что-то тут не так». А на другой день он был в шоке, когда увидел за своей партой Витьку, который, улыбаясь во весь рот, протянул ему обе руки:

— Славик, дружок! Как я рад тебя видеть! Теперь мы будем учиться вместе! И сидеть за одной партой!

Довольная учительница улыбнулась:

—  Вот и хорошо. Маша, сядь на свободное место рядом с Ваней. — обратилась она к стоявшей у двери Машеньке. А с тобой, Слава, будет сидеть Витя. Вы ведь с ним друзья с детского садика.

         Взглянув на Машеньку, которая пошла и молча села за соседнюю парту, огорченный Славик вспомнил о вчерашнем приходе его мамы в школу. «Не зря приходила» — подумал он. Но что поделаешь? Разве можно оспаривать решение взрослых. И Славик с недовольным видом сел на свое место, рядом с Витькой. А учительница, взглянув в их сторону, не увидела ничего дружеского в их отношениях.

         Витьку злило безразличие Славика к нему, и он ломал себе голову, выжидая момент, как бы сотворить какую-нибудь пакость. И однажды, когда Славик с Машенькой шли из школы, он подкараулил их, напал сзади на Машу, толкнул ее в сугроб и, не давая возможности ей подняться, толкал лицом в снег. Славик тотчас бросился на выручку Маше: прыгнул на Витьку, и они, вцепившись, стали кататься живым снежным комом, тузя друг друга кулаками. И Маша пускала в ход свои кулачки.

Бабушка, открыв дверь, отшатнулась, когда в прихожую ввалился ногам этакий снежный ком с поцарапанным лицом и разорванным ухом на шапке.

—  Кто тебя так?! — всплеснула она руками. — Уж не Витька ли?

—  Он, он, бабушка! — засмеялся Славик.

—  Еще и смеешься!

—  Но не плакать же мне, если и Витьке крепко досталось от моих кулаков, да и Машенька помогла.

— Теперь понятно! Заступился значит, — сказала с улыбкой Арина Николаевна. — Молодец! Наутро, показывая пальцем на Славика и Машеньку, Витька, как попугай, нараспев твердил одно и то же:

—  Тили-тили тесто, жених и невеста! Тили-тили…

—  Не надоело? Может хватит! — не выдержала Машенька.

—  А ты не вякай, Машка — Промокашка!

—  Она права! Замолкни! — вмешался Ваня.

—  Ну, разговорились тут, всякие Маньки — Ваньки! И Витька бросил на Ваню злой взгляд и произнес: — А ты не совал бы свой нос куда не просят, Ванька-Встанька!

—  Сейчас встану, — сказал спокойно Ваня и, поднявшись, шагнул к Витьке, схватил его сзади за шиворот, тряхнул и посадил на место.

         Все ребятишки захлопали в ладоши. И Витька, почувствовав сильные Ванины руки, не стал возникать, замолк.

Прозвенел звонок. Учительница, войдя в класс, поздоровалась, окинула всех взглядом и, увидев поцарапанные лица Славика и Витьки, с улыбкой сказала:

—   Вот, теперь хорошо видна ваша распрекрасная, ярко вы­раженная дружба!

Весь класс засмеялся, а учительница продолжала:

—  Такая дружба говорит о том, что вас нужно немедленно рассадить! Ну-ка, Витя, сядь к Ване, а ты, Маша, вернись на свое место. Витька, нехотя, косясь на Ваню, пересел к нему.

         Стояли последние денечки декабря. В зале была установлена большая, пушистая елка, которую вечером наряжала вся семья. Радостный Славик суетился больше всех, подбегая то к одному, то к другому с игрушкой в руке. Подаст ее и ждет, когда она займет место на какой-нибудь верхней ветке, затем отойдет в сторонку и любуется. Славику очень хотелось, чтобы его елка была лучше всех, и чтобы она понравилась Машеньке и Ване, которых он завтра пригласит в гости.

         Приглашение приняла одна Машенька, пообещав прийти после того, как сходит к маме в больницу, а у Вани в этот день занятия в спортзале.

         Славик был в своей комнате, когда в коридоре раздался зво­нок. Дверь открыла мама Славика. Она знала о приходе непонравившейся ей девочки. «Еще чего не хватало! — негодовала она. -Придет раз и два, а там, чего доброго и не отвадить…» И она, не дав Машеньке переступить порог, сунула ей в руки приготовленный кулек с подарком, сказала:

—  С Богом, — и захлопнула за ней дверь. Славик выскочил на площадку, чтобы вернуть Машеньку, но она, не ожидавшая такого «радушного» приема, уже убежала, оставив на площадке у их двери новогодний подарок.

         У Славика заклокотало все внутри. Он вбежал в зал, где у зажженной и сияющей елки стояла его мама и, напевая что-то, любовалась ею. Славик подскочил к ней. Его глаза, наполненные слезами, выражали что-то ужасное. А мать, кокетливо повернувшись к нему и как ни в чем не бывало, произнесла:

-Чудо-елочка, не правда ли? Славик от обиды и гнева через силу выдавил:

-Ма-а-ма! Как ты только могла так поступить! Кажется, уже добилась своего — нас с Машенькой рассадили! А теперь ты сердишься, что мы опять сидим с ней месте. — Славика душили слезы: — Я…я пригласил Машеньку в гости, а ты ее выпроводила за…за дверь! И он, разрыдавшись, убежал в свою комнату. Ему было очень обидно и стыдно перед Машенькой за свою мать. Он подошел к окну, в надежде увидеть ее. Посмотрел вниз, а там бурлила своя суетная жизнь: кто-то тащил елки, кто-то — авоськи, наполненные продуктами и новогодними подарками, кто-то спешил с сумками к автобусной остановке, чтобы уехать в гости на Новый Год. Славик смотрел в окно, утирая ладонью слезы. Его сейчас ни­что не радовало. Желанная, красивая елка, которую он так хотел показать Машеньке и Ване, ему была уже не интересна, и он решил, что на нее теперь даже и не взглянет… Но вот показалась кучка молодежи с рюкзаками на плечах. Славик долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. « На турбазу спешат… Вот бы мне тоже куда-нибудь уехать», — с тоской подумал он и, тяжко вздохнув, лег в постель.

         Не проходила боль в душе и обида на мать. Он в эту минуту сравнил ее с Витькой: «Тоже крестик носит, да еще и золотой! А сама никого не любит… Ну и пусть! Вот бабушка моя — это другое дело! Как узнала, что у Машеньки мама лежит в больнице, денег на лекарство дала… И если сготовит что

вкусненькое или испечет, от­дает Машеньке, чтобы она отнесла маме в больницу.

— «Этой маленькой девочке сейчас очень трудно, — сказала бабушка. — И в садик братика отвести, и в школу успеть надо, и к маме сходить… Папа немного помогает, если не бегает в поисках работы…». «А  маме моей не по душе бабушкина доброта».

         Послышались шаги. И Славик, отвернувшись к стенке, при­творился спящим. Бабушка укрыла его одеялом, поцеловала в щеч­ку, тихо, на цыпочках вышла из комнаты. А он, полежав немного, поднялся и уставился опять в окно. А там, в далекой-далекой синеве одна за другой зажигались звезды. Славик стал пристально разгля­дывать их. Ему показалось, что они приблизились к нему и стали ярче.

         Небо потемнело, а звезд становилось все больше и больше. «Кто же их там зажигает? Инопланетяне? — думал он,- говорят — на небе Бог живет… Где?» И он, чтобы получше рассмотреть небо, уставился в окно и носом прилип к стеклу. «На какой же из них жи­вет Бог? Может не на звезде, а на солнце живет… Ведь говорят -что Бог свет дает! А может и вовсе его нет… Ведь космонавты были на небе, даже из космического корабля выходили, но Бога на небе не видели, а видели из космоса звезды и нашу землю. Говорят -она маленькая и красивая голубая планета. А почему они не видели Бога? Потому что он невидим? Не-е-ет! Если он и, правда, живет на небе, то обязательно бы встретил своих гостей-космонавтов! Нет! Что-то тут не так…»

         Славик все думал и по-детски рассуждал: «Говорят — Бог создал Небо, а на нем: солнце, звезды, луну. И землю нашу создал, а на ней: птиц, зверей и людей. Бог живет на небе и поэтому любит его. Солнце, луна и звезды слушаются его… А нашу маленькую землю он не любит и людей — тоже. Создал Землю и забросил, не интересуется, как там всем живется.»

         Мысли Славика заметались то туда, то сюда, и никак не могли собраться в кучку. Он отодвинул в сторону горшок с цветком, на подоконник и, рассматривая цветочки на портьерах, затих. И вдруг в его маленькой головке опять заработали мысли: «Никак не могу понять, если Бог един, то почему у народов нашей земли свои Боги, там разные Будды, Аллахи? Говорят — Бог все может. Вот облетел бы он каждый уголок нашей земли и показался бы всем людям… Тогда у всех народов он был бы един. Ведь он, как говорят — Всемогущ. Даже по воде пешком ходил, как по земле. Вот Витька говорил, что люди много грехов делают, и Бог будет наказывать их за это…» И Славик вспомнил, как однажды он пришел из школы, а бабушки дома не было. Он сел на краешек скамейки, где сидела бабушка Галя с ихнего этажа и бабушка Маша с первого этажа. И бабушка Маша рассказывала о каком-то страшном землетрясении.

—  Это Бог наказывает нас за грехи наши. — сказала она.

—  А у детей-то малюток, какие грехи? Но ведь они тоже гибнут под обломками домов, а многие остаются калеками на всю жизнь, -не согласилась с ней бабушка Галя, — Бог учиняет такую расправу над людьми. Наказывал бы каждого в отдельности за содеянное зло, чтоб другим неповадно было. Вот и от грехов избавились бы!

— Милые вы мои! А грешит-то больше кто?! — возмущенно сказала подошедшая к скамейке тетя Наташа из соседнего подъезда. — Вот я своими глазами видела, как бездомные и безработные люди роются на мусорных свалках, грешат, ругаясь и проклиная свою жизнь. А те, высокопоставленные, которые довели их до такой жиз­ни, от жира бесятся и живут, как у Христа за пазухой. Тут тебе и вилла, и самолет, и яхта, и веселая жизнь в казино до утра. У них нет ни каких проблем и с грехами пойдут в Божью обитель, от­валят кучку деньжат, постоят со свечой и все! И получается Бог-то наш Всевышний — Бог для богатых…

— Что ты говоришь, Наталья?! — возмутилась баба Маша. — Накажет тебя Господь!

— А есть ли он, Господь-то?! Вот кого следует наказать накажет, тогда я поверю в его существование.

—  Я тоже подумываю об этом — со вздохом произнесла баба Галя. Нашему брату куда не сунься — всюду грех да грех, что эти имущие вытворяют! И все им с рук сходит. Нацепив золотые крестики, на Бога надеются, а сами не плошают. . . А к «святым» отцам у меня с детских лет недоверие. Как сейчас помню бабушкины рассказы: «Когда долго не бывает дождя, батюшка ведет людей с иконами в поле просить Бога чтоб он послал дождичка. А небо-то чистое-чистое! Откуда быть дождю? Люди стоят на коленях и молятся. И вдруг заходили облачка. Бывает и на поле дождь их застанет, люди-то были неграмотные, темные -верили, что это они вымолили у Бога дождя. И в Бога вера и батюшке уважение… » Но вот, в какой-то год лето стояло жаркое-жаркое — на полях все повыгорело, а дождя все нет и нет. А батюшка людям говорит: «Много нагрешили, лучше молитесь! А сам службу в церкви ведет, а в поле с иконами не идет. И бабушка, рассказывая, смеялась: «Вот ведь какие мы дурни были! Идти в поле и молить у Бога дождичка. У батюшки просто желания не было, — посмотрел он на свой барометр, а там стрелка стояла на ясной-ясной погоде и дождем даже не пахло!»

— Что правда, то правда! — засмеялась тетя Наташа. Вот в прошлом году такая сушь была, так что-то не один батюшка не повел людей в поле с иконами. Людей сейчас не обманешь — не те времена! И чуть ли не в каждой квартире есть барометр.

—  А баба Галя вздохнула и опять начала: — А еще моя бабушка рассказывала, что раньше люди постились. И вот, в великий пост перед Пасхой, она сама видела, как священнослужители ели мясо, яйца, молоко и никакого греха не боялись.

Бабе Маше разговор явно был не по душе. Она сидел, насу­пившись, поглядывая на своих соседок.

—  Не спорю с вами, — не вытерпев, сказала она.- Люди и вправду много грешили и грехов своих не боялись. И Бог, видя это послал с небес на землю сына своего Иисуса, чтобы спасти людей своих от их грехов. А люди взяли и распяли его на кресте…

—  Кто распял-то?! — перебила ее тетя Наташа. — Опять же богатые, которые были у власти и утопали в грехах! А безгрешная голытьба стояла, молилась и плакала! Никак не пойму, зачем надо было Богу посылать своего сына на такую мученическую страшную смерть? Что же после этого изменилось? Да ничего! Люди как грешили, так и грешат, еще даже больше! Говорят — Бог всемогущ и видит не только то, что творит, но даже о чем мыслит каждый созданный им человек.

         Славик задумался… «Вот жаль, что не дослушал рассказ бабушки Гали о солнечном затмении, как жрецы дурачили своих Египтян…» Вот бабушка Галя сказала, что наказывал бы Бог каждого в отдельности. Вот как только замыслил какой-то человек что-то недоброе, и он его раз, и тут же наказал. Но ведь наказывают непослушных… Так зачем Бог создает таких людей, которые его не слушаются и творят зло? Наверное Бог предоставляет людям выбор, как поступать? Почему же тогда некоторые люди выбирают сеять зло и преследовать эгоистические цели? Ведь Бог все может. Так пусть сделает так, чтобы все это недоброе совсем — совсем не появлялось даже в мыслях каждого человека.

         Славик устал сидеть согнувшись, слез с подоконника и лег в постель. Голова его, уткнувшись в мягкую подушку, тотчас рас­теряла мысли. И вдруг, до него донесся раздражительный голос отца:

—  Как ты могла, Надя, так поступить!!!

—  Но ведь это девочка не нашего поля ягода! — выкрикнула мать.

—  Говоришь, не нашего?! А сама-то ты, какого поля?! Забыла? Твои родители — крестьяне, причем замечательные и порядочные люди! А ты! Нацепила чуть не на каждый накрашенный палец перстней и колец, размалевалась гуще некуда и туда же — в дворянский и княжеский род!… Я очень рад, что сын наш растет порядочным человеком. И думаю не растеряет эту порядочность, доброту и честность, потому что его воспитывает твоя мать — Ари­на Николаевна. Она всю душу в него вкладывает. А ты? В тебе сын хочет видеть нежную, заботливую и любящую мать, а не черствую, нарядную и накрашенную куклу! Пойми это, Надя!…

         После этого все стихло. Комната Славика погружалась во мрак. И вдруг в приоткрывшейся двери появился луч света. Послышались тихие-тихие шаги, и кто-то склонился над ним.

—  Боженька?! — удивленно произнес Славик.

—  Хороший мой! Маленький ты мой человечек, — услышал он знакомый и родной голос. —  Боженька, я очень хочу тебя увидеть и поговорить с тобой… Я очень люблю свою Землю. И очень хочу, чтобы все-все люди на ней были счастливы. Боженька, ты же все можешь! Сделай так, чтобы с нашей земли навсегда исчезли зло, ненависть, жадность… — Славик задумался, вспоминая, что еще порождает грехи…- Еще жестокость, воровство,   ложь, зависть.

—   Боженька! Сделаешь, а? Я очень прошу тебя, покажись мне и кивни хоть головой! — Славик ждал… Он очень хотел увидеть Бога и убедиться,   что он есть и обязательно выполнит его просьбу.

—  Хороший мой мальчик! Чудный ты мой ребенок! — сказал кто-то тихо-тихо и погладил его по головке…

— Ну что?! Как он?! — спросили в один голос отец и мать.

—   Спит… И во сне с кем-то разговаривает, — ответила с улыбкой бабушка, осторожно прикрыв за собою дверь.

Дружба

         Дельфиниха, забрав в детском садике своего дельфиненка, возвращалась домой. Она поминутно оглядывалась, поджидая не­поседливого и любознательного малыша, который то и дело куда-то исчезал: то заигрывался в пятнашки со стайкой рыбок, то играл, кувыркаясь, с морским коньком, то скрывался в коралловых зарослях.

—  Каприк! Каприк! — звала мать, — Где ты?

         Но дельфиненок, прячась в морской капусте, не отзывался. Мать вернулась назад, и, проплывая мимо коралловых рифов, вдруг услышала чей-то тихий плач и, заглянув в дальний уголок, увидела черепаху.

—  Милая, что случилось? — встревожено спросила дельфиниха. Черепаха высунула из панциря голову и подняла на дельфиниху заплаканные глаза.

—   Не смогу ли я Вам чем-нибудь помочь? — погладив плавником по панцирю черепахи, ласково спросила дельфиниха.

—  О, голубушка! Никто не сможет мне помочь. У меня большое горе! — в отчаянии вздохнула черепаха. — Эта страшная Каргана сегодня съела последних, уже подросших моих черепашек. О горе! Горе! Ни я, ни муж никак не можем защитить своих малюток от острых зубов этой ужасной акулы.

—  Успокойся, не плачь. Я поговорю со своей семьей и друзь­ями… Постараемся помочь.

Во время разговора малыш Кадрик терся о бок матери — дель-финихи.

— Сынок? — спросила повеселевшая черепаха, взглянув на Каприка. — Он один у Вас?

—  Это мой младшенький. А три других сынка — уже взрослые.

И вот, после этой случайной встречи двух мам — черепахи Черы и дельфинихи Фини, началась настоящая крепкая дружба между дельфинами и морскими черепахами. Чера и другие черепахи перебрались к островам, поближе к дельфинам.

         Наступила весна. Беспокойная и тревожная пора подумать о потомстве. Черепахи крутились близ островов, но не вылезали на берег. Но вот затрубили один за другим дельфины, подавая тем самым сигнал, означающий «добро», «спокойно», «можно вылезать из воды». Черепахи вышли на берег, выбрали каждая по себе уютное местечко на песочке и, переговариваясь меж собой, стали уса­живаться в гнезда для кладки яиц. А дельфины не оставляли эти места, близостровов, а патрулировали вдоль берега до тех пор, пока из яиц не вылупились черепашки.

         Но вот малютки, оставив скорлупу, гуськом спешат в воду. И тут-то их всегда поджидала беда — многие хищники, особенно акулы, не прочь бы полакомиться их мягоньким и нежным тельцем. Но путь им сюда закрыт. Дельфины не оставляют своих друзей в беде: плавают рядом и отпугивают всех, желающих приблизиться к малюткам — черепашкам, бросающимся первый раз в воду. А мама Чера, вытянув шею, считает своих деток:

—  Ера, Чер, Ашк, Ниха, Шаа, Чар, Аша, Чара… Она сбивается и начинает счет заново.

—  А где же Чапик? — затревожилась она. Вытянув сильнее из панциря шею, она внимательно оглядывается вокруг.

—   Тетя Чера, вон он запутался в водорослях! — закричал дельфиненок Каприк и поплыл к черепашонку. Освободив его, подтолкнул плавником в воду. В первый день своего рождения Чапик нашел верного друга — дельфиненка. Он провожал его в детский сад и весь день скучая, дожидался вечера. Иногда бывал и в детском саду, играл с дельфинятами. А при встрече радости не было конца. Носясь по водным просторам, Каприк придумал игру в коняшки. Набросив на шею себе водоросли, он два конца подавал Чапику, который, за-бравшись ему на спину, держал концы водорослей, как вожжи.

Первые «скачки» по воде оканчивались неудачей. Чапик срывался со спины Каприка и падал в воду. А потом он так наловчился крепко сидеть, держась за «вожжи». Две мамы, глядя на них, смеялись.

—  Дружба — не разольешь водой, — говорила Чера.

—  Оба непоседы, — вторила ей Фини.

         Однажды, увидев в первый раз большой красный круг солнца, которое клонилось к закату, Чапик зачарованно закричал: —  Смотри, Каприк! Какая красивая Медуза! Помчимся к ней!

—  Это не медуза, а солнце!

— Нет, медуза! — пытался спорить Чапик, — Солнце наверху бывает!

—  Наверху — днем, а вечером солнышко спать ложится, опускаясь в наши воды.

—  Давай посмотрим, где оно спит.

И друзья решили, не откладывая, тотчас посмотреть. Они плыли, а солнышко все ниже и ниже опускалось в воду. И вот они почти рядом с ним! А солнышко — раз и исчезло. Друзья нырнули за ним вглубь, а там темнота.

—  Где же оно? — удивился Каприк. — Было ведь совсем рядом!

—  А может оно одеялом укрылось, вот его и не видно, — сказал Чапик, поверивший, что это так и есть на самом деле.

         Вернулись они очень поздно. А родители с ума сходили, ра­зыскивая их. Наказание было строгим — никуда дальше дома ни шагу. Мама Фини утром вела Каприка в детский сад, а вечером забирала, не позволяя ему по дороге даже с рыбками играть в пятнашки, а плыть рядом. А Чапик скучал дома, дожидался, когда же мама Чера снимет с него наказание.

Летели дни, месяцы. Друзья подрастали. Каприк уже не посещал детский сад. И друзья все время были вместе. Но вот, однажды, с раннего утра Каприк куда — то исчез, не сказав никому ни слова. Мама Фини знала его непоседливую натуру и поэтому не ис­пытывала особой тревоги. К полудню Каприк вернулся.

.- Не доплыл, — стал он объяснять Чапику.

—  Куда это не доплыл? — поинтересовался тот.

—   Воспитательница в детском саду рассказывала, что совсем недалеко живут какие-то люди, у них нет таких плавников, как у нас, и ходят они по земле на хвосте, который разделен на две поло­винки. Мне уже давно не терпится увидеть этих людей… долго я плыл, а вокруг— вода и вода… Не доплыл.

—   Может быть, не в ту сторону плыл? — сочувственно заметил Чапик.

—  Спрошу у папы, он, наверное, знает.

—  А меня возьмешь с собой? — спросил Чапик.

—  Сейчас нет, а потом возьму, когда найду этих людей.

—   Папа, ты когда-нибудь видел людей, которые не плавают, а ходят по земле на хвосте? — спросил Каприк вечером отца. Тот в ответ засмеялся и похлопал сына по спинке.

—  На ногах ходят люди, а не на хвосте!

—  А далеко они живут?

—  Если обогнуть наши острова, — и отец показал, с какой стороны обогнуть, — очутишься на огромной водной глади, а там и рукой подать…

Слушая отца, Каприк думал: «А я не туда плавал». И на другой день поплыл в противоположном направлении…

Издали, увидев краешек земли, Каприк прислушался — до его слуха донеслись какие-то странные звуки, которые он услышал впервые. Каприк подплыл поближе и, высунув из воды голову, ог­ляделся вокруг.

         А людей на берегу было видимо — невидимо. Вокруг суета! Ныряют, загорают, играют в мяч, и что-то жуют — жуют. Каприк поплыл вдоль берега. И, где вода входит в сушу каким-то языком, людей было совсем мало. И вдруг раздался такой пронзительный визг! Каприк от испуга нырнул в глубину. Визг стих так же быстро, как и возник. Каприк подплыл поближе и вынырнул на поверхность. Двое больших людей уговаривали маленького человечка.

«Наверно, это мама и папа, а это их чадо», — подумал Каприк. А чадо с красивым бантом на голове опять как завизжит. И стало размахивать передними плавниками, ударяя то маму, то папу. Мама не выдержала и дала ей шлепка со словами:

—  И не стыдно тебе, Зуля! Все — то тебе не так и все — то тебе не эдак! Противная ты девчонка!

А папа, подавая ей мяч, ласково сказал: — Давай, доченька, поиграем в мяч.

Но доченька как хлопнет сердито по мячу, и выбила его из рук отца. Мяч покатился и — бултых в воду. А волна подхватила его и унесла от берега. Девочка опять как завизжит, топая ногами. Мама и папа отошли от нее и легли на песочек загорать. Зуля визжала, увидев, как мяч все дальше и дальше уплывает от берега. Каприку стало жаль маленькую девочку и он, подталкивая носом мяч, погнал его к берегу. Зуля притихла. А потом, смеясь, побежала навстречу.

—  Зуля! Зуля! — встревожился отец, вскакивая. Но девочка хлюпала уже ножками по воде. И вдруг… Мать, вскочив вслед за отцом, ахнула, увидев, как Зуля, взмахнув ручонками, исчезла под водой. И Каприк, бросив мяч, тут же подхватил ее, приподнял над головой и поплыл к берегу.

—   Какой ты умница! До чего же ты молодец! — восторгались родители, поглаживая Каприка по гладкой спинке. И как ему было приятно это нежное, теплое прикосновение их рук! А позже, Зуля долго махала рукой вслед, прощаясь с Каприком. А он, высоко под­прыгивая над водой, покружился на одном месте и поплыл домой. Вот так состоялась первая встреча Каприка с людьми, которые хо­дят на хвосте по земле, и у которых нет таких плавников, как у них, дельфинов. Каким же долгим показалось Чапику отсутствие друга! И он не не вытерпел и поплыл ему навстречу. А веселый Каприк спешил домой, чтобы поделиться радостью с Чапиком.

Было уже поздно. А две беспокойные мамы разыскивали своих непоседливых детей. И их тревога передалась дельфинам, которые тут же, обогнув острова, стрелой понеслись к берегу людей.

—   Смотрите! — закричала Фини. — Акула Каргана мелькнула впереди!

—  Не зря она появилась здесь, — заметил отец. — Неужто добыча рядом?

Каргана спешила, увидев издали Чапика. И вдруг стайка молодых дельфинов, вырвавшись вперед, преградила ей дорогу. Каргана со злостью ударила хвостом по воде и метнулась в сторону. А до смерти перепуганный, Чапик бросился к дельфинам.

—  А где Каприк? — спросила его взволнованная Фини.

—  Туда уплыл…К людям, — с дрожью в голосе ответил Чапик.

—  Вон он! — радостно закричал отец, увидев возвращавшегося сына.

После этого путешествия Каприка стало тянуть к людям. Он часто думал:

«Как там Зуля? И кто же ее вытащит из воды, если меня рядом не будет?  Все равно научу ее плавать.

И он с разрешения родителей побывал на тех берегах еще не раз. И Чапик однажды с обидой сказал ему:

—  Обещал меня взять, а сам   плаваешь один.

—  Давай завтра поплывем! — радостно предложил Каприк. Чапик был на «седьмом небе» от счастья. Когда они неслись к

людским берегам, он крепко сидел верхом на своем верном «коняшке», держась за «вожжи». Приближаясь к берегу, Чапик, вытя­нув из панциря шею, закричал:

—  Каприк, Каприк! — и, потеряв равновесие, бултыхался со спины друга в воду, продолжая кричать:

—  Вижу! Вижу! Вон стоит людь на хвосте и машет нам длинным плавником!

—  Какой ты смешной, Чапик! — засмеялся Каприк в ответ. Это не людь, а Зуля! И стоит она на двух ногах. Ой, какой же ты неграмотный, мой дружок!

Чапик засмущался и, спрятав голову глубже в панцирь, быстро поплыл к берегу. Зуля, издали, увидев подплывающих, радостно захлопала в ладоши и побежала навстречу. Схватив Чапика, чмокнула его в носик и сказала:

—  Чапик, здравствуй! Какой ты хороший!

Чапик, стараясь показать, какой же он на самом деле хороший, больше и больше высосывался из панциря и, с любопытством разглядывая Зулю, гадал:

«Откуда же она меня знает?»

А Зуля, обняв Каприка за шею, ласково сказала:

—  Каприк, я научилась плавать, — и забулькала ножками, стараясь не касаться ими дна.

На берег сбегались и взрослые, и дети. Они с завистью смотрели на Зулю, которая с визгом кувыркалась в воде с дельфином и черепахой, хватаясь руками то за того, то за другого, чтобы удержаться на воде. Когда Зуля обхватила руками шею Каприка, он сказал ей:

—  Держись крепче, и поплывем дальше.

Какой восторг охватил маленькую девочку, когда ей захлопали с берега с криком:

—  Молодчина, Зуля! Так держать!

А Каприк, радуясь за Зулю, уносил ее с такой быстротой все дальше и дальше от берега, что Чапик не успевал за ними угнаться. Возвращаясь на берег, Каприк похвалил:

—  Молодец,  Зуля! Скоро ты будешь плавать, как я!

—  Но у меня нет ни хвоста, ни плавников, — огорченно сказала она.

—  Зато есть я!

Пролетел год. Повзрослели Каприк с Чапиком. А чудная девочка Зуля по-прежнему встречает их на берегу, одаривая лаской и большим вниманием. И вот однажды вдоль берега были развешаны афиши:

СПЕШИТЕ ПОСМОТРЕТЬ ИНТЕРЕСНЫЕ ИГРЫ НА ВОДЕ

СЕГОДНЯ ПЕРЕД ВАМИ ВЫСТУПЯТ ОТЛИЧНЫЕ ПЛОВЦЫ КАПР И ЗУЛЯ

Собирались зрители. Всем не терпелось скорей встретиться с дельфином Капром и замечательной пловчихой девочкой Зулей. И вот на мостике появилась в блестящем купальнике сияющая Зуля. Она волновалась, увидев множество глаз, устремленных на нее. Каприк вынырнул совсем неожиданно и, положив голову на край мосточка, улыбнулся.

— Не бойся, Зуля! Я с тобой!

         Девочка наклонилась, приласкала его, погладив по спинке, и нырнула в воду. Сначала они уплыли далеко друг от друга, затем стали сближаться. Заиграла музыка. Каприк и Зуля, прикоснувшись друг к другу, стали исполнять танцы на воде. Когда кончились аплодисменты, они поплыли вдаль, держась в стороне друг от друга. Затем Каприк, кружась на одном месте, поджидал Зулю. Она подплыла, обхватила руками его туловище, и они понеслись с большой скоростью назад. Аплодисментам не было конца.

Родителей Зули охватила неописуемая волнующая радость за дочь, которая сидела на краешке мосточка и, болтал ногами в во­де, улыбалась, глядя на своих друзей, которые, играя в «коняшки», веселили собравшихся детей и взрослых. Мать, обняв отца, сияла от счастья и, смахнув набежавшую слезу, сказала:

—  Наша дочь была такая противная капризуля… А теперь…

Алька

         Алька счастливая — у нее есть и мама, и папа. Она еще мала, но своим детским умом и сердечком понимает и дружбу, и любовь в их семье.

         На нее еще никто и ни разу не повышал голос. Мама зовет ее ласково Аленькая или Аленький цветочек, а если что не так, по­смотрит на нее и скажет: «Алька». И Альке этого достаточно. А па­па лишь пальцем погрозит, а у самого глаза такие добрые-предобрые. Папу Алька зовет: «Мой добрый коняшка», — потому что он катает ее на своих плечах. Как-то под вечер Алька принесла до­мой совсем маленького брошенного щенка. Он был весь в грязи, дрожал и жалобно скулил.

—  Мамочка, он плачет — с жалостью сказала Алька.

         А мама, ласково приговаривая, налила в блюдце теплого молока и ткнула туда мордочку щенка, и он с жадностью стал лакать. Затем мама вымыла щенка, укутала в старое махровое полотенце и, положив его Альке на колени, ушла в кухню.

         Щенок уже не плакал, а тыкался мордочкой в теплые Алькины руки и лизал их. А вскоре, укрытый теплым шарфом, он спал в кукольной коробке. Щенка назвали Тимошкой, и он стал четвер­тым членом их семьи.

Но вот заболела мама. Ее положили в больницу, откуда она больше не вернулась.

         Тимошка тоже почувствовал, как горе пришло в их дом. Он ходил по комнатам, обнюхивал углы и вещи, и жалобно-жалобно подвывал. Алька брала его на руки и, уткнувшись лицом в его мягкую пушистую шерстку, начинала тоже плакать.

         Однажды сильно тоскуя по маме, она так расплакалась, что папа долго не мог ее успокоить. Он взял ее на руки и прижал к себе. И каждый раз, тоскуя по маме, Алька забиралась на колени к папе и прижималась к нему. Проходили дни. Затем месяц, другой…

Отец стал уходить куда-то, оставлял все чаще и чаще Альку одну дома. А потом как-то сказал ей:

—  Аленькая, не пора ли нам новую маму завести.

Алька задумалась. Она не понимала, что такое «новая мама», да и зачем эта мама, если им и так хорошо. Но папа поступил по-своему. Однажды Алька прибежала домой, где ее уже ждали.

—  Вот, дочка, твоя мама, — сказал папа.

         И Алька увидела женщину в красивом нарядном платье и с пышной прической. Она, улыбаясь, поднялась со стула и протянула Альке обе руки:

—  Ну, будем знакомы, Алька. О тебе много рассказывал твой папа. А я — Луиза Борисовна.

Женщина как-то неумело, а может неискренне, обняла Альку.

—  Теперь я твоя мама.

Альке понравилась эта красивая женщина, но, сравнив ее с родной мамой, она подумала: «Строгая… почему-то не назвала меня Аленький цветочек».

         Соскучившись по материнской ласке, она приняла ее такой, какая она есть. Алька всей детской душой потянулась к «Новой маме», примеряя платья, которые она шила ей из своих старых нарядов и к каждому платью покупала ленточки в косички.

Но недолго Луиза Борисовна одаривала Альку лаской.

Как-то она ни за что ударила Тимошку. Он, взвизгнув, убежал в коридор. Алька, приласкав своего друга, сказала:

—  Зачем вы так… Ведь ему больно.

—  Поговори еще мне, — взглянув на Альку, строго сказала Луиза Борисовна. — А псину эту, вон! Чтоб духу его здесь не было! Поняла?!

Алька конечно все поняла. Тимошку выгнали из дома, а без него и ей дом стал не мил. Она грязная и голодная целыми днями бегала, Бог знает где.

Однажды соседка баба Дуня увидела, как Алька делилась с Тимошкой кусочком хлеба, видимо тайком принесенным из дома. Баба Дуня привела ее к себе домой, помыла, накормила, а, встретив нарядную, холеную Луизу Борисовну, отчитала ее как следует. Луи­за Борисовна, конечно, в слезы и с жалобой к отцу, а тот за ремень. Алька шмыг под кровать и забилась в угол. Отец хватал ее то за но­ги, то с силой тянул за платьишко. Алька не чувствовала за собой никакой вины и не понимала почему он вдруг рассердился на нее. Она упиралась, а отец тащил. Но когда он схватил ее за ручонку, Алька вскрикнула от боли и стиснула зубами отцовский палец. «Добрый ее коняшка» рассвирепел — и удары один за другим посыпа­лись на ее хрупкое детское тело. А Луиза Борисовна, молча, сидела и смотрела, как отец, в угоду ей, вел расправу над малым дитем. Алька не плакала а, кусая губы, вскрикивала от боли, хватаясь за ремень. А позже, прибежав на свою любимую полянку, она от оби­ды горько и долго плакала, уткнувшись лицом в траву. Вдруг ей в лицо ткнулся чей-то мокрый нос. Алька подняла голову и бросилась обнимать своего лохматого друга. А Тимошка, ласково повизгивая, успокаивал ее, слизывая слезы с ее лица и рук. Он заглядывал ей в глаза, как бы говоря: «Не плачь, я тебя очень люблю. Давай лучше поиграем». И они побежали наперегонки, прячась друг от друга под кусточками. Наигравшись, оба голодные, но счастливые, что снова вместе, они, прижавшись друг к другу, уснули под березкой.

         Поздно вечером их нашла баба Дуня и привела домой. На сей раз она выговорила все отцу, который потом сильно бранился с мачехой. После этого случая Луиза Борисовна притихла и подобре­ла, даже разрешила Альке привести щенка, но только в сени. Но хорошая жизнь длилась опять не долго. Однажды Тимошка с радо­стным лаем встретил Луизу Борисовну.

Он прыгал и ласкался у ее ног. А она была не в духе и пнула его. Тимошка сильно взвизгнул и пополз подальше от нее. В сенях, лежа на своей постельке он долго-долго скулил. Вечером отказался даже от котлеты, которую принесла ему Алька. Он лежал, и из глаз его катились слезы, а Алька, уткнувшись лицом ему в бок, тоже плакала.

         Тимошка, тихо поскуливая, слизывал ее слезы, как бы говоря: «Не плачь,… Мне не так больно… Я скоро поправлюсь». А вечером, на другой день, ему стало хуже. Алька не отходила от него ни на шаг. Она отказалась от обеда, когда ее позвала Луиза Борисовна. И тогда в сени вышел отец и, ругаясь, потащил ее силой. Алька упиралась.

Но только он схватил брыкающую Альку в охапку, как, спокойно лежащий, совсем обессиленный Тимошка, вдруг поднял голову и завыл так жалобно, словно прощаясь с Алькой.

         Алька рванулась из рук отца к своему любимому другу. Тимошка с тоской взглянул на нее в последний раз и затих, уронив голову на пол.

         Алька обняла его и разрыдалась. Ни уговоры отца, ни ругань, ни шлепки не действовали на нее. Она уже не плакала, а прижав к себе Тимошку, что-то тихо шептала.

         Когда мачеха попыталась с ней заговорить, вот тут-то Алька не выдержала и закричала:

— Это ты убила моего Тимошку! Ты, ты, ты!!!

         Рассерженный отец вырвал щенка из рук Альки и вышнырнул его в сугроб снега. Алька с диким криком выскочила из сеней и, нырнув в сугроб, опять обняла Тимошку. За ней тотчас захлопнулась дверь.

         Долго лежала Алька рядом со своим верным другом и, глотала слезы, тихо приговаривала:

— Тимошка! Тимошечка… Мой хорошенький, ну, вставай, вставай… Но когда она почувствовала, как холодеет тело Тимошки, ей стало страшно. И она замолкла, вытерла слезы ладонью, подняла тело Тимошки и понесла его, уверенно шагая, в сторону кладбища. Вот и мамина могила. Алька положила Тимошку на нее и, делая холмик из снега, вспомнила, как набрасывали землю, и вырастал холмик на могилке мамы.

—  Мамочка, — произнесла она и, почувствовав, как одиноко теперь ей, Алька упала на мамину могилку и, уткнувшись в ладошки, горько заплакала.

—  МА-М-мочка!!! Родненькая моя!!! — выкрикивала она, — как мне плохо без тебя.

         Долго плакала Алька, согревая руки своими горючими слезами. «Деточка, не умерла твоя мама, а улетела на небо», — вспом­нила вдруг Алька слова бабы Дуни.

—  Мамочка! Родненькая моя! Забери меня к себе, — прошептала она, вытаскивая из снега озябшие руки и пряча их глубже в рукава шубки.

Алька подняла кверху глаза. С неба сыпался редкий снежок. По ее телу пробежала дрожь. Холод через шубку, платьице подбирался к ее тельцу.

А с неба летели уже пушистые хлопья. Совсем рядом мелькнуло что-то слепящееся, и Алька закрыла глаза.

         Она несколько раз пробовала приоткрывать их, а веки не слушались — они были такие тяжелые.

         А когда Алька еще раз открыла глаза, то увидела, как откуда-то издали шла к ней улыбающаяся мама.

Алька, протянув руки, бросилась к ней:

—  Мамочка!!!

А мама схватила ее на руки и, осыпая поцелуями мокрое и холодное от слез лицо ее, приговаривала:

—  Доченька моя! Аленький мой цветочек.

Алька крепче и крепче прижималась к маме, обнимая ее шею холодными ручонками.

—  Мамочка, я тебя ждала… долго — долго ждала, — твердила она, согреваясь на руках у мамы. Альке было так хорошо от добрых, теплых рук и поцелуев своей мамочки! И она замерла от счастья. —  Ну, Аленький мой цветочек! Полетели! — давай сюда свою ручку, — спокойно сказала мама.

И Алька, улыбнувшись, положила свою маленькую пухлую ручку в ее теплую надежную ладонь. И они полетели, оставив заснеженные просторы у себя за спиной. Алька была счастлива. Много раз летала она во сне, но сейчас было что-то необычное! Она смотрела на землю с высоты птичьего полета и радовалась. И вдруг, в один миг, стало совсем темно. Алька от испуга закрыла глаза и прижалась к маме.

—  Мамочка, почему темно? — боясь открыть глаза, зашептала она.

—  Мы с тобой уже в космосе… Доченька, да ты открой глазки-то! Не бойся!

Алька подняла веки и увидела такое множество звезд, да таких ярких, как-будто их кто-то начистил до блеска. А звезды, увидев такую хорошенькую гостью, замигали ей разноцветным блеском своих глаз. А одна маленькая и самая яркая звездочка чаще других мигала Альке своим голубоватым светом. Алька, выпустив мамину руку, рванулась вперед.

—  Дочка! Аленькая! Ты куда? — встревожилась мама.

—  Мамочка, разреши я слетаю вон к той маленькой звездочке. Она зовет меня к себе!

—  Что ты, доченька?! До этой звездочки не добраться, жизни не хватит! Она ведь так далеко!

Они летели к звездам, а те удалялись от них все дальше и дальше…

         А в это время с работы домой шли девчата. Одна из них, приехавшая недавно в поселок девушка-врач Люба, простившись со всеми на перекрестке двух дорог, решила сократить путь. Свернула на дорогу, ведущую мимо кладбища, и на одной из крайних могил увидела что-то чернеющее. Люба огляделась вокруг — ни души. А ее как — будто кто-то звал туда: Подойди, подойди!»

И она робко подошла к могилке, наклонилась и ахнула, увидев ребенка. Любе тотчас бросились в глаза сбившаяся на глаза шапочка и краешек платьица, выглядывающий из-под шубки, в одном рукаве которой была спрятана озябшая рука, а другая была подсунута под брюшко маленького серого щенка, который лежал рядом.

— Девочка, — со вздохом произнесла Люба. Крошечка ты моя! Как ты сюда попала?!.. Чья ты?!..

         Люба взяла девочку на руки и понесла домой. А дома со слезами оттирала она малышку, возвращая ее к жизни. Всю ночь девочка металась в бреду. То, сбросив с себя одеяло, пыталась куда-то бежать с криком: «Тима! Тимошечка! Ну, подожди меня!» То, испуганно вскрикивала и, не открывая глаз, искала кого-то руками, ощупывая постель. «Мама! Мамочка! Где ты?!»- звала она. И Люба, обнимая малышку, ласково говорила: «Я здесь, доченька». А та, обняв ее за шею и сунув свою маленькую ручонку ей в ладонь, за­тихала, но не надолго.

До самого утра Люба не сомкнула глаз.

А через два дня Люба застала во дворе незнакомого мужчину.

—  Я, Алексей Лукич, отец девочки, которая находится у Вас. Я хотел бы… — и он замялся.

—   Проходите, — сухо сказала Люба. — Но мне не хотелось бы травмировать ее. С девочкой, как я поняла, произошло что-то ужас­ное! Она очень плоха. В бреду зовет свою маму…

Алексей Лукич чувствовал себя как-то неловко, виновато, ему стыдно было взглянуть в глаза этой девушки. Когда они вошли в дом, услышали плач.

—   Я здесь, доченька! — бросилась Люба к постели больной.

—   Мамочка! Родненькая! А я тебя потеряла!

Люба прижала к себе девочку и заплакала. А в дверях, заглядывая в комнату, утирал слезы отец. Когда девочка уснула, Люба сказала:

—   Вот видите, она считает меня родной мамой. Я боюсь ее переубеждать. Беседа их была короткая, но для Любы хоть что-то прояснилось…

         А на другой день, чтобы сделать приятное для Альки, отец принес ей за пазухой щенка. И новый Тимошка, цепляясь за Любины ноги, бегал по квартире.

         Проснулась Люба однажды, а на дворе был уже день. Рядом лежала спокойная Алька. Люба хотела, было освободить свою руку от ее руки, но Алька, сжав крепче кулачок в ее ладони, вдруг от­крыла глаза, осмотрелась вокруг и спросила:

—   Мамочка, что уже прилетели?

Люба растерялась, не ожидая такого вопроса. А Алька, удивленно рассматривая комнату, продолжала:

—  Это твоя комната на небе? Кра-а-сивая!

—  Нравится? — решилась спросить Люба.

—  Нравится! Очень!

И вдруг, открыв носом дверь, в комнату с лаем вбежал щенок.

—  Мамочка! Мамочка! — обрадовалась Алька, — И Тимошка здесь?! А щенок, сделав у кровати лужицу, отряхнул лапку и убежал к своей миске в коридор.

— Вот видишь, моя Аленькая, какой он безобразник! Не стал совсем слушаться! —  Мамочка, и меня не будет слушаться?

—  Что ты, дочка! Он тебя даже не узнает!

—  Почему, мамочка?

—  Во-первых, ты долго болела и другой стала, и он вредничать стал.

Алька прилегла на подушку и затихла, что-то обдумывая. Потом повернулась к маме — Любе и спросила:

—  Мамочка, и ты другой стала, после того, как улетела на небо?

—  Конечно, другой. Но для тебя я осталась по-прежнему любящей и доброй мамой.

Алька внимательно осмотрела Любу и, прижавшись к ней, сказала:

—  Мамочка, ты даже красивей стала!

—  Но мне, кажется, что ты немножко похудела. Ты, наверное, сильно — сильно переживала, пока я болела. Ведь, правда, мамочка? У Любы на глаза навернулись слезы.

—  Правда, мой Аленький цветочек!

Я и сейчас боюсь, что ты здесь часто будешь болеть, да и Тимошке здесь что-то не нравится. Нам здесь жить будет очень скучно. Ни у кого из нас не будет друзей, потому что вокруг ни души. И не лучше ли нам, пока не поздно, вернуться на землю?

Алька задумалась, потом осмотрела все вокруг и сказала:

—  Вот только комнатку жалко… Мамочка, а нельзя ее на землю перевезти.

—  Можно. Но вот беда! Дорога-то очень длинная и все может сдвинуться с места.

—  Ну и пусть. Мы потом все поправим!

—  Хорошо. Но вот Тимошку надо спросить.

И мама — Люба вышла из комнаты. Вскоре она вернулась, и следом за ней Тимошка. Подбежал к кровати и стал цепляться за край свесившегося одеяла.

—  Мамочка, разреши Тимошке ко мне.

Мама — Люба приподняла щенка, дав ему возможность вскарабкаться на постель. А Тимошка не бросился, как всегда, к Альке и не стал облизывать ее, а сунувшись мордочкой под одеяло, обнюхал ее ножки, щекоча шерсткой по ступне, потом сунул нос к ее рукам и задержался на лице, долго обнюхивая его, затем друже­любно гавкнул и спрыгнул на пол.

—  Мамочка, почему он меня обнюхивает?

—  Он улавливает на тебе запахи земли.

«Значит, он тоскует по земле», — подумала Алька и спросила:

—  Мамочка, а когда мы на землю вернемся?

—  Скоро, — ответила мама — Люба, а сама подумала с улыбкой:

«Надо бы поторопиться на землю с небес спуститься».

И вот, однажды, когда Алька спала, она устроила в квартире кавардак, чтобы ясно было возвращение на землю.

Алька, проснувшись, сразу обратила внимание на беспорядок и обрадовалась:

—  Мама, мы что, уже переехали? Да?

—  Да, Аленькая, вернулись на нашу родную землю.

Алька поправлялась. И отец чаще стал навещать ее, принося гостинцы и игрушки. Но Алька, увидев его, убегала в комнату. Отец понимал ее и терпеливо ждал, когда же у нее оттает сердечко. И как-то, проснувшись утром, Алька услышала в кухне разговор:

—  Я уже не знаю, Любушка, что мне делать? Как вымолить у нее прощение?

—  Не спеши, Алеша. Потерпи немного.

Алька, шлепая по полу босыми ногами, вышла в коридор.

—  Аленькая! — встревожилась мама — Люба, — Что ж ты босая?! Давай-ка, наденем с тобой тапочки, которые купил папа. Посмотри-ка, какие они красивые, да тепленькие!

Алька не сопротивлялась, когда мама Люба надевала ей тапочки. А, сделав шаг и другой, улыбнулась, разглядывал их на ножках.

—  Понравились, — не вытерпев, спросил отец. И Алька кивнула лишь головой.

А когда отец собрался уходить, Алька подошла к нему, взяла за руку и тихо-тихо произнесла:

—  Папочка, не уходи… Оставайся с нами.

Мама — Люба от счастья заплакала, а отец схватил Альку на руки и стал целовать. А Тимошка, видя эту трогательную сцену, подбегал то к одному, то к другому и, задрав кверху мордочку, подпрыгивал и радостно лаял.

Алька опять счастливая — у нее есть и мама, и папа!

Мама зовет ее ласково: «Моя Аленькая или Аленький цветочек, а если что не так, скажет: «А-я-яй, доченька…!»

Так пожелаем мы этой маленькой и хорошей девочке:

— Аленький наш цветочек, пусть твои лепесточки никогда-никогда не завянут. Будь счастлива наша, Аленькая!

Собачий «пятачок»

         Стояли теплые летние дни. На окраине города, на небольшой полянке, развалившись, лежали бездомные собаки, иногда пе­реворачиваясь, чтобы подставить солнечным лучам другой бок. Не­которые из них не первый год кучкуются на этом «пятачке». Несмотря на то, что у каждой свой характер, своя манера поведения, живут дружно.

         Перевернувшись на другой бок, гончий пес по кличке Трубач начал такой рассказ: «Когда-то и у меня была родословная. Все мои предки имели золотые медали, да и я рос не лентяем. А вот вспомнить счастливые денечки не могу.

         Бывало, собирается мой бывший хозяин на охоту, ну, думаю: вволю душу отведу. Но увижу, как он толкает в рюкзак бутылку, настроение падает. А, приехав в лес, вместо того, чтобы послать меня найти зайца и начать гон, он наливает в стакан и… хлобысь вино в горло. А потом достает сигареты. Один конец вставляет в рот, а другой поджигает. Получается дым. Вот этот дым он и со­сет. А у меня нюх, знаете какой! Этот дым за двадцать метров тош­ноту вызывает.

         И какая уж тут охота, если у него после первого стакана язык начинается заплетаться. Однако я нагнал на него зайца, который прошел в пятнадцати метрах. Думаю: «Что же он не стреляет?» Подбегаю, смотрю, а он совсем окосел. Видимо, пока я отыскивал зайца, он допил бутылку.

Вот так ни с чем и приехали домой. Сосед спрашивает: «А что без зайца?» А он начал врать, да так по — наглому! «Трубач, — говорит, — еще молодой — плохо работает».

         А однажды собрался на охоту с другом. Еще в лес не успели войти, как полезли скорей за бутылками. Не буду пояснять, до како­го состояния они набрались.

         Дело дошло у них до спора, у кого ружье кучней бьет. И начали они палить по стволам деревьев. Тут, думаю, и до беды недалеко. И решил я: «Такого хозяина надо бросать, с ним каши не сваришь. Хотя по законам собачьей совести друга бросить нельзя. Но поразмысли-те. Какой это друг, который за бутылку готов забыть друга? Это больше предатель. Вот я и оставил его».

         «А моя жизнь вначале складывалась совсем неплохо, — так повела свой рассказ колли. — Жили мы в престижном доме на третьем этаже. У моей хозяйки как раз родилась дочка. Я ее очень любила. У нас даже имена были похожи — ее звали Алеся, а меня Лесси.

         Мы любили подолгу гулять вместе, хозяйка катит коляску, а я иду рядом. Алеся была маленькая и иногда писалась в коляске. Я-то сразу унюхаю и начинаю тихо подгавкивать, что, мол, пора ме­нять пеленки.

         А хозяйка, вместо того, чтобы ко мне прислушаться, почему я забеспокоилась, начинает на меня цыкать, чтобы я замолчала. Долго пришлось мне мучиться, пока до хозяйки дошло.

         Однажды произошел такой казус. Любит хозяйка в магазины тканей ходить. Оставит у магазина коляску, а я рядом сяду и ох­раняю ее. Мне это очень нравилось. Хозяйка знала, что я не отойду и ни на что не отвлекусь. А вот сама хозяйка, как зайдет в магазин, считай, на час. Что там делать столько времени? Никак я не пойму. И вот однажды, только ушла, а Алеся возьми и обмочись. Сначала молча лежала, потом завозилась, а вскоре и голосок подала. И так случилось: Алеся плачет, а я подгавкиваю. Такой концерт получил­ся. Вокруг нас собрались люди, а моя хозяйка как сквозь землю провалилась. Хорошо, нашлась женщина, зашла в магазин и объя­вила: «Чей ребенок в коляске плачет?»

         Когда появилась моя хозяйка, ее стали все ругать: «Разве можно надолго оставлять ребенка!». Так она на мне зло сорвала. Как будто я во всем виновата. С тех пор наши отношения с хозяйкой были натянуты.

         Как-то в разговоре на улице я слышала, что люди умеют читать. Возможно, спорить не буду. Но хорошо знаю, не все. К примеру, мои хозяева читать не умеют. За пять лет моей жизни у них я ни разу не видела, чтобы кто-то держал в руках книжку. Обычно быва­ет так наедятся, включат телевизор и допоздна смотрят. Что там хорошего видят? Не понимаю… Стрельба, мордобои, визги, обезья­ньи ужимки… Я в таких случаях ухожу в коридор за дверь, чтобы меньше слышать эти ужасы.

         Шли годы. Алесе уже пятый годок исполнился. Она само­стоятельно гуляла во дворе, а я так же неотступно следовала за ней. И однажды случилась беда. Алеся подошла к песочнице, а там играл мальчик и без всякой причины стукнул ее по голове детской лопаточкой. Я понимаю, это тоже ребенок, и укусить его нельзя, но гавкнуть-то на него пару раз я ИМЕЮ право. Ну и гавкнула! Что тут началось! Он упал на спину и закатился таким плачем, как будто его разрывают на части. Подбежал его отец и стал пинать меня. Подбежал и мой хозяин. И, вместо того, чтобы разобраться и засту­питься за меня, он тоже, со злобой, как в телевизоре, стал пинать. В этот вечер меня не пустили даже в подъезд. А утром старший брат того мальчика стал кидать в меня камнями. Помучилась я с недельку, чувствую, житья нет, и решила уйти куда — нибудь подальше от этого двора. Вот так очутилась здесь».

         После рассказов Трубача и Лесси на полянке воцарилась тишина. Собаки молчали, думая, каждая о своем. Тишину нарушил Рой: «Не зря говорят, что у каждого своя судьба. Я, например, и по сей день не помню, как очутился на проезжей части дороги. Помню только, как слева и справа скрипели тормоза машин. Не поймешь, в какую сторону надо бежать. Подобрала меня женщина и принесла к себе домой.

         Позже я узнал, это учительница, а зовут ее Любовь Павловна, на редкость добрый человек.

         Поздно вечером мы подолгу гуляли. Хоть я и не позволял себе каких-то шалостей, но она почему-то боялась отпускать меня с поводка, хотя иногда так хотелось побегать!

         Но я понимал: нельзя, значит, почему-то нельзя. Знатоки ей говорили, несмотря на то, что на меня нет родословной по экстерь­еру, я не уступаю даже именитым восточно-европейским овчаркам, да и вел я себя прилично, как и подобает порядочной овчарке. Если кто-то придет, и пока Любовь Павловна не скажет «свой», не про­пущу. Но и после этого для перестраховки все равно обнюхаю. Тут меня не проведешь. Я по запаху сразу определю «хороший» человек или «плохой». И если что-то заподозрил, ухо держу остро, да и в отсутствие Любовь Павловны я не дремал, а чутко вслушивался, кто появляется в подъезде. И если на площадке появляется посторонний, я тут же даю знать соседям, чтобы были бдительней. Ну, а Любовь Павловну я узнавал, как только она ступит на первую ступеньку.

         Иногда она старалась бесшумно подниматься по лестнице, ну откуда ей знать, что мой слух способен за пятьсот метров улав­ливать осторожно идущего человека. А запах? Куда спрячешь за­пах? Он быстро поднимается вверх и тут же проникает в квартиру. А я способен унюхать такие величины, когда в одном кубическом сантиметре находится всего одна молекула пахучего вещества. Так что Любовь Павловне никогда не удавалось подойти к двери неза­меченной.

         Так и продолжалась бы наша спокойная жизнь… Но однажды, в выходной день, сосед предложил Любовь Павловне поехать вместе с его семьей на озеро. Ну, конечно, и взять меня, где я смогу вволю набегаться. Предложение это мне тоже понравилось, тем более что я никогда еще не видел озера. Помню, сколько было радости, когда, набегавшись по берегу, я плюхнулся в воду за брошенной палкой. С озера приехали поздно, усталые, но веселые. В бодром настроении Любовь Павловны я уловил какую-то грусть. На следующий выходной день Любовь Павловна не смогла поехать на озеро, слишком много скопилось домашних дел, но меня отпустила с соседом. По приезду с озера он завел меня к себе в квартиру, хо­рошо накормил. Его стол намного богаче стола Любовь Павловны. Немного отдохнув, повел меня домой.

         Не зря говорят собаки: «Лучше быть беспризорной, чем жить у плохого хозяина…».

         Рой перевернулся на другой бок и, посмотрев вдаль, продолжал: «Но случай, который произошел две недели назад, изменил мою судьбу. Один мальчик катался на велосипеде около оврага, видимо, решил заглянуть в овраг. Подъехал близко к кромке, а она в этот момент обвалилась, он с велосипедом упал на самое дно оврага. Людей здесь почти не бывает. Только какой-нибудь собаковод приведет сюда собаку, чтобы она могла вволю набегаться. На его счастье я был недалеко и, естественно, не мог оставить мальчика в беде. Но как же подойти? Я же выглядел крупным бродячим псом и своим видом мог его напугать, а помогать надо срочно — у него с ноги и руки течет кровь. Надо немедленно зализывать ранки, пока в глубь их не попала земля.

         Я усиленно вилял хвостом, стараясь дать понять, что я его друг и пришел на помощь.

         Но то, что случилось, наверное, к лучшему. Или от сильного ушиба, или от потери крови мальчик потерял сознание. Я успел зализать раны, чем и остановил кровь до того, как он пришел в сознание.

         Какое-то время мы смотрели друг на друга. Я ждал, может, он даст мне какую-то команду, а он, удивленно поглядывая на зали­занные раны на ноге и руке, что-то соображал. И вдруг я услышал — там, наверху, появился собаковод с собакой. Понимая, что это надежда, я бросился наверх и, вертясь перед ним, подавал ему по­нятные всевозможные знаки, чтобы он шел за мной. Или мне уда­лось пояснить, или собаковод оказался понятливым, мы спустились в овраг. Он осмотрел мальчика, осторожно вынес его наверх и велел мне охранять его. Этого он мог бы мне не говорить, я и сам знаю, что мне нужно делать. А он обещал позвонить в «скорую помощь» и сообщить родителям.

         Много ли надо, чтобы сдружиться: я ему подлизывал ранки, а он гладил меня по голове.

         Вскоре подкатила 03, и его увезли. А дней через пять на наш «пятачок» вместе с отцом пришел тот мальчик. Я сразу его узнал. У него все еще были перевязаны нога и рука.

         Я подбежал к ним поздороваться. И тут они предложили мне дружбу и просили согласиться, чтобы я пошел с ними и как лучший друг стал жить в их квартире.

         Хоть и гласит пословица: «Не было бы счастья, да несчастье помогло», но, по-моему, звучит верней: «друг познается в беде».

         И вот сегодня я прибежал на этот «пятачок», чтобы попроведать своих друзей. Да и по старой привычке на солнышке погреться.

Мышонок Пик

         Это маленькое царство находилось в живописной горной долине. Его правитель был страстным охотником и очень добрым человеком.

У него была чудесная дочка — Радося.

— Моя щебетунья, моя хохотунья, — так называл ее государь-отец.

А коли он был в частых отъездах, воспитанием этой щебетуньи занималась строгая тетка, для которой, прежде всего — порядок, всегда и во всем.

Ежедневно служанки получали от нее выговор, то за соринку, то за пылинку во дворце. Еще она не переносила насекомых: не дай Бог, если увидит хоть одну муху где-нибудь — разгон всем обеспечен. Поэтому ее боялись и не допускали неприятностей.

         Но вот однажды случилось ужасное. Все сидели за обеденным столом. Принцесса Радося доедала свое любимое пирожное, как вдруг ее ног коснулось что-то мягкое и теплое. Она наклонилась под стол и увидела маленького белого мышонка, который собирал с пола вкусные крошки. Мышонок не испугался, а потянулся к руке девочки, в которой та держала кусочек пирожного. Строгая тетка заглянула под стол и в испуге истошно закричала:

—  Мышь! Мышь!

Все повскакивали с мест, а мышки и след простыл.

На другой день Радося крутилась, вертелась, ей очень хотелось нагнуться и посмотреть под стол, только ее останавливали строгие взгляды тетушки. Но шустрая девочка улучила миг, нагнулась. Мышонка под столом не было. Не появился он и на следующий день. А через неделю в кухне был переполох: слуги и повара сбились с ног, пытаясь поймать маленького зверька. Поймали, бросили в ведро с водой и выплеснули на мусорную кучу.

Тетка со вздохом произнесла:

—  Наконец-то избавились!

Узнав об этом, принцесса Радося бросилась на поиски. Но каково же было ее огорчение, когда она увидела совсем бездыханного мышонка. Он лежал кверху лапками на куче мусора. Радося взяла его и, согревая в ладонях, плакала от жалости. И вдруг услышала тихое-тихое «пик-пик».

—  Пик! — обрадовалась девочка. — Ты живой!

         Она тайно принесла его в свою комнату, положила на кукольную кроватку, укрыв одеяльцем. Мышонок лежал не шевелясь. Он не притронулся к еде, которую девочка ему принесла. Радося загрустила. Она подолгу лежала в постели, не выходя к завтраку, отказывалась то от обеда, то от ужина, ей не хотелось и выйти по­гулять. За что озабоченная нянюшка получила выговор за выгово­ром от старой тетушки.

         И вот как-то утром Радося обнаружила, что котлетка, лежавшая с вечера в кукольной тарелочке, исчезла, а мышонок лежал и не двигался. На другой день исчезло пирожное. Так продолжалось каждый день. Радося не понимала, куда исчезает еда, если мышонок все время лежит недвижим.

«Может, ему свежий воздух нужен», — подумала она.

         Собираясь на прогулку, Радося завернула куклу в одеяльце и вместе с ней мышонка. Няня очень удивилась, увидев свою прин­цессу на веранде с куклой в руках. Радося давно уже не играла в куклы, а чаще всего сидела где-нибудь и читала. А теперь вдруг стала забегать в свою детскую комнату и подолгу там находиться.

— Что-то наша принцесса детство вспомнила, — заметила нянюшка в разговоре со своей хозяйкой.

—  Прощается с ним…. Взрослеет, — ответила тетка.

         Дни летели. И вот однажды, как всегда, погладив своего Пика и пожелав ему спокойной ночи, Радося, не торопясь, пошла в свою спаленку. И только она стала засыпать, как послышались легкие шаги. Она, приоткрыв глаза, тотчас зажмурилась, притворившись спящей. И кто-то, осторожно ступая, приблизился к кровати. Склонившись, робко погладил ее белокурые локоны и тихо стал удаляться. Так продолжалось три вечера. А на четвертый вечер этот кто-то, погладив ее локоны, наклонился и поцеловал в щечку. Радо­ся не могла больше притворяться и открыла глаза. Перед ней стоял прекрасный и смущенный юноша.

—  Ты кто? — спросила она шепотом.

— Твой верный друг,- также шепотом ответил он. — Я очень виноват, что разбудил тебя. Прости меня, пожалуйста.

И юноша вдруг сразу исчез.

—  Какой сон привиделся! — подумала принцесса Радося.

Этот чудный сон повторялся опять и опять. И длился он всего один миг.

Как-то Радосе не спалось. Она лежала с открытыми глазами и, всматриваясь в темноту, прислушивалась. Но юноша не появился. Не появился он и на следующий вечер. Радося встревожилась.

         А мышонок ее выздоравливал и бегал по комнате, но при появлении кого-нибудь у двери тотчас скрывался под кукольной кроваткой, а прятаться ему приходилось все чаще и чаще. Радося смеялась, заглядывая туда.

—  Вот трусишка! Вот трусишка! Побегай еще. Кого же ты боишься, мой хорошенький? Ведь никого поблизости нет!

Радося не знала, что ее детская комната была под наблюде­нием не одной, так другой пары глаз. На сей раз у двери стояла те­тушка и прислушивалась.

—  Что-то похоже на разговор с куклами, — подумала на, открывая дверь. И, ступая по-кошачьи, остановилась за спиной у девочки. Радося, обернувшись, вздрогнула. Мышонок шмыг — и зарылся в одеяльце. Тетка в гневе — хвать его вместе с одеяльцем и пошла из комнаты. Радося вслед за ней, умоляя:

         А после обеда Радося, минуя свою спаленку, вошла в детскую комнату, где поджидал мышонок. Она завернула куклу и его в одеяльце и отправилась на прогулку в сад. Шагая меж деревьев, ушла далеко от дворца. Заморосил дождь. Радося повернула назад. Мышонка что-то забеспокоило. Он совал свой нос то сюда, то туда, стараясь найти выход из одеяльца. Девочка подумала, что ему душ­но, и приоткрыла изголовье. Дождь усиливался. Радося побежала. И вдруг, откуда ни возьмись, сверху на нее камнем упала большая черная птица, когтями вырвала из рук ее сверток и поднялась ввысь.

         Радося закричала, не разбирая дороги, побежала за ней, спо­тыкаясь и скользя по грязи. Долго длилась погоня. Птица как бы дразнила принцессу Радосю: то поднималась ввысь, то, распустив крылья, кружила низко-низко над ее головой. И вскоре скрылась из вида. Обессилевшая Радося повалилась у высокой кудрявой березы и горько заплакала, твердя сквозь слезы:

—  Пик! Мой маленький Пик! Где ты сейчас?

—  Не надо огорчаться, Радося, — услышала она рядом голос, -Пика мы обязательно найдем.

Девочка подняла глаза… Над ней склонился знакомый юноша и, поднимая ее с земли, огорченно сказал:

—  Пойдем домой, Радося…

         Идти было трудно. Ноги их скользили и разъезжались в разные стороны по грязи. Юноша бережно вел принцессу Радосю, ос­торожно ступая, чтобы не поскользнуться. Дождь, переставший на минуту, опять усилился. Но идти стало намного легче. Начались аллеи сада. И вдруг юноша забеспокоился. Он остановился и осмотрелся вокруг. Но когда глянул вверх, понял все! Тревога его бы­ла не напрасна — наперехват к ним спешила черная птица, которая, не найдя в одеяльце мышонка, пустилась за ними вдогонку. Юноша заспешил, крепче сжимая руку Радосе. Вот и парадное крыльцо! Поддерживая под руку Радосю, он постучал и тотчас исчез. А Радо­ся, лишившись опоры, повалилась на пол.

         Служанка испугалась, увидев лежащую у двери принцессу. Она позвала хозяйку. Тетушка не менее служанки была напугана и удивлена, увидев здесь свою племянницу, которую вот уже битый час не могут найти к ужину. Они завели ее в дом, сняли грязную и промокшую одежду и, почти сонную, уложили в постель. Озябшая Радося, согреваясь, засыпала, шепча изредка во сне:

—  Пик! Мой милый Пик! Где ты?

         А Пик в это время спрятался в чулане. И, заслышав крик птицы, опустившейся на крыльцо, еще глубже зарылся там в белье.

Только к полудню, на другой день проснулась Радося. Она лежала и не могла сообразить, что же было с ней на самом деле. Она старалась вспомнить все до малейшей подробности… «Опять какой-то сон… А сон ли это?»,- думала она. Соскочив с постели, вошла в детскую комнату и, не найдя там мышонка, побежала к тетушке. Та с радостью встретила ее:

—   Выспалась, душа моя!

—   Где мой мышонок?! — не дав тетушке закончить, заплакала Радося.

—  Откуда мне знать! — ответила тетка. — Разве мне было до него, если вечер, дождь, а тебя нет! Все сбились с ног! Слава Богу, какая-то добрая душа привела тебя…

—   А кто это был?

—  Откуда мне знать! — начала сердиться тетка. — Позвонили и исчезли!

После обеда Радося, сидя в детской комнате, вспомнила все, что произошло с ней за прошедший день. Она все больше и больше убеждалась, что это был сон. Ее охватила тревога: «Где же мой мышонок? Что с ним?». А после ужина она пошла спать. Но спать ей не хотелось. Радося лежала с закрытыми глазами. И вдруг -легкое прикосновение губ к ее щеке! Она открыла глаза.

— Слава Богу, что я вновь вижу тебя, — зашептала Радося и обвила шею юноши руками. — А вот Пика я, наверное, никогда не увижу…

Где-то он сейчас, мой хорошенький?!- со вздохом произнесла она.

—  Рядом с тобой, Радося, — ответил юноша.

Ты его нашел?! Пик! — позвала она, — где ты?! — и наклонила вниз голову. А пока Радося поглядывала туда-сюда, ища мышонка, юноша исчез, а вытянутые вперед руки Радоси коснулись мягкой шерстки мышонка. Она с нежностью стала гладить его, ласково приговаривая:

—  Мой маленький… Мой хорошенький…

         И вдруг мышонка обволокла белая дымка, и он на ее глазах стал исчезать. А перед ней появился улыбающийся юноша. Радося так и замерла от удивления. Юноша взял ее руки в свои и прижал к губам.

—  Не хотел я тебе говорить — не пришло еще время, — начал он. -Но я больше не в силах скрывать от тебя тайну. Радося, я принц Весел государства Весельчаков. Мое радушие и веселость не могла выносить злая колдунья Скучиха и превратила меня в грызущую тварь, как говорит твоя тетушка. Колдунья была твердо уверена, что я не выживу и скоро погибну — ведь таких грызунов никто не любит. И я бы погиб на мусорной куче, если бы не ты, моя милая Радося. Ты лаской обогрела меня и выходила. И как видишь, я жив! Мой срок выживания кончается через три дня. Скучиха в страшном гневе, что я до сих пор жив. Ты в этом сама убедилась, когда страшная черная птица набросилась на тебя и вырвала из рук твоих сверток. Колдунья знала, что я в том свертке, в одеяльце. Но, услышав ее зловещее приближение, я выпрыгнул из одеяльца, чего она не заметила. Недаром она, довольная, кружа над твоей головой, торжествовала победу. А сейчас, не обнаружив меня в одеяльце, она соберет всю свою злобу и колдовскую силу и пойдет на всякие хитрости и уловки. Поэтому очень прошу тебя, помоги мне выжить эти оставшиеся три дня, которые для нас с тобой будут самыми тяжелыми, так как Скучиха будет мстить тебе за меня. Прошу: к окнам не подходи, на веранду не выходи, в саду не гуляй, а сиди и выжидай. А самое главное, чтобы о нашей тайне никто не знал.

         И вот в первый день из оставшихся трех дней над садом и над домом стал кружить белый лебедь. Все выбежали в сад и любо­вались его полетом.

—  Радося! Радося! Посмотри-ка, какой красивый лебедь летает! — вызывали ее.

         Радося не вышла, и Пик спрятался подальше. На второй день в саду появилась купеческая повозка, полная всевозможных девичьих соблазнов. В коробах были и ленты, и кружева, и платки, и бусы, и серьги. А от тканей — глаз не оторвать! Все выбежали, охали, ахали! Кто покупал, а кто глаза продавал. Радосю как ни вызывали — не вышла, а закрылась в своей спаленке и темные шторы на окнах опустила. Разозлилась Скучиха:

—  Хватит добром, пора и страха нагнать!

         И на третий день под окнами дома всю ночь шла пляска с дикими выкриками. В окна заглядывали страшные рожи. И всю ночь стекла дребезжали от сильных стуков. Всю ночь никто во дворце не сомкнул глаз. Только с рассветом все стихло. Успокоенная Радося подошла к окну и, приоткрыв чуть-чуть штору, обрадовалась, увидев там принца, который улыбался и звал ее к себе. Радося еще больше приоткрыла штору и помахала ему рукой.

—  Сейчас выйду…

         Она хотела еще что-то сказать, но вместо принца на нее гля­дела уже страшная улыбающаяся рожа.

         Радося отскочила от окна. И вдруг совсем рядом раздались выстрелы: один, другой, третий. Все собравшиеся в зале замерли в ожидании. Выстрелы прекратились. Наступила жуткая тишина. А потом послышались топот копыт и ржание лошадей.

—  Федька! Кого ты пристукнул? — раздался вдруг голос царя.

— Страшней не придумаешь тварей, чем эти, — отозвался Федька.

— Уже день, а в доме все окна закрыты шторами, — забеспокоился царь.- А там моя доченька… Страху-то натерпелась.

Тетушка расплылась в улыбке, а Радося, подскочив к окну, торопливо раздвинула шторы.

Отец-государь, увидев в окне дочку, поспешил к парадному крыльцу. Выбежав, Радося бросилась в объятия отца. Тетушка брезгливо отвернулась, увидев в ее руке мышонка.

—  Как я вижу, ты никак не можешь расстаться с этой тварью! -прошептала она.

—  Ну-ну! Так уж и тварь… —улыбаясь, сказал государь.- Ты, как всегда, неисправима, милая сестрица! Премиленький мышонок.

—  Дорогой папочка начала было радостная Радося. Но вдруг так же рядом прозвучал еще один, оглушивший всех выстрел. На крыльцо вылетел сияющей Федор, лучший стрелок из дружины государя.

—  И все-таки я перехитрил! — закричал он, бросая к ногам стоящих черную птицу. — Она долго кружилась над дворцом. Потом я ее потерял из вида… И вдруг смотрю, а она в чердачное окно лезет. Ну, я и…- Федор громко засмеялся.

         Мышонок заерзал в руках Радоси, и она отпустила его на пол. Каково же было удивление всех присутствующих, когда над мышонком вырос высокий светлый столб, а затем все ахнули, уви­дев прекрасного принца.

Тетушка тотчас бухнулась на колени, прося прощения.

— Умница, сестрица, — похвалил государь ее. А принц обнял Радосю и попросил ее руки у отца-государя.

—   Значит, так тому и  быть!  —  сказал  радостный  государь, расцеловав их.

И тотчас закипела работа. Молодцы собрали «чертову дюжину» чудищ, побросали их на телегу, отвезли в дальний овраг, зарыли там в глубокую яму, не забыв вбить большой осиновый кол.

         А на кухне вовсю кипела работа! В кастрюлях варилось, на противнях и сковородах жарилось, в духовках пеклось. По всему дворцу носились ароматные запахи. В огромном зале накрывали большой праздничный стол. Мы рядом были, и все видели. А потом нам стало известно — отправились в страну Весельчаков жених и невеста.

Соседи

         В городе, на одной из улиц, проживали два приятеля. У одного была кличка «Силыч», потому что он был крепок, как атлет. Второго называли «Мыслитель», так как он умел хорошо составлять планы ограбления. Иногда к ним в гости захаживал «Профессор». Это тоже кличка, потому, что он умел доверчивым людям компостировать мозги, или, как есть выражение — «вешать лапшу на уши». Нельзя не сказать и еще о двух дружках: это «Астролог», который по расположению планет определял удачный день ограбления, и «Экстрасенс», который, приложив руку ко лбу, мог видеть в каком доме и в каком месте лежат деньги или ценные вещи. Как видите, компания объединилась с одним интересом — красиво жить. Дорога, которая вела в эту банду, была у каждого своя. Дорога «Силыча» была интересна. Отслужив в десантных войсках, он поступил в институт, и по окончанию его стал работать механиком. И вот тогда-то, он здоровый и красивый парень влюбился в девчонку, да так, что жить без нее не мог. Они поженились, сначала жили в небольшой хибарке, а потом обзавелись своим домом. Он работал, как и все, никакой работы не чурался — все до копеечки приносил в дом. А его женушка: «Игнатик, то хочу, да это желаю!» Он готов был лоб разбить, лишь бы ей угодить. И чего только у нее не было! А ей все мало и мало! А где деньги взять? Вот и попал Игнат в воровскую шайку. Злато, серебро, дорогие наряды, так и валил к ногам своей «лебедушки». После рождения дочки, его ненаглядная еще краше стала. А тут ей подвернулся молодой богач. И она предала своего Игнатика. Отсидев свой срок, Игнат узнал, что его жена живет в богатом доме. Он хорошо заплатил нянюшке и стал тайно видеться с дочкой. А если долго не видел ее, то глушил тоску в кабаке. Вспоминал «Силыч», как весело агукала, а потом и щебетала его маленькая дочурка. А когда стала постарше, то со своей соседкой, подружкой Иринкой с визгом качались на качеле или бегали на речку. А сейчас она взрослая. И при встрече все так же обнимает его за шею. А после последней встречи с дочкой «Силыч» серьезно задумался, вспоминая разговор с нею.

—  Папа, я тебя очень люблю! Я не хочу, чтобы ты обворовывал людей! Мне стыдно за тебя! Когда мама сказала, что ты вор, я весь день плакала! Подарки твои мне не нужны, потому… потому, что они ворованные!

         Любовь к дочери была настолько сильна, что он начал по­думывать: «А не бросить ли это поганое ремесло! Сколько огорче­ний и слез людям от его богатых уловов. Не на шутку «Силыч» за­думался, и не известно какое решение принял бы он, не случись непредвиденное. Сидя в ресторане, «Профессор» решил похва­статься «Силычу»:

—  Я тут приметил дивчину! И красива и из богатой семьи! У нее только один перстень на пальце что стоит! Завтра пойду свататься! Я уже разнюхал — у ее отца свое дело. Он и меня пристроит на теплое местечко. А со временем я сумею все его хозяйство на себя приватизировать! Так что, «Силыч», пожелай мне успеха!

— А что если со сватовством у тебя сорвется? Достаточно спросить, где ты работаешь?

—  «Силыч», о чем ты говоришь! Ну, представим, что я неделю назад приехал из-за границы, и поэтому временно не работаю. Ты, что забыл, почему я «Профессор»!

— А ты подумал о том, что ты намного старше ее! И ты можешь ей не понравиться! И тогда тебе дадут от ворот поворот, — сказал «Силыч».

—  Ну и что! — улыбнулся «Профессор» Я ее просто выкраду и потребую такой выкуп!!! Ведь я уже разведал, — поживиться там есть чем! Да я их разорю! Ты что «Силыч»! Да это же моя профес­сия! «Мыслителя» в дело подключу. Это же такой куш!

«Силыч» понимал, что остановить «Профессора» невозможно, а сказать ему, что это его дочь и что родственник вор ему не нужен. Это приведет к ненужному скандалу. И «Силыч» решил: «Я лучше предупрежу дочь, чтобы была осторожна». На другой день «Мыслитель» посоветовал «Профессору» подключить к похищению дивчины «Экстрасенса».

—  Он умеет усыплять не хуже гипнотизера. И вы уведете ее спокойно, без шума, куда угодно.

         Как и рекомендовал «Мыслитель», кража девчины прошла успешно. «Профессор», довольный удачно проделанной операцией, снова похвастался «Силычу».

— Ты говорил от ворот поворот, а она у меня уже в ловушке. И вот подтверждение, перстень с ее пальца! И «Профессор» показал «Силычу» перстень. И тут «Силыч» не выдержал — перстень был действительно тот, который он подарил своей дочери. И это был единственный подарок, который он купил за деньги у старенькой-старенькой бабушки, которая сказала:

—  Этот перстень не простой! Таких на свете единицы! Вот этот камушек, — пояснила она, — не просто красив, а он способен улавливать даже ваши мысли и в увеличенном виде возвращать вам. Если ваши мысли плохи, то, вернувшись, они испортят вам на­строение. А если ваши мысли верны, то он усилит вашу веру и по­может принять правильное решение. В этот камень вселяется дух ангела — хранителя, того, кто им владеет праведно. «Силыч» схва­тил «Профессора» за грудки.

—  Куда ты ее дел?! Что это за ловушка?!

—  Что ты, «Силыч»!? За каких-то бизнесменов заступаться начал!

— возмутился «Профессор».

—  Это моя дочь! Жизнь так сложилась! По несчастью в этот дом она попала!

—  Ну, так бы и сказал, а то за грудки хвататься начал! — Сейчас пойду, отпущу. Она в лесу в овраге, в нашей землянке, где наши ценности хранятся.

—  Иди сейчас же!!! — кипел «Силыч», — да извинись! Скажи, ошибка вышла, перепутал! И перстень верни!

—  Ну, а перстень — то зачем отдавать? Что они ей другой не ку­пят?! — попытался возразить «Профессор»

Но «Силыч» так посмотрел на него! И «Профессор» понял, возражать смысла нет. Вернулся «Профессор» расстроенный.

—  Что случилось? — спросил «Силыч».

—  Беда! Ее там нет!

—  А может второпях забыли закрыть на засов и она свободно ушла.

—  Ты что, «Силыч»!? Железная дверь в лаз закрыта на засов и забросана мусором. Даже превратившись в муху, она не смогла бы найти щелку, чтобы выползти наружу. Видимо у нее есть дар проходить сквозь стены, — рассудил в недоумении «Профессор».

—   А может кто-то освободил? — допытывался «Силыч».

—   Я тебе повторяю, что дверь в лаз была закрыта и засыпана мусором. И лопата, которой мы забрасываем мусор, лежала на том же месте, где мы ее прячем. Так что, «Силыч», коль она у тебя та­кая, что сквозь стены может пролазить, то ищи ее сам, и перстень сам отдашь! Я что-то в нем разочаровался! От него какие-то непри­ятные излучения исходят.

         А  все  произошло совсем  просто.   Когда Софочка шла  с «Профессором» и «Экстрасенсом», то им навстречу, только по дру­гой стороне улицы шла Аринка — подружка Софочки. Нахождение Софочки среди незнакомых мужчин было очень подозрительным. И Аринка решила проследить. Она видела, где троица спустилась в овраг, где взяли лопату, как отбросали мусор, открыли лаз и втолк­нули ее подружку в темный проход. Потом закрыли лаз и тщатель­но закидали мусором. И что тут может находиться землянка, нико­му и в голову не придет. После того, как двое неизвестных ушли, Аринка не решилась одна спуститься в овраг, а побежала домой, чтобы обо всем рассказать отцу. Павел, отец Аринки, понимал, что в первую очередь нужно сообщить в органы милиции, и уже с их консультацией действовать. С ними в овраг пошел и представитель милиции. Вот они и освободили дочку «Силыча». Аринка точно рассказала, как выглядели те двое. И представитель милиции ска­зал:

—   Знакомые лица. Это «Профессор» и «Экстрасенс». И они обязательно придут сюда! Их нужно брать на месте с поличным.

Поэтому и заделали лаз, чтоб никаких подозрений у них не возникло. Об освобождении дочери узнал и «Силыч». Он понимал, что «Профессор» и «Экстрасенс» теперь загремят надолго, а «Аст­ролог» — это пешка в игре. А «Мыслитель» больше любит чужими руками жар загребать. Самое время «завязывать». И «Силыч» вспомнил, как он вскипел при виде перстня, который снят с пальца любимой дочери. Как это больно! Видимо, также чувствуют люди, которых они обворовывают. И это окончательно заставило «Силы­ча» сделать шаг. Он вспомнил отца и мать Аринки. Какие соседи! Они так похожи друг на друга. И имена-то у них одинаковые — он Павел, она Павла. Их дом уютное гнездышко: чистота в нем и поря­док. Скотина ухожена, накормлена, обласкана. Не было такого слу­чая, чтобы кто — нибудь из них грубо прикрикнул или, не дай бог, руку поднял на скотину. Конь Савраска с полуслова понимал Павла. А хозяйка была сама доброта. Каждое утро, прыгая у крыльца, ее дожидался щенок Кузька, большой любитель полакомиться молоч­ком. Павла, выйдя с подойником на крыльцо и взъерошив шерсть за ушами щенка, ласково говорила:

—   Кузенька! Уже ждешь? Ну, пошли, сейчас Зорьку подою и молочка тебе налью.

И Кузька, повиливая хвостиком, отвечал ей тихим повизгиванием. А Павла, шагнув в коровник, уже приговаривала:

—   Зоренька! Моя красавица!

Корова, лизнув протянутую Павлой руку, взяла из нее кусочек хлеба, посыпанный солью. Кузька садился в сторонке и, ожидаючи, смешно склонял голову то в одну, то в другую сторону, слушая, как первые струйки молока с шумом ударяли в дно подойника. Налив ему молока в миску, Павла шла заниматься другими делами по хозяйству. И «Силыч» понимал, что эта семья спит спокойно, не как он, который каждую ночь может услышать стук в дверь и казенный голос: «собирайся». Он понимал — каждый человек делает судьбу себе сам. И на жизненной ошибке нужно как можно быстрее ставить точку. И «Силыч» пошел к Павлу. А. Павел работал в мастерской по ремонту сельхозтехники, где так не хватало хорошего механика. И Павел частенько вспоминал Игната Силантьевича, у которого были золотые руки, а голова механика, которого сбила с пути его «лебедушка», а потом и предала. Вот так «Силыч» покончил с прошлым и начал жить с нуля.

Степан-кузнец девчушка-веселушка

         На берегу речки Быстрянки жил молодец. Каждый день, от зари до зари, трудился он в кузнице, стучал и стучал молотком по наковальне. А перезвон подхватывал ветерок и уносил по реке на другой берег. Был звон как звон, и никто не обращал на него ника­кого внимания.

Но вот девчушка-Веселушка, что жила на другом берегу, уловила в нем звуки полички:«Тук-тук, тук-тук-тук. Туки-туки! Тук-тук-тук! …».

         И стала Веселушка отвечать кузнецу песенками. Хозяйничала по дому — пела, полола грядки — пела, полоскала белье в речке — пела.

         Прислушался Степан-кузнец, и полюбились ему песенки Веселушки. Засыпая, он думал о ней, с рассветом — опять думал о ней. Узнала об этом колдунья Мора, которая давно уже приметила кузнеца для своей дочки Страшны.

—  А, ну-ка! Хватит переваливаться с боку на бок,- сказала она дочери,- Сегодня же отправляйся обвораживать кузнеца, а то упустим такого хорошего женишка.

—  Ну, ты даешь, мама Мора! Мне с тобой, просто умора!

—  Посмотри на себя-то! Ведь ты не подарок, дочка! Ты в доме моем, что болотная кочка! Уже двадцать лет с тобою я маюсь! — Ты пойми свою мать — для тебя же стараюсь!

—  Мама, а как обвораживать-то? — захныкала Страшна.

— Ничего мудреного здесь нет. Ну, хотя бы, погладь его по голове.. Затем прижмись щекой к его щеке… А там посмотрим.

         И вот, проработал кузнец до вечерней зорьки, устал и домой уже собрался, а Страшна тут как тут. И ну гладить его по голове. Все волосы перепутала! В первый вечер кузнец ее ни о чем не спросил. А на другой вечер Страшна стала тереться щекой о его щеку. Кузнец лишь погладил ей руку и опять промолчал.

         А на третий вечер Страшна стала целовать кузнеца, да так обслюнявила, что Степан-кузнец не вынес такого мучения — от­толкнул ее, потом, утираясь, долго плевался.

—  Все идет хорошо, — радовалась Мора,- женишок теперь в наших руках. — Молодец, дочка! Теперь тебе не гоже бояться, пора и днем перед его очами показаться. Но, осмотрев свою Страшну, очень огорчилась. — Эх! Незадача! Ну, как я тебя под Веселушку подделаю?!

         У той, и коса в руку толщиной до пояса, и голосок такой пе­вучий, и сама-то она стройна и гибка — словно тростиночка. А ты?! Ну, повернись! — Ой! Е-ей! — заойкала Мора. — Колода — колодой! Да и рожа твоя кирпича просит! А Веселушка-то круглолица, белолица. А щечки-то ее, что яблочки румяные и наливные!.. Ну вот что, дочка, сейчас же начинай заниматься спортом.

—  Каким еще спортом?!

—  Бегать с тобой будем наперегонки!

—  Бегать?! — да ты с ума сошла, мамэ! Бегать, это не по мне!

—  Завтра же устроим пробег на сто метров, дочка! Я так решила!

И точка!

         День гоняла Мора Страшну, два, три… и неделю. А толку, хотя бы на мизинец! Не стала Страшна лозинкой, а как была колодой, гак колодой и осталась.

         И решила Мора обмануть кузнеца. Чтобы скрыть у Страшны полноту, и сделать из нее тростиночку или лозиночку, Мора еле-еле натянула на нее узкий — преузкий сарафан, и отправила днем на свидание с кузнецом.

И пока шла Страшна на свидание, а швы-то на сарафане ра­зошлись — оголился большущий живот и бедра.

Как увидел Степан-кузнец это смехотворное чудо, аж за живот

схватился.

—  Ты кто?! — спросил он, давясь от смеха.

—  Твоя Веселушка, — улыбаясь, ответила Страшна. — Аль забыл, как я тебя целовала, а?!

—  Что ты!!! Да разве можно такое забыть?! —  смеялся кузнец.

—  Ну как?! — спросила Мора дочь после свидания.

—  Мамэ!! Мамэ!!-Кузнец остался мной доволен и долго смеялся.

—  Я верю, теперь-то мы его окончательно охмурим.

А на другой день, готовя Страшну опять на свидание, Мора посадила ее на табуретку и сказала:

—  Сейчас ты станешь у меня куколкой! И принялась за работу. Старательно наволтузила лицо дочки сметанообразным мелом, подвела углем брови, отошла в сторонку и залюбовалась:

—  Совсем похожа стала на Веселушку!

—  Мамэ, а ты говорила, что моя рожа кирпича просит.

Ой! О кирпиче-то я и забыла!

И Мора стала натирать кирпичом щеку Страшне. Та, как заорет и заерзает от боли.

—   Чего орешь-то! Поворачивайся другой щекой ко мне, а то сидишь, как тяжелая чугунная ступа, которую не своротишь с мес­та!

         Пока Мора превращала Страшну в «куколку» две русалки-злыдни, жившие поблизости в тихой заводи, крутились рядом, радуясь, что Мора скоро заберет к себе кузнеца-молодца, который был им, как кость в горле. Страсть, как не любили русалки хороших людей, а кузнеца и подавно, за его доброту и порядочность.

         И вот Страшна черноброва и белолица, с румяными щеками, в новом сарафане предстала перед очами кузнеца.

Степан-кузнец молча осмотрел ее и ласково сказал:

— Спой-ка, Веселушка! Что-то я голосочка твоего давно не слышал! И разинула Страшна рот шире ворот, да как запоет! Кузнец даже

уши ладонями зажал…

         А Веселушка узнала, что ее любого Степана-кузнеца Страшна навещает, загрустила и петь перестала. Но когда она услышала с другого берега не мелодичную песню, а какой-то рев, ей стало вдруг обидно за себя, и она запела. Услышал кузнец дорогой голосок, побежал к реке, нырнул в воду и поплыл к Веселушке.

         А русалки-злыдни, в это время, свесив хвосты, сидели на дереве и наблюдали, что происходит на берегу кузнеца. Поняли русалки, что Море не удастся заполучить Степана-молодца.

         И только кузнец в воду, они за ним и, подхватив его под руки, с быстротой понеслись к омуту.

«Лучше его в омуте утопить, чем Веселушке подарить», — решили они. Веселушка в тревоге заметалась на своем берегу: «Не дам ему погибнуть! Сейчас я ему помогу!» — И побежала вдоль брега к омуту.

А Мора, увидев, что кузнец уплывает, с криком за ним:

—  Украли! Украли! Хвостатые зятька моего украли!

Но опоздала. Русалки-злыдни в омут кузнеца толкнули, хвостами радостно вильнули, и прочь уплыли.

         А в это время добрая русалка мимо проплывала и, увидев на дереве злых своих подружек, спросила:

—  Вижу, радостные вы сидите и хвостами шевелите. Скажите, чего опять натворили? — А мы Степку-кузнеца в омут затащили! Теперь Мора не получит зятечка, а Веселушка женишочка! Ха-ха-ха!!! Не стала больше добрая русалка с ними говорить, а поняла, что ей нужно к омуту спешить.

         Только к омуту подплыла, а оттуда вынырнула чья-то голова. Узнала русалка Веселушку и, подхватив кузнеца, помогла вытащить его на берег.

—  Спасибо, русалочка, — ей Веселушка сказала.

—  Будьте счастливы, — русалка в ответ пожелала.

А Мора от злобы рвала и метала — Страшну во всем винила и русалок-злыдней проклинала.

«Еще не все потеряно, — думала она, что-нибудь придумаем! На то и голова!»

И придумала.

         Людская тревога тотчас разлетелась по всей округе: «Исчезла куда-то девчушка! Исчезла Веселушка!» Кузнец сбился с ног, Веселушку искал, но где она находится, никто о том не знал. Даже ночью Степа вокруг все обошел, но своей любимой так и не нашел.

         А девчушка — Веселушка в темном лесу одна — к дереву высокому привязана была. Но кто же постарался так веревками стянуть? И чтоб голоска не подала, кляп в рот ее воткнуть? Веселушка думала, как ей выйти из беды. Освободить хотела руки, но ни туды, и ни сюды. Пошевелила ноженькой одной, потом другой.

Озябла Веселушечка, стояла и ждала. И вдруг в ее головушку такая мысль пришла…

         На рассвете, проходя невдалеке, Степан-кузнец уловил какие-то чуть слышимые звуки. Прислушиваясь, он пошел в ту сторону, откуда они доносились. А звуки все ближе и ближе.

Степан побежал, когда услышал знакомые звуки полички: «Тук-тук! Ту к-тук-тук! Туки-туки! Тук-тук-тук!».

         Увидев привязанную к дереву Веселушку, которая била ногой по стволу, он бросился к ней, вытащил кляп у нее изо рта и стал развязывать веревку с хитрым узлом. Но тут, откуда ни возьмись, к нему с криком подскочила Мора:

—  Э, кузнец! Так дело не пойдет! Стараешься ты зря! Веселушка теперь не твоя, а моя!

Степан-кузнец, не обращая внимания на крики, продолжал развязывать веревку. Мора с силой оттолкнула его от дерева:

— Не серди-ка меня, кузнец, то худо будет тебе, молодец! Отпущу Веселушку и не сделаю ей вреда, но ты зятем станешь моим тогда!

Не дав ей договорить, Степан спокойно произнес:

—  Никогда!

—  Ах! Вот ты как, Степан-кузнец! Теперь держись, молодец! И Мора решила применить всю свою колдовскую силу.

И Степан увидел, как она вдруг преобразилась: лицо ее стало страшным, глаза, вылазя из орбит, округлились. Сделав шаг в сторону кузнеца, она вытянула вперед руки и зашептала:

—  Жаки-таки, муки-тоги, отнимитесь его ноги. И тотчас у кузнеца-молодца подкосилася нога. А Мора в злобе твердила:

—   Не могу творить добро! Мне приятней делать зло! Пусть Веселушка теперь плачет и ручьями слезы льет. А если песню запо­ет, пусть онемеет ее рот! Вот такого я хочу и судьбу их сворочу!

Но тут подбежала к Море Страшна. Была встревожена она:

—   Мамэ! Мамэ! Зло не твори! А посмотри на небо лучше! Не накроют ли нас тучи? Ведь Веселушкина слеза имеет силу, как гро­за! «Отольются ее слезы», — опасайся той угрозы. А если тучи набе­гут, нас они дождем зальют.

Увидев тучи, в испуге съежилась Мора. Знала она, что это опасно, особенно днем, когда колдунью намочет дождем. И чтобы остановить Веселушкины слезы, Мора сняла с кузнеца колдовство. Но, взглянув на доченьку Страшну, у Моры злоба вновь заговорила:

— Эх! Дура я, безмозглая! Испугалась туч, дождя! И Степке-кузнецу поспешно уступила я!

         А Степан к Веселушке шагнул опять, чтоб узлы мудреные развязать. Но они никак не поддавались. Обернулся кузнец, взгляд злобный поймал и, сжав кулаки Море сказал:

—  Дождь это возмездие. А наказанием будет обруч железный, который скую, и на тебе навечно его закреплю, чтоб зла чинить ни­кому не могла и честной, и доброй, как люди жила.

         И Мора решает, что будет верней, убраться ей с дочкой домой поскорей. Но когда Мора с дочкой из леса умчались, потянул Степан веревку, и узлы развязались.

         А тучи на небе сильнее сгущались, и за речкой дождь полил.

         А над счастливыми Степаном и Веселушкой луч солнца светил.

А кто твой друг?

         Владик очень любил читать сказки, да так любил, что иногда засыпал с книжкой, а во сне, иногда, мчался по полю на Коньке-Горбунке, летел на ковре-самолете или, надев ласты, опускался в морские глубины, где плавал среди акул и китов.

         А сколько там плавает золотых рыбок! — Знает только он, Владик. Но однажды чудо случилось наяву. Как-то не оказалось новой книжки, а сидеть без дела Владик не любил, и он решил встретить родителей, которые вот-вот должны прийти с работы. Пройдя немного по улице, он увидел, как недалеко от него, остановилась машина. Из нее вышел высокий мужчина и, подойдя к Владику, спросил:

—  Мальчик, не знаешь ли ты, где находится «Зоомагазин»?

—  Вон там, второй дом за углом!

—  Поедем! Покажешь! — сказал мужчина, схватил Владика за руку и потащил к машине.

Владик уже знал, что нельзя общаться с незнакомыми людьми, что так теряются дети.

Но все получилось так неожиданно и быстро и Владик закричал.

Но, как нарочно, на улице никого не было, а мужик еще другой рукой пытался закрыть ему рот.

Но вдруг, он отпустил Владика и с криком побежал вдоль дороги, забыв про машину. И когда Владик, отбежав, посмотрел в его сторону, то увидел чудо — над ним летела палка и колотила его по спине, и только у поворота отстала. Владик в этот вечер не ре­шился рассказать родителям о происшедшем, а старался понять сам, что же это было. Но, не найдя ответа, решил рассказать. Родители, выслушав его, пожали плечами. Видимо тоже, не зная, что ответить.

         А вечером Владик слышал, как отец советовал матери:

—  Надо было сводить сына к врачу посоветоваться. Может он много читает и ему не только во сне, но и наяву стало что-то мере­щиться.

         И Владик подумал: «А может это действительно мне поме­рещилось? Но ведь рука, за которую этот мужик схватил меня, все еще болит».

Врач посоветовал: «Надо больше играть на свежем воздухе».

         И Владик решил: «Пока нет у меня интересной книжки, буду кататься со снежной горки, но сначала дойду до того угла, где палка перестала колотить мужика». Палка действительно лежала в снегу у поворота дороги.

«Это подтверждает, что мне не почудилась. Но кто это мог быть? Человек невидимка? Но откуда он мог здесь появиться и точно в тот момент? Значит, он шел рядом со мной. Ладно, время покажет — как взрослый, рассудил Владик. Пойду на горку кататься».

Скатился раз, скатился два.

И вдруг, снова чудо!

         Пока Владик надевал упавшую рукавичку, санки сами поднялись по ступенькам на горку и оттуда скатились. И снова нет никого, чтобы подтвердили это, а не то, что ему почудилось.

А вечером и эту историю он рассказал родителям:

—  И если не верите, то завтра пойдемте со мной на горку и убедитесь сами.

Но сколько бы Владик не оставлял санки, санки сами не катались. После этого родители насторожили свои думы, Владика за­интересовали свои:

«Если этот невидимый не хочет раскрываться при свидетелях, значит он приставлен только ко мне. Завтра проверю. Сначала буду оставлять санки, когда катаются ребята, а потом, когда никого не будет». И вдруг, слышит спокойный, мягкий голос:

—  Не надо проверять! Ты только спроси: «Кто я такой?» И я отвечу: «Я твой Ангел-хранитель! Самый надежный и верный друг и советчик!»

—  О! Еще один друг и советчик нашелся! Да у меня друзей и всяких советчиков, как грязи! Чертенята, бесенята, дьяволята, на­стоящие ребята! И тоже советчики! Одни предлагают сигареты, другие — водочку попробовать, или уколоться героином. И все гово­рят: «раз попробуешь — понравится, и бросать не захочешь». А ты, что мне предлагаешь? Наверное, как родители?! Это — не переходить улицу на красный свет. А мои друзья — чертенята и бесенята гово­рят: «Красный свет это для пенсионеров. Они ходят тихо. А ты де­сять раз перебежать успеешь».

—  Сначала я предложу тебе совет: «С кем поведешься, от того и наберешься».

Владик решил проверить, действительно ли Ангел-хранитель настоящий друг, и говорит:

—  Сегодня родители наказали мне сходить в магазин за хлебом, а мне некогда, книжку дочитать надо. Сходи за меня, тебе все равно делать нечего.

И получил отказ.

—  Я твой Ангел-хранитель, а не служанка. И если тебе поручили родители, надо безоговорочно выполнить их просьбу.

Владик с обидой выговорил ему:

— А еще сказал, что ты верный и надежный друг, а в таком пустяке не можешь выручить.

И Ангел-хранитель снова дал совет:

—  Не надо друга превращать в служанку! Друг познается в беде, а не в выполнении пустяковых заданий.

         Благодаря тому, что Владик много читал, а ученье это свет, и у него уже были накоплены знания, которые помогли ему разобраться, что Ангел-хранитель это видимо серьезный товарищ! И у него можно кое-чему научиться. И Владик обратился к нему:

—  Согласен с тобой, Ангел-хранитель. Ты был прав. Я сам схожу за хлебом, но чтобы мне в дальнейшем не быть глупцом, дай мне, для начала, несколько советов.

—  Хорошо, — сказал Ангел-хранитель, слушай:

—  Будь честен всегда и во всем.

—  Лучше быть честным врагом, чем другом фальшивым.

—  Никогда не бросай друга в беде.

—  Не всегда говори, что думаешь, но всегда думай, что гово­ришь.

—  Самый ненадежный друг тот, который любит смотреть, где что плохо  лежит.

—  Прежде, чем познакомиться с человеком, узнай, приятно ли его знакомство другим.

—  Успех рождается от настойчивости.

— Никогда не сквернословь! Сквернословие это признак слабости и бескультурья человека, показатель бедности его духовной жизни.

—  Вот так, Владик! Для начала хватит, а дальше видно будет, если будешь слушать меня и родителей. А сейчас пойдем за хлебом. И я, как твой Ангел-хранитель, всегда должен быть рядом с тобой. Вдруг, на дорожке ледок и я скажу:

«Осторожней!» Послушаешь — пройдешь, не послушаешь, то, смотря как, упадешь. И Владик подумал: «Ангел-хранитель, это действительно настоящий друг, и с его мнением надо считаться».

А ты, уважаемый читатель, нашел себе настоящего друга?

12 месяцев

(Продолжение)

         Всем знакома эта сказка. Вспомните добрую, трудолюбивую девочку и ее злую мачеху с дочкой.

А новогодние подарки для них от братьев месяцев! Чудесная шубка для девочки и брошенные к ногам мачехи и ее дочки — собачьи шубы.

—  Носить вам их не переносить, — сказал месяц декабрь. –Будете носить их, пока, три года.

А теперь послушайте, что было дальше.

По лесной дороге ехали две кареты.

В одной — придворные и прислуга Ее Величества, в другой -нарядная, счастливая бедная девочка и озябшая, притихшая, но в душе разгневанная Ее Величество. Когда карета выехала из леса, девочка сказала кучеру:

—  Я дойду здесь пешком, а ты езжай во дворец.

         Во дворце, освещенном множеством огней, Ее Величество уже ждали. Низко кланяясь, навстречу вышли гости и придворные. В зале разноцветными огнями сияла елка и гремела музыка.

Но когда проголодавшаяся Ее Величество подошла к празд­ничному столу с изысканными заморскими кушаньями, у нее по­текли слюнки, и гнев вмиг исчез. Началось торжество.

А бедную девочку никто не встречал. Мрак и холод были в ее избушке. Но она сняла красивую, теплую шубку и, напевая песенку, стала растапливать печь. Когда сварилась похлебка, она вспомнила о собаках, которые с высунутыми языками забились под крыльцо. Она налила в миску похлебку и понесла им. Собаки, рыча друг на друга, мордами лезли в миску. Девочка покачала головой, глядя на них, и пошла в избу. Вдруг она увидела подснежники и веточки клубники на столе.

—     Ай да, братцы-месяцы! — обрадовалась она и низко по­клонилась. — Большое спасибо Вам, дорогие. Затем она поставила в одну кружку с водой подснежники и веточки клубники.

         Во дворце начались танцы. Два кавалера крутились возле Ее Величества. Один из них — принц Цветочного царства, другой — принц Клубничного государства. Оба кавалера наперебой спешили пригласить Ее Величество на очередной танец. Но не тут-то было.

         Она, увидев, что они спешат к ней, тут же приняла приглашение третьего. И, танцуя с ним, мило улыбалась своим оставленным кавалерам.

Принца Цветочного царства это очень злило. Но он не терял надежды на следующий танец. Возле Ее Величества появился но­вый кавалер, который очень заинтересовал принца. А принца Клуб­ничного государства больше заинтересовала ваза с букетом белых лесных подснежников. Он уже несколько раз подходил к цветам с желанием их потрогать, чтобы убедиться, живые ли они. И только он решился протянуть руку к лепесткам, как услышал за спиной голос Ее Величества:

—  Не сомневайтесь, они на самом деле живые.

—  Не могу в это поверить. Ведь на дворе зима! И кто же мог Вам преподнести в такое время живые цветы?

—  Мое повеление и корзина подснежников во дворце!

—  Захочу сейчас же…

—   Ваше Величество, ничего не нужно хотеть, — перебил ее подошедший принц Цветочного царства, увлекая в круг танцующих.

— Нам и так хорошо и весело, — поддержал его принц Клубничного государства и подошел к стоявшему в дверях служивому. Они долго о чем-то беседовали, а затем принц вернулся в зал. Во дворце еще долго веселились.

         А в это время какой-то бедный человек, в заплатанной одежде, с батожком в руке шел по дороге, направляясь к избушке бедной девочки. Не успел он подойти, как из-под ворот выскочили две собаки и с громким лаем бросились на него.

—  А ну, назад! — послышался в темноте голос.

Собаки забились под крыльцо, но продолжали лаять. Девочка вышла на порог и пригласила ночного гостя в дом. Гость, пригнув голову, переступил порог, а девочка засуетилась, вытирая старую покосившуюся табуретку.

—   Садитесь, добрый человек, откушайте, чего Бог послал, -предложила она, и подвинула к нему чашку с похлебкой.

Незнакомцу не хотелось есть, но он, чтобы не обидеть девочку, взял ложку.

— Откуда ты знаешь, красавица, что я добрый? — с улыбкой спросил он, заглядывал ей в глаза при свете коптилки.

—  Я то не знаю, а вот собаки мои не ошибаются.

—  Они что, облаивают только добрых?

—  Да, — ответила девочка и украдкой посмотрела на гостя.

—  Интересные собаки, ухмыльнулся тот, рассматривая убогую избенку. Вдруг он увидел два букетика.

—  Тебя кто-то уже поздравил? — неожиданно спросил он.

—  Это братцы — месяцы, — заулыбалась девочка. Мне очень радостно сегодня. Я никогда в жизни не получала подарков.

—   Я знаю месяцев- братцев, но чтобы они такие новогодние подарки дарили, впервые вижу. Значит ты самая добрая и трудолю­бивая.

—  Не знаю, — засмущалась девочка.

—  А как зовут тебя, красавица?

—  Настя.

—  Живешь, как вижу, одна.

—  Не одна, — осмелев, ответила девочка, — курочки, горластый петушок и…,- она замолкла.

—  Собаки, — подсказал незнакомец.

—  Да, собаки, — со вздохом произнесла Настенька. Много было еще вопросов и ответов. Их беседа затянулась до самого рассве­та. С неохотой покидал незнакомец избушку. Но он надеялся вер­нуться сюда. И он приходил. Видел Настеньку рано утром, когда она выбегала на крылечко и, протягивая вверх руки, ласково гово­рила: «Здравствуй, ясное солнышко!»

         Видел, когда она полола грядки, когда таскала воду из колодца, чтобы полить грядки. Частенько видел ее на крылечке, когда она вязала или шила что-нибудь, напевая песенки. Слышал ее ласковый голосок, когда она зазывала курочек, посыпая им просо. Видел Настеньку и зимой, и летом.

         А время шло. Один братец — месяц уходил, другой приходил. С нежностью встречала Настенька братьев-месяцев, кланяясь в пояс каждому, братья-месяцы отвечали ей своей заботой и щедростью. Месяц март посылал первые капели, и тогда, Настенька сбрасывала снег с крыши избушки. Месяцы апрель и май согревали землю, и Настенька занималась посевом овощей. Месяцы июнь и июль по­сылали теплые дождички на ее грядки. В ее огороде все росло, как на опаре, а под окошком благоухали красивые цветы. Август и сен­тябрь одаривали ее урожаем.

         В работе и заботе Настенька не забывала и о ЗЛОЙ мачехе и ее дочери, делилась с ними своей скудной едой. Иногда она протя­гивала руку, чтобы их погладить, но они рычали, бросаясь на нее.

         И вот, однажды, озлобленная мачеха, винившая падчерицу за свою собачью судьбу, все-таки набросилась на Настеньку.

         Она вцепилась в рукав пальто и стала его трепать и рвать. У девочки не хватило сил, чтобы справиться с ее острыми зубами, а дать ей по морде она не решалась. Мачехина дочка, еще более злая оттого, что ей не хватило еды, вылизав миску, подскочила на помощь матери. От одежды Насти полетели клочья. Она перестала отбиваться, упала на землю и, закрыв лицо руками, горько заплака­ла.

         Вдруг она услышала удар, другой. Заскулившие собаки, поджав хвосты, бросились под крыльцо. Настенька подняла голову и увидела незнакомца с батожком в руке.

— Слава Богу, жива! — поднимал ее с земли, воскликнул он. Потом взял на руки и понес в избу. Сняв с нее изодранное пальто, он озабоченно спросил:

—  Они покусали тебя?

Перепуганная девочка молчала. Но, придя в себя после испуга, заулыбалась и, посмотрев на свои искусанные руки, сказала:

—  Пойду под крыльцо лечить их. Незнакомец от удивления раскрыл рот, но, не сказав ничего, пошел за ней. На всякий случай, прихватив с собой батог.

Настенька заглянула под крыльцо и, протянув вперед руки, спокойно произнесла:

—  Теперь лижите раны.

Собаки даже не сдвинулись с места.

— А ну, зализывайте свои укусы — прикрикнула она. Из-под крыльца показались собачьи морды с прижатыми ушами и, увидев батог незнакомца, принялись лизать Настины руки.

—  Вот так-то. Будете лизать до тех пор, пока они не заживут.

— А чтобы быстрей заживали, я буду со своим батогом, — с улыбкой вставил незнакомец.

Собаки взвизгнули и спрятались под крыльцо. Незнакомец взял топор в сенях и начал колоть дрова. Настенька пошла в дом, растапливать печь.

         На столе появился чугунок с горячей картошкой. И какой аппетитной была эта картошка в мундире в прикуску с квашеной капустой.

—   Смотри-ка, Настенька, снежок пошел, — радостно сказал незнакомец, обняв ее за плечи. — Как мне хорошо с тобой!

Настенька посмотрела ему в глаза и серьезно спросила:

—  Зачем я тебе? Ведь я бедная девочка, а ты богатый… Незнакомец от таких слов растерялся и робко спросил:

—  А что еще ты обо мне знаешь?

—  Ничего не знаю, а просто вижу, что ты не из простых людей. Одежда бедняка, а руки холеные, белые… Настенька умолкла, не закончив.

—  Прости меня, милая девочка. Я боялся поведать тебе обо всем. Ну, сказал бы, что я принц, ты бы меня больше на порог не пустила. Ведь это так?

—  Не знаю, — засмущалась девочка.

— А меня после той новогодней ночи так и тянуло к твоему порогу, милая Настенька, я действительно принц. Ну, не смотри на меня с недоверием. Да, да! Я принц Клубничного государства, един­ственный сын своих родителей. А ты будешь любимой дочкой. Ты красивая, ласковая, добрая девочка, а в одежде принцессы ты бу­дешь просто прелестью, какую не сыщешь за морями и океанами.

Настя от таких слов все ниже и ниже склоняла свою головку. А принц с улыбкой заглядывал в ее глаза.

—  Не прогонишь теперь, моя радость?

—  Грех мне тебя обидеть. Я всегда рада видеть тебя в своей бедной избушке.

—  И согласна будешь, если я приеду свататься?

—  Согласна, если твои родители не будут против.

         Всю ночь просидели они у печи, подкладывая в нее поленья. Дрова потрескивали, а огонь то угасал, то вспыхивал пламенем и освещал их счастливые и радостные лица.

         Во дворце шла подготовка к празднованию дня рождения Ее Величества. Дворник обновлял центральную дорожку к парадному крыльцу дворца, садовник наводил красоту на цветочных газонах. Слуги суетливо бегали: натирали паркетные полы, мыли посуду, выбивали пыль из ковров. Ее Величество была занята своими праздничными нарядами и доводила портных до слез. Она обещала на свой день рожденья назвать имя одного из всех ожидающих ее руки и сердца.

         У принца Цветочного царства не было сильных соперников, кроме принца Клубничного государства, да и тот не горел любовью к Ее Величеству. Однажды, между принцами произошел такой разговор:

—   Не знаешь ли ты, чем хочет удивить гостей эта сумасбродка в свой день рождения? — спросил принц Цветочного царства.

—   Откуда мне знать! А тебе она ничего не говорила? — по­интересовался принц Клубничного государства.

—  Она мне с загадочной улыбкой сказала, что это тайна, и за­икнулась еще о какой-то девчонке, которая все может.

—  И это все? Не густо!

         На что принц Цветочного царства лишь развел руками. А принца Клубничного государства этот ответ насторожил. Он понимал, что этот кавалер чего-то не договаривает и на все пойдет, лишь бы угодить Ее Величеству. И как бы угадав его мысли, принц Цве­точного царства воскликнул:

—  Знаешь, а девчонку эту я хоть из-под земли достану!

С грустными думами и тревогой за Настеньку возвращался домой принц Клубничного государства. А у принца Цветочного царства не выходило из головы волшебное колечко, которым владеет эта самая девчонка.

         Пока Ее Величество занималась своими праздничными нарядами, принц Цветочного царства бегал и расспрашивал, вынюхивал, выведывал о бедной девочке. Ему сильно хотелось узнать о ней что-нибудь. Ему была нужна не Настя, а ее волшебное колечко. Расспросы привели его к избушке.

Выследив, когда Настя была занята в огороде, он пробрался b избушку. Собаки на него даже не гавкнули. Принц обыскал ком­нату, но колечка не мог найти. «Наверное, оно у девчонки», — про­мелькнула у него мысль. Он остановился посреди избы, и думал, что же делать? Его взгляд остановился на цветастой занавеске, ко­торой аккуратно было что-то закрыто. Он заглянул под занавесочку. «О, шубка!» — обрадованный принц полез в карман шубы. Как вдруг его огнем обожгло от прикосновения с кольцом. Так же, как и вошел, он выбежал во двор, где его поджидали вылезшие из-под крыльца собаки. Они, взвизгивая от радости, начали лизать ему ноги.

—  А ну, твари, за мной! — крикнул принц. Собаки послушно бросились в ворота. Войдя в лес, принц бросил колечко и сказал:

— Катись, катись кольцо, к братьям на крыльцо! Я принц Цветочного царства, могучего государства, приказываю тебе, помоги-ка быстро мне. Колечко покатилось. Принц пошел за ним, а следом бежали собаки. Долго катилось колечко, петляя по нехоженым местам. Принц-вор уж не мог бежать, а плелся еле-еле. Наконец, он упал от изнеможения. Собаки тянули его за одежду, лизали руки, ноги, но напрасно. У принца не было больше сил даже подняться.

         — А ну, подлые, что остановились, догоняйте кольцо! Не догоните, шкуру с вас спущу. И собаки побежали дальше. Наконец-то, колечко остановилось на небольшой полянке, на середине которой чернели головешки от когда-то горевшего костра. Собаки обрадовались, стали обнюхивать место. Вдруг обгоревшие головешки загорелись и подскочили. Они стали ударять собак по спинам. Перепуганные собаки бросились бежать от этого места, а головешки вдогонку за ними, ударяя сильнее и сильнее.

         Долго носились собаки по лесу, убегая от ударов. Потом го­ловешки рассылались на множество мелких угольков. А собаки за­бились в чащу и, поскуливая, зализывали свои раны.

         Из ворот вышел служивый с приказом Ее Величества «Немедленно доставить девочку-нищенку во дворец». Шел служивый, вспоминая ту давнюю встречу в лесу с этой доброй девочкой. «А какую красивую и пушистую елочку выбрала она ему на Новый год! И зачем она понадобилась Ее Величеству? Не затем, конечно, чтобы посадить ее за праздничный стол» — думал солдат. Он забеспокоился за девочку и заспешил, прибавляя шаг. Чтобы сократить свой путь, он свернул на лесную тропку. Настенька, увидев его, издали, бросилась ему навстречу.

—  Что случилось, милая девочка? — спросил служивый. И она в слезах поведала ему о том, что кто-то побывал в ее избушке и украл подаренное ей заветное колечко.

—  А где были собаки? — поинтересовался служивый, оглядываясь вокруг. Собак не было.

—  Лежали здесь, под крыльцом, — показала Настенька рукой. Служивый задумался.

—  А ну, милая, собирайся, — заторопил он девочку, приняв какое-то решение. Настенька, не расспрашивая его ни о чем, быстро собрала свои скромные пожитки, связав их в узел. Они прошли со­всем немного. Вдруг услышали конский топот.

—  Бегом, прячемся в кусты! — и солдат потянул девочку за руку. У служивого отлегло от сердца, когда он увидел карету принца Клубничного государства. Служивый верил, что он не выдаст их Ее Величеству, но все равно был насторожен.

—  Почему ты в этих краях, — спросил принц служивого.

—  Ее Величество… — начал служивый и замолк, пряча глаза. Его выручила Настенька, появившаяся из кустарника.

—  Настенька!? — удивился принц. — Что случилось? — Но, увидев ее узелок, он все понял и, не дожидаясь ответа, поспешно открыл дверцу кареты и сказал:

—  Садитесь! Степан, гони домой, — приказал он кучеру. Прошел день, другой. Служивый не возвращался во дворец. Ее Величество была в большом гневе. И когда, посланные ею два стражника вернулись без девчонки, она еще пуще разъярялась. Ос­тавалось два дня до ее дня рождения. Ее Величество рвала и метала злобой. Она издала указ «Разыскать девчонку-нищенку во что бы то ни стало».

         Ей доложили, что все царство обыскали, но девчонку не нашли, она бесследно исчезла. Ничего подобного в царстве еще не было. «А, эта девчонка! Бесследно исчезла в такой для меня момент! Срочно издам указ, чтобы ее поймали и казнили» — думала Ее Величество, засыпая.

         Наутро она бегала по залам, заглядывая в зеркала и любуясь собой в новом наряде. Затем пошла встречать приезжающих с по­дарками гостей.

В саду среди множества цветов были накрыты праздничные столы. Гости были в восторге от такого великолепия. Ее Величество восседала в кресле, обитом лиловым плюшем. Вдруг она вскочила и подняла вверх руки.

—  Как хочется прокатиться со снежной горки! — закричала она.

— Санки сюда!

Эта веселая шутка позабавила гостей. Многие весельчаки вскочили со своих мест и бросились к появившимся санкам.

—  А снежка-то нет! — засмеялись другие. — Небо чистое…

—  Мое королевское повеление месяцу декабрю и месяцу январю:

—  Насыпьте сейчас же снега для горки! — серьезно сказала Ее Величество, подняв глаза к небу. А небо было голубое, без единого облачка. Стоял полдень и жара. Солнце как никогда нещадно палило. Многие, не выдержав жары, плескались у бассейна.

         А в это время над лесом, в сторону дворца плыла черная туча. Полетели легкие пушистые снежинки. Гости и придворные подняли головы и подставили лица и руки под падающие снежинки. Снег шел и шел, не переставая. Кто-то робко бросил снежок, другой. Все сразу включились в игру. Веселые крики, визги. Суетная беготня по дорожкам: одни бросают снежки, другие увертываются от них. Убегая от запущенных снежков, Ее Величество спряталась в чудесных розах. Радостная и довольная, что все идет так, как ей хочется, она хвастливо закричала:

—  Я своим повелением могу получить все, что захочу!

         Вдруг, откуда не возьмись, налетел такой ураган, что всех накрыло большим сугробом. Придворным очень долго пришлось откапывать весельчаков из снега. Особенно было не до смеха, когда откапывали Ее Величество. Потом три дня и три ночи ее спальня содрогалась от сильного кашля и капризных стонов.

         Три дня и три ночи принц Цветочного царства плутал по глухим, нехоженым местам темного леса. Как только он выбрался, сразу пошел навестить свою больную избранницу. А собаки с паленой шерстью и побитыми боками, подойдя к избе, жалобно заскулили, как бы прося прощения. Но их никто не встречал. Гавкнув пару раз, они полезли под крыльцо. Но случилось что-то странное: они не могли пролезть так, как раньше. Посмотрев друг на друга, они замерли. Мать и дочь стояли на четвереньках, осматривая друг друга в непривычном для них образе людей.

—  Маманя! Снял с нас старый хрыч собачьи шубы! — радостно закричала дочка, ощупывая свои бока.

—  Что ты орешь, дура! — сказала мать и отвесила ей увесистую оплеуху. И та притихла, сообразив, что действительно рановато снял с них собачьи шубы месяц декабрь, видно пожалел. Прошло лишь два с половиной года.

         Ее Величество выздоравливала. Она потихоньку ходила по залам или сидела на подушках в кресле. Здесь и застал ее учитель, который с нетерпением ждал ее выздоровления, чтобы серьезно поговорить.

—  Ваше Величество, — начал он, мне надоело ваше сумасбродство. Я ухожу от Вас. Желаю Вам поумнеть.

—  Что?! — в бешенстве закричала Ее Величество. — Канцлер, немедленно пишите приказ, чтобы ему отрубили голову!

Подошедший канцлер только покачал головой.

—  Отказываетесь писать!?

—  Да, Ваше Величество. За всю свою службу у Вас, я не писал приказов о помиловании и прощении. Мне надоело писать жес­токие приказы.

—  Стража! Стра-а-жа-а! — закричала Ее Величество. — Взять их! Канцлер спокойно направился к двери, вслед за учителем, бросив

на ходу:

—  Действительно, поумнеть Вам не мешало бы. Я тоже покидаю Вас.

Ее Величество дико закричала, со злостью колотя подушку:

— Догнать! Казнить!!!

         Но никто из придворных и стражи даже не тронулся с места. Ее Величество поняла, а больше испугалась, что может остаться одна.

         Принц Клубничного государства сильно волновался, стоя перед закрытой дверью. Но, вот, дверь распахнулась, и у принца перехватило дыхание от радости и счастья. На пороге стояла его невеста. Не удержавшись, принц с восторгом бросился к ней.

—  Как ты хороша, моя радость! — воскликнул он и, взяв ее за руку, повел в зал. Они подошли к родителям и низко поклонились. Родители расцеловали молодых и дали им напутствие:

—  Дорогие наши детки, большого счастья вам. Живите долго-долго в любви и согласии.

Гости все мило улыбались и восторженно восклицали:

—  Невеста — просто прелесть!

—  Хороша, ничего не скажешь!

—  Чудо, какая красавица!

         Принцу было лестно слышать такую похвалу и он, заглядывая невесте в лицо, улыбался. А счастливая невеста застенчиво опустила голову и тоже мило улыбалась. Все гости были ей не знакомы. В эту минуту ей так захотелось увидеть своих друзей — братьев-месяцев, чтобы они порадовалась вместе с ней. И как будто по чьему-то велению, раздался голос служивого:

—  Прибыли еще гости!

Настенька заволновалась. На пороге стояли все 12 братьев-месяцев.

—   Принц, принцесса, примите наши поздравления, — сказали братья — декабрь, январь и февраль и поставили на стол вазы с мо­роженным.

—  Очень рады за вас, — выставляя перед молодыми корзины с цветами, сказали братья — март, апрель, май. А июнь, июль, август подарили ягоды, помидоры, огурцы.

—  Настенька, ты своим трудом и любовью к природе заслужила большего счастья! — сказали братья — сентябрь, октябрь, ноябрь и выставили корзины с яблоками, грушами, выкатили арбузы и дыни. Гости хлопали в ладоши, а Настенька с принцем поклонились братьям — месяцам.

—  Будьте счастливы, детки!

—  Здоровья вам, внучатки!

—  Береги, принц, нашу Настеньку!

—  Она очень добрая и трудолюбивая.

—   Эта девочка заслужила большего человеческого счастья, -поздравляли братья-месяцы молодых.

Теперь представьте, какая необычная была свадьба, если за столом сидели 12 братьев-месяцев.

         Канцлер и учитель навсегда покинули королевство Ее Величества. Теперь они живут в Клубничном государстве. Принц очень доволен ими. А

учитель не нахвалится своей ученицей, умной и очень старательной принцессой.

         Злая мачеха со своей дочкой живут в старой избенке. А Ее Величество, оставшись без женихов, придворных и служивых, стала кроткой и вскоре вышла замуж за последнего своего кавалера -воришку принца Цветочного царства.

Машка-неряшка

         Жила-была девочка.

—  Ах, какая хорошенькая — прехорошенькая девочка! Просто куколка! — с восторгом говорили люди, взглядом провожая коляску, в которой сидела эта маленькая девочка.

         Маме было очень приятно, и она улыбалась, Но вот девочка подросла. Во двор она выходит нарядной куколкой, а возвращает­ся…

—  Ой, Машенька! Ой, грязнуля! — всплескивает руками мама. -Посмотри-ка, все дети чистенькие, а ты?.. Где так увозилась?

—  В лужице, — отвечает, улыбаясь дочка.

А люди, увидев грязную девочку, качая головой, приговаривали:

—  Ай, Машка! Ох, и замарашка!

А мама искупала свою доченьку, надела на нее чистенькое платьице — и опять она как куколка. Мама пошла стирать белье, а доченька в куклы играть.

—  Машенька, почему твоя кукла валяется в коридоре? —спросила мама, выходя из ванной. — Я чуть было за нее не запнулась.

—  А-а-а! Это Катька! Я ее выбросила!

—  Как это выбросила? — удивилась мама.

—  Она нехорошая! Мне на день рождения новую подарят. —  Не будет тебе никакой новой, пока ты не станешь бережно обращаться с игрушками, — спокойно сказала мама. — Поиграла? Теперь убери игрушки на место.

Но Машенька, заложив руки за спину, ответила:

—  А меня здесь нет, — и, задрав кверху нос, пошла из комнаты. А перед сном просит:

—  Мамочка, прочитай сказку!

— Убери сначала игрушки, а потом сказку читать будем, — сказала мама и помогла сложить игрушки в коробку.

И, уложив ее в постель, спросила:

—  Ну, где твоя книжка?

И Машенька протянула из — под одеяла руку со скомканными листочками.

Мама молча взяла их и начала читать:

—  Муха, Муха — Цокотуха позолоченное брюхо.

Муха по полю пошла, муха денежку нашла,

Пошла Муха на базар и купила самовар.

«Приходите тараканы, я вас чаем угощу!..»

Ты, волна, моя волна! Ты гуллива и вольна!

Плещешь ты, куда захочешь, ты морские камни точишь…

—  Мама! — закричала Машенька. — Ты не так читаешь!

— Так, так… Вот посмотри сама! Сказок — то нет, а одни листочки! Машенька, посмотрев картинки на листочках, убедилась, что мама

правильно читала, и дернула плечиками.

         А когда мама стала бранить ее за небрежное обращение с книжками, рассердилась, скомкала листочки в кулачке, бросила их на пол и отвернулась к стенке.

— Запомни, дочка, скоро не выдержат твои книжки и игрушки и, в один прекрасный день, сбегут от тебя, от такой неряшливой и безжалостной девочки, — сказала мама и пошла на кухню, а Ма­шенька, повозившись немного в постели, уснула.

         Наступила тишина. И вдруг из коробки, где лежали игрушки, послышался шепот:

— Катя, ты спишь?

— Какой сон Миша! У меня так болит нога, из которой высы­пались все опилки!

— Катя, я не хочу больше оставаться в этом доме. Давай убе­жим.

Рядом с Мишкой кто-то зашевелился и зашептал:

—  Я тоже хочу убежать.

— Тебе хорошо, Петрушка, у тебя ноги целы, а вот как я побегу на своей одной? — Чего хорошего-то? Ноги целы, зато голова болтается — боюсь потеряю по дороге.

         Мишка бочком пролез к стенке коробки и, ухватившись за ее край, закряхтел, вылезая оттуда. За ним, поддерживая голову од­ной рукой, выпрыгнул из коробки и Петрушка. Катя, переступая одной ногой по дну коробки, разбудила и других.

Все разом засуетились: кто выпрыгивал сам, а маленьких приподнимали, чтобы они смогли дотянуться до края коробки, а там им помогал Миша и Петрушка.

         Последней с помощью Миши и Петрушки, вылезла и Катя. Ухватившись за край коробки и стоя на одной ноге, она оглядела всех и спросила:

— Все?

Послышался стон. Катя заглянула в коробку и закричала:

— Миша! Миша! Там еще Света осталась! Петрушка тотчас спустился в коробку и подал Светино туловище, затем валявшиеся в углу коробки руки и ноги ее.

— Побудьте здесь, а я пойду за тележкой, — сказал Миша и вышел во двор.

И только прикатил Миша тележку, как в нее тотчас стали слетаться листочки разорванных сказок и рассказов и аккуратно ложиться на ее дно.

         Катя усадила безрукую и безногую Свету, безглазого Зайку, Мартышку с одной ногой, песика Шарика с оторванным ухом и се­ла сама. Миша покатил тележку, а следом пошли Петрушка, слоник Степа, поросенок Проша. Скрип тележки потревожил крокодила Крошу, оставленного в ванне, в которой хлюпалась с ним Машень­ка.

Кроша открыл глаза и высунулся из воды.

— Вы это куда отправились, на ночь, глядя! — закричал он.

— Мы навсегда покидаем эту безжалостную девочку, — сказал слоник Степа.

 И я с вами, — вздохнул Кроша. — У меня болит хвостик от рук этой злой девочки.

Кроша торопливо вылез из ванны и присоединился к беглецам.

Шли молча, с осторожностью передвигаясь в темноте. Но вот тучка, закрывшая собой луну, выплеснула все из себя и стала удаляться. Заблестел от лунного света мокрый асфальт. Хоть не­много и вымокли все, но при свете луны им зашагалось куда весе­лее. Отдохнули на обочине дороги разок, другой и опять в путь.

         Под утро на дорогах чаще и чаще замелькали машины. И Миша, чтобы не попасть под их колеса, покатил тележку по дорожке, ведущей в парк.

И вдруг путь им преградила огромная лужа.

—  Вот это лужа! — закричал слоник Степа.

А со дна тележки, из аккуратно сложенных листочков сказок и рассказов послышался голосок:

— «Лужа моря Черного не хуже. Только море чуть поглубже, только лужа чуть поуже.»

Стояли и, поглядывая на лужу, гадали, как же перебраться на ту сторону.

А крокодил Кроша засмеялся:

—  Подумаешь, лужа! — Чего гадать-то! Забирайтесь все ко мне на спину! И я вас перевезу!

Петрушка, ухватившись за свою голову, робко попятился назад. Миша, посмотрев на всех, смело покатил тележку на спину Кроши.

— Ну как? Не тяжело? — спросил он.

— Нисколечко! Давайте садитесь все! Я мигом домчу вас на тот берег.

— А можно не мигом, — произнес Петрушка.

— Кроша, не спеши, — попросил Миша. — Не ударяй с силой хвостом по воде.

— Садись, Петрушка! Не бойся! Поплывем очень тихо, — сказал Кроша.

И действительно ничего страшного не было. Когда Кроша коснулся ногами земли, все заулыбались. А Петрушка, позабыв о своей голове, размахивал руками и радостно приговаривал:

— Ну и Кроша! Ну и пароход!

Дальше, через весь парк, шла широкая асфальтированная дорожка, но беглецы свернули с нее в сторону газона, где среди зелени так и горели маленькие солнышки — одуванчиков.

—  Какая красотища! — сказала Катя.

А тоненький писклявый голосок из кучи книг начал свой стишок:

— Нарядился одуванчик в желтый сарафанчик. А когда он повзрослел — платье белое надел:

Легкое, воздушное, ветерку послушное!

Солнышки — одуванчики закивали в ответ головками, приглашая отдохнуть на своей полянке.

И беглецы сделали привал под кудрявой рябиной.

— Чтобы не было скучно, я вам расскажу хорошенький рассказ, — предложил один из листочков, вылезая из общей кучи разорванных книг.

— Если интересный, — расскажи, — сказал Миша, и заглянул в тележку.  —  Слушайте. Рассказ называется «Живая шляпа». Шляпа лежала на комоде, котенок Васька сидел на полу возле комода, а Володя и Вадик сидели за столом и раскрашивали картинки. Вдруг позади них что-то плюхнулось, упало на пол. Они обернулись и увидели на полу, возле комода, шляпу. Володя подо­шел к комоду, нагнулся, хотел поднять шляпу и вдруг как закричит: «Ай -ай — ай!» — и бегом в сторону.

— Чего ты? — спрашивает Вадик.

— Она жи — жи — живая!

— Кто живая?

— Шля — шля — па!

— Что ты! Разве шляпы бывают живые?

— По — посмотри сам… Вадик подошел ближе и стал смотреть на шляпу. Вдруг шляпа поползла прямо к нему. Он как закричит: «Ай!» — и прыг на диван. Володя за ним…

Все с нетерпением ждали продолжения рассказа, но листочек молчал.

—  А дальше — то что? — спросил слоник Степа.

На дне тележки зашелестели листочки и печальный голосок ответил:

—  Не можем найти продолжение…

—  Это Машка все растеряла, — вмешался другой голосок.

—  Как жаль, что нет продолжения, — сокрушенно, качая головой, сказал Петрушка.

Из тележки высунулся лежавший сверху листочек с нарисо­ванным мальчиком и собачкой и произнес:

— А я бы вам рассказал про «Тему и Жучку», да вот беда, я всего лишь корочка от этого интереснейшего рассказа.

         Шарик, услышав это, занервничал. Как ему хотелось узнать, что же было в этом рассказе с Жучкой. Он гавкнул разок, повел носом туда — сюда, поднял кверху одно единственное ухо и, сорвавшись с места, помчался вдаль.

Тронулись в путь и беглецы.

         Шли стороной, держась подальше от центральной парковой дорожки, и вышли на широкую асфальтированную дорогу, за кото­рой начинался лес. Быстро перебежали дорогу, пока на ней не было машин! Отдыхали в лесу. Шутили, поглядывая на Петрушку, кото­рый от бега через дорогу чуть было не потерял голову, и сидел сей-час с кислой физиономией, держась обеими руками за нее, боясь, что она вот — вот отвалится . А у непоседливого Шарика были свои дела: он обнюхал поблизости все и убежал куда — то, а потом неожиданно вдруг выскочил, обежал всех, лизнул кого куда и опять убежал.

         Добежав до трех березок, стоявших на зеленой поляне, он остановился, увидев маленькую девочку. Шарик хотел, было рас­крыть рот, чтобы гавкнуть на нее, но, встретившись взглядом с ее добрыми — предобрыми глазами, завилял хвостом.

         А девочка смело протянула руку и, погладив его по голове, с жалостью воскликнула:

—  Ой! Кто же такой злой ушко тебе оторвал?! Пойдем со мной, я тебя полечу.

—  Я не могу оставить своих друзей, — ответил Шарик и побежал. А девочка за ним.

         Миша в это время стоял и, осматриваясь вокруг, думал: «Куда же дальше ехать?» Как, вдруг издали увидел девочку и в испуге закричал:

—  Машка!!! Машка гонится за нами!!! — Ухватился за тележку и помчался от нее в другую сторону, а все за ним.

         А девочка остановилась, не стала преследовать их, поняв, что они и так чем — то напуганы, и повернула назад.

         Но случилось ужасное. Второпях Миша запнулся за пенек, заросший травой и, падая, зацепился за сучок и выдрал клок из своего брюшка. А тележка, без управления, понеслась с горки вниз и, стукнувшись о ствол сосны, что стояла на ее пути, перевернулась.

Все сидевшие и лежавшие там разлетелись в разные стороны, кто куда.

Крики, стоны заставили девочку оглянуться, и она побежала на помощь пострадавшим. Девочка поставила тележку на колеса, и торопливо стала собирать всех, вывалившихся из нее.

         Катя, повредившая при падении и другую ногу, сидела на траве и собирала всех по частям. Шарик бегал, гоняясь за уносимыми ветром листочками от книг, приносил их в зубах и отдавал в руки девочки.

—  Шарик, — обратилась Катя к нему, — поищи-ка в траве… Нет

одной руки Светы,

         Вскоре все было найдено и аккуратно уложено в тележку. Девочка посадила последней в нее Катю, взяла на руки Мишу и покатила тележку.

Долго ехали вглубь темного леса, петляя меж высоких сосен. Наконец, выехали на светлую — светлую поляну, посредине которой стоял небольшой, но чистенький и красивый домик.

Навстречу им выбежали хорошенькие, опрятно одетые дети.

—  Злата! Злата приехала! — кричали они, подбегая к тележке. Одна девочка взяла из тележки Катю, а Злата, отдав второй девочке Мишку, стала по частям собирать Свету. И все это девочки унесли в дом. А два мальчика доставали со дна тележки листочки книг, складывали их в сторону и тоже уносили в дом.

         Шарик, как страж сидел у тележки, крутил головой, встречая и провожая взглядом всех подходивших и уносивших из нее что-нибудь. Вот тележка опустела. И Шарик побежал за мальчиком, который уносил последние листочки в дом. А там, в одной из комнат, все было сложено на двух столах.

Шарик, вбежав туда, так и замер от удивления, увидев добрую -предобрую Фею, которая, взглянув на него, сказала самой младшей из дочек:

—  Гита, найди второе ушко Шарика.

—  Мамочка, оно утеряно.

—  Тогда поставь два новых ушка под цвет его брюшка. — А ты, Дея, — обратилась она ко второй дочке, — срочно займись головой Петрушки, ногой Мартышки и вставь глазки Зайке. А для тебя, Злата, — обняв старшую дочь, сказала добрая Фея, — серьезная работа со Светой. — И брюшко Мишутки нужно заменить новым. Ладно, это я сделаю сама.

И девочки тотчас принялись за работу.

А мальчики на втором столе листочек к листочку стали собирать книжки.

И Шарик крутился здесь. Задрав кверху голову, по — смешному вытягивая шею, он заглядывал на стол.

Дети работали дружно. Вскоре грязные, затасканные игрушки были помыты и сушились на веранде, а на столе стопочками ле­жали собранные книги…

А утром опять за работу!

         Прозревший Зайка не поверил глазам своим, когда увидел Мартышку, которая бегала на своих двоих, и носила вместе с Гитой на стол чистые игрушки, а Шарик бегал вокруг стола с книгами, шевеля двумя, под цвет брюшка, ушками. Катя и Света стояли на столе и примеряли новые платья, а рядом, теперь уже не боясь, что отвалится голова, кувыркался Петрушка, поглядывая на Дею, кото­рая мастерила ему новый, яркий костюм. После окончания работы, дети устроили куклам праздник.

         Девочки расставили всех в кружок, в средние которого сидели мальчики: Дион со своей балалайкой и Вадик с губной гармошкой. Услышав музыку, у кукол заблестели глаза и ноги сами пошли в пляс.

Сколько было радости! Сколько веселья!

         Вы бы только посмотрели, как отплясывала Катя в обнимку с шустрой Мартышкой! А какие крендели выделывал ногами Пет­рушка, танцуя в кругу с Мишей! А как крутился Шарик на задних лапах вокруг Степы и Проши! А как с задором, в такт музыки, вы­стукивал хвостом Кроша!

         Одна Света, боясь упасть, держалась за руку Златы и улыба­лась, робко притопывая новыми ногами. А вокруг нее мелькали счастливые, улыбающиеся лица танцующих друзей.

         Вошла добрая Фея и пригласила всех к столу, где перед ка­ждым стояло его любимое кушанье.

         А после все отправились спать на новые кроватки, которые смастерили мальчики. Никто из них не мог предположить, что по­падет в такой богатый мир добра, ласки и внимания. После картон­ной коробки, где валялись они в куче, и вдруг отдельные кроватки! Какое счастье! Какая радость!

Долго никто из них не мог уснуть. А засыпали со светлыми лицами и сияющими улыбками.

         А Машка — неряшка в доме своем слезы лила. Не было игрушек, чтобы поиграть. Не было книжек, чтобы почитать.

—  Ма -а — моч — ка!!! — говорила она, сквозь слезы. — По — о — чему они от ме — е — ня  убе — е — жали!!!

— Потому, что ты их не любила. Швыряла куда попало. В результате чего твоя самая хорошенькая кукла Света без рук и без ног очутилась на дне коробки, а новая кукла Катя с оторванной ногой была выброшена в коридор. Шарика ты таскала за одно ушко… А что ты вытворяла с крокодилом Крошей! Забыла!? А книжки твои во что превратились?! Ужас только!

Машенька, шмыгая носом, произнесла:

— Ты вредная и строгая ! Не любишь меня! А папа — любит и купит мне новые игрушки! Вот!!!

—  Даже не подумаю, — сказал вошедший в комнату папа. — Мама права. Ты причинила им столько зла! Очень виновата перед своими игрушками и книжками!.. Ты, дочка, должна просить у них прощения.

—  Папочка! А они тогда вернутся?!

—   Если хорошенько — хорошенько попросишь, думаю, что

вернутся…

         Ну, а как вы считаете? Вернутся или нет к Машеньке ее игрушки и книжки?

Как Иванушка-дурачок ума набирался

         В одной деревеньке, в ветхой избенке жила с сыном Иванушкой добрая, веселая и трудолюбивая Марья. С любой работой она шутя справлялась. И сына учила уму-разуму и прививала ему любовь к труду.

         Но вот беда! У Иванушки ничего не получалось. Все шло, как говорят, «шиворот — навыворот». И нарекли его в округе Иванушкой — дурачком. Но любящая мать не видела в нем дурачка. Она ласково, с великим терпением продолжала учить его.

         Трудно Марье приходилось это учение, если Иванушка и любил-то больше всего на свете, это мух ловить. Сидел он как-то на лавке у окна, ловил муху за мухой и радовался.

—  Ванюша! — окликнула его мать — Слышь, Ванек, брось-ка мух ловить, сынок! Ты подумай, голубок, ну, какой же в мухах прок!

—  А ты послушай, маманя, как они жужжат у меня в кулаке, -залился смехом Иванушка, поднося кулак к уху матери.

А та, посмотрев в окно, радостно сказала:

—  Посмотри-ка, мальчишки в бабки играют, ребят собирают. Иванушка тотчас соскочил с лавки и со сжатым кулаком помчался к мальчишкам, суя на ходу каждому из них кулак под нос. А мальчишки: кто огрызнулся, кто отшатнулся, а один, долго не думая, тоже сунул ему кулак в нос, да так, что кровь из носа брызнула. Увидя  кровь, Иванушка завопил и побежал жаловаться матери.

—  Глупый ты, глупый! Кулак под нос им совал — вот и схлопотал. Надо было ласково сказать «Примите меня в бабки поиграть». Вот и все — успокаивала сына Марья, — Понял?

—  Ага, — ответил Иванушка, повеселев.

А на другой день, подойдя к играющим мальчишкам и увидя, как один из них, смеясь, заталкивает выигранные им бабки в карманы широких своих штанов, Иванушка к нему — и стал торопливо запихивать бабки в карманы своих штанов, — приговаривая:

—   И мне они нужны. У меня тоже широкие штаны. Мальчишки отобрали у него бабки и оттузили как следует. Со слезами пошел Иванушка домой.

Два дня не выходил он из дома, сидел и опять мух ловил. Мать, поглядывая на него, со вздохом тихо шептала: — « Горюшко ты мое».

Наконец-то, надоело Иванушке с мухами возиться, и он, разжав кулак, выпустил их и уставился в окно.

—  Маманя, вон собачка бежит! — закричал он.

—  Ну и пусть себе бежит, — стоя у печи, ответила мать, не по­вернув головы.

—  Маманя, она села в траву оправляться.

—  Ну и пусть.

—  А если я подойду к ней, что мне сказать?

—  Да ничего не говори, а плюнь три раза и отойди.

—  Я так и сделаю, — заторопился он к двери, но собачки и след простыл.

         А через неделю на сенокосе подошел Иванушка к стану, где у клокочущего с похлебкой котла хлопотала повариха, Нагнулся, три раза плюнул в котел и молча отошел. Повариха, как тигрица, с криком бросилась на него:

—  О, дурень! О, поганец!

Она драла его за уши и приговаривала: «Это за Ивана! Это за Акулину! Это за Акулину! Это за Тимофея! Это за Егора!».

Иванушка орал, стараясь вырваться из цепких рук поварихи. А та, окончив трепку, дала ему напоследок хорошего пинка со сло­вами:

—  Это тебе за всех, кто будет есть из этого котла.

         Долго сидел Иванушка в кустах, остужая горящие свои уши. Но и этот урок не пошел ему впрок.

         На Ивана Купала ребятишки бегали по деревне с ведрами и ковшами с визгом, обливая водой друг друга и встречных. Ивануш­ке это купание страсть как понравилось. Он так увлекся им, что на второй и на третий день, после Ивана Купала, прячась за углом своей избы, подкарауливал прохожих и плескал им в лицо, получая за это тумаки.

         Пробегая как-то мимо соседской ограды, Иванушка заглянул в яму, а сосед ему оттуда кричит:

—  Ну-ка, Ваня, подержи лестницу, я вылезу!

Иванушка не долго думая, вытащил из ямы лестницу, поставил перед собой, обхватил ее обеими руками, стоит и держит. А сосед набросился на него:

—  Ванька, ты что делаешь!? Отпусти, паршивец лестницу в яму!

—  Ты же попросил подержать, вот я и держу ее.

—  Опускай в яму! Кому говорят!

Когда Иванушка опустил лестницу в яму, сосед его похвалил:

—  Молодец, Ваня! А теперь подержи ее, чтобы она не двигалась. Сосед вылез из ямы и погладил его по голове. Впервые Ива­нушка бежал домой без слез. Влетев в избу, он в восторге закричал:

—  Маманя! Меня дядька Егор похвалил!

Мать, выслушав его, тоже похвалила и погладила по голове.

Как-то в полдень мальчишки купались на речке. Прибежал и Иван туда. Искупнулся резок и уселся на бережок, свесив ноги в воду. Сидел и улыбался чему-то, понятному только ему самому.

         Потом вскочил, быстренько собрал штаны мальчишек и убежал Мальчишки — хвать, а штанов-то нет. Они шныряли туда-сюда, руга Иванушку, на чем свет стоит. И только когда стало темнятся они один за другим, в чем мать родила, бежали по деревне домой. А на другой день ох и трепка была Иванушке! После которой ему долго не хотелось выходить из избы — даже уговоры матери не помогали. Но однажды она подала ему в руки рубашку и сказала:

—   Надень-ка, сынок, чистую рубаху и пойдем, проводим в последний путь деда Игната.

По дороге Иванушка не замолкал — все говорил и говорил, а, войдя в избу, притих.

—  Маманя, а почему все говорят шепотом, — глядя то на одного, то на другого, зашептал он матери.

—  Здесь душа деда Игната летает, сынок. И чтобы ее не про­гнать, не надо кричать.

Иванушка во все глаза глядел по сторонам, стараясь увидеть эту самую душу. Он не видел входивших в избу людей, а только слышал их шепот:

—  Царство ему небесное. Пусть земля ему будет пухом. Пролетело лето. А осенью, после уборки хлебов, в деревне играли свадьбу. Иванушка вырядился в новую, вышитую матерью рубаху, и они пошли поздравлять молодых.

Иванушка, войдя в избу, перекрестился и тихо сказал:

—  Царство вам небесное. Пусть земля вам будет пухом.

Все сначала опешили, не ожидая такого поздравления, а потом дружно засмеялись.

—  Ванюша, сынок, ты опять все перепугал,- смутилась Марья, кланяясь людям на все четыре стороны.

—   Прости, маманя, простите люди добрые, я чуток забыл,

-и Иванушка приложил палец ко лбу. Подумал, подумал и громко вы­палил:

—  Здоровья, вам молодые! Счастья, вам дорогие! Мир вам да любовь!

И низко всем поклонился.

—  Ай, да Иван! Ай, да молодец! — закричали за столом.

         Средь гостей Иван заметил и Нюшку — хохотушку, которую в деревне любили за доброту и ласку, за балалайку и звонкий голо­сок, а особенно за ее озорные частушки. Нюшка поманила Ивануш­ку. Мальчишки и девчонки с неохотой подвинулись, уступив Ива­нушке место на лавке рядом с Нюшкой. А та, улыбаясь, провела тонкими пальцами по струнам и запела:

—  Говорят в деревне так, Будто, Ваня, ты дурак.

Мой совет, как умным стать,

Перестань, Вань, мух считать!

Уму — разуму тебя

Научат верные друзья:

Пушкин, Лермонтов, Толстой,

Будешь, Ваня, ты другой! Задумался Иванушка, услышав Нюшкины частушки. А в мозгу так сверлило: «Будешь, Ваня, ты другой… Будешь, Ваня, ты другой…» И утром ни свет, ни заря он был уже на ногах.

—  Что так рано ты поднялся? И куда, сынок, собрался? — спросила его удивленная мать. Но Иванушка лишь махнул рукой и побежал. Переступив порог Нюшкиной избы, Иванушка, переминаясь с ноги на ногу, робко сказал:

—  Вот пришел…

—  Проходи, Ваня, гостем будешь, — ласково сказала Нюшка.

—  Да некогда мне гостевать, а страсть как хочется друзей тех увидеть.

Нюшка засмеялась.

— Увидать — сейчас увидишь, но не скоро сам услышишь, — быстро выпалила она, выкладывая на стол книжку за книжкой.

—  Ух, ты! Сколько их, — воскликнул Иванушка и, открыв книгу, удивленно посмотрел на Нюшку, увидев мужчину с бакенбардами и пышной, кудрявой головой.

—  Это Пушкин,- гордо сказала Нюшка.

Рассматривая картинки, Иванушка попал в богатый красочный мир пушкинских сказок.

—  Как интересно! Вот это да!- то и дело восторженно выкрикивал он. Потом, взглянув на Нюшку, огорченно спросил:

—  Неужели я не услышу, о чем говорит здесь Пушкин? Услышишь, если научишься читать, — спокойно ответила Нюшка и, положив на стол лист бумаги и карандаш, строго добавила:

— Только, Ваня, не ленись, а за ум скорей возьмись. А я, как могу, тебе помогу.

Иванушка заерзал на месте. Но когда Нюшка села рядом с ним, он замер от ожидания.

—  Сейчас мы с тобой будем рисовать буквы. Ваня, смотри внимательно —

Нюшка нарисовала сначала дом, а потом рядом с ним его крышу.

— Запомни, Ваня, это буква А.

Иванушка, высунув язык, старательно срисовывал и дом, и крышу.

Потом они нарисовали кочергу — Г. Потом ворота — П, потом ворота с упавшей наискосок перекладиной — И, потом ворота со сломанной перекладиной — М, потом — с перекладинкой, прибитой не там, где нужно — Н. Иванушка сразу запомнил крышу дома и, раскрыв рот, долго тянул:

«А-а-а-а-а-а-а…»

Потом замычал: «М-м-м-м …», — смешно вытягивая шею.

Нюшка расхохоталась. Он вопросительно посмотрел на нее и гоже залился смехом. Потом они рисовали кругляшки О и их по­ловинки С. Иванушка сделал губы трубой и загудел, как пароход: «О-о-о-о-о…», и, сжав зубы, глухо свистел: «С-с-с-с-с!»

         И они опять долго смеялись. Страсть как понравились Иванушке такие занятия. И он ждал, что Нюшка начнет рисовать другие буквы, но она вдруг неожиданно спросила:

—  Какую сказку прочитаем, а?

Иванушка аж подскочил от радости, подавая Нюшке книжку, которую облюбовал. И Нюшка начала читать:

—  Пошел поп по базару,

Посмотреть кой-какого товару,

А навстречу ему балда

Идет,  сам не зная, куда.

Иванушка сидел, как вкопанный, подперев ладонями обе щеки и заглядывая Нюшке прямо в рот. Уходя домой, он робко спросил:

—  Нюш, а можно я   буквы маме покажу?

—  Конечно. Пусть она порадуется за тебя.

А, прибежав домой, от радости закричал, показывая листок матери:

—  Маманя! Маманя! Ты только посмотри, какие я буквы нарисовал. И Марья, разглядывая каждую букву, гладила Иванушку по голове,

похваливая:

—  Ты же у меня умница, сынок!

Летели дни за днями. И каждый день, прибегая, домой, Ива­нушка приносил от Нюшки что-то новое, интересное.

—  Посмотри-ка ты, Маманя, что рисовал сегодня Ваня, — заговорил вдруг он, как мать.

А та, улыбаясь, отвечала:

—  Вижу вилы, так Ш и сяк Е, Али, может быть, не так?

Иванушка, кивая головой, улыбался, а потом, ткнув пальцем в листок, с задоринкой спросил:

—  А вот буква — мой секрет Ж! Угадаешь али нет? И с любопытством, заглядывая матери в лицо, он ждал, что же она скажет.

—  Я подумаю пока… — и, разглядывая букву, Марья вопросительно посмотрела на сына — Что-то, вроде бы жука.

Иванушке понравились такие разговоры с матерью, и он, не ведая того, и ее увлек грамотой.. Часто по вечерам, при коптилке, она сидела рядом с сыном и срисовывала с его листка букву за бук­вой. Иванушка мало-помалу научился читать. И тогда мать не виде­ла его целыми днями, да и соседки спрашивали:

—  Что-то не видно, Марья, Ванюшки?

— А он книжки читает у Нюшки.

—  Что?! Неужто научился читать?

—  Не только читать, но и писать,- с гордостью отвечала Марья.

—  Ты шутишь, подруга?! — удивлялись соседки.

—  Нет, не шучу! Я тоже читаю. Хотите, и вас научу. И разлетелась по деревне добрая молва:

—  Ай, да Ванька! Ай, да молодец. Не дурак Иванушка, а удалец.

А звонкий голос Нюшки распевал частушки:

С давних пор детей богатых

В школах обучали,

А ребятишки бедняков

Ни «А», ни «Б» не знали.

Как  в родной  нашей деревне

Ваню дурнем звали,

А, узнав, что он читает,

Рты поразевали.

Удивляется народ —

Все идет наоборот.

Умный ленится учиться,

«Дурак» науку познает.

Ведь недаром говорится —

Дело мастера боится.

Ученье свет, а не ученье — тьма.

Терпенье и труд все перетрут.

В стране мрака

         В третьем классе шел урок русского языка. Учительница писала на доске и, оглядываясь, заметила оживление, которое царило на задних партах. Написав, она повернулась лицом к классу и спо­койно сказала:

—  Панькин, к доске!

Черноволосый мальчишка сначала привстал, а потом резко сел и влепил затрещину своему соседу, а в ответ получил хороший щелчок в лоб.

—  Что это такое? — строго спросила учительница, посмотрев на Панькина.

—  Это? — переспросил он, показывая глазами на тараканов, -рысаки, Анна Ивановна!

Класс дружно засмеялся.

—   А кто же кучер?

—   Конечно, я, Анна Ивановна! — вскликнул Панькин, задрав кверху нос.

—  Так вот что, дорогой кучер, завтра без родителей в школу не приходи. Понятно?

         Уже несколько раз Анна Ивановна вызывала его родителей. Приходили и папа, и мама, и даже бабушка. Отец и по-хорошему беседовал с сыном, и наказывал — бесполезно. С Панькина, как с гуся вода. И он по-прежнему придумывал что-нибудь, чтобы уди­вить класс. Его охватывал восторг, когда все дружно смеялись от очередной его выходки. На его парте бегали с оторванными крыль­ями мухи, стрекозы и жуки. Ему ничего не стоило средь урока вы­тащить из портфеля лягушку или ужа.

         На днях, знакомя учеников с растительным миром, Анна Ивановна обратила внимание, как, бегая по парку, Панькин резко выделялся из всех одноклассников. Где бы он ни появился, всюду оставлял после себя след: сорванный и брошенный цветок, сломанную веточку, вырванную с корнем травинку.

—  Максим, ну зачем ты так поступаешь? Пойми, растение — живой организм, ему так же больно, как и людям, — вела с ним беседу Анна Ивановна.

— Тебя, Панькин, отправить бы в другой мир, где все по-другому,

—  там с тобой не стали бы панькаться, — сердито сказала Наденька Еремина.

—  Ну и что!? Попробуйте, отправьте! — с вызовом отвечал Панькин,

—  я и там не буду унывать!

—  Как бы плакать не пришлось, — сказала Анна Ивановна и отошла от него.

А Наденька, стоя у осинки, задумалась: «Интересно, а как там в этом, другом мире? И люди, наверное, совсем не похожи на нас. И, задрав вверх голову, она долго-долго всматривалась в голубую высь и вдруг засмеялась, представив себе там людей, кувыркающихся вниз головой. Наденька — умная и сообразительная девочка, а притом -большая фантазерка и любительница коверкать слова, произнося их мысленно, шиворот — навыворот: ромашка для нее «акшамор», а поляна одуванчиков — «анялоп вокичнавудо».

На другой день Павькин сидел спокойно и о чем-то думал:

—  Панькин! Где ты? — дважды окликнула его Анна Ивановна, но он и ухом не повел.

Он, наверное, уже там, в другом мире, — пошутила Наденька, — Максим, передай от нас привет.

Весь класс засмеялся.

         И вдруг наступила темнота. И, зарябив, вмиг рассеялась. В классе снова заиграли солнечные лучи. И тут дети ахнули. Панькина за партой не было.

         Максим тер глаза, моргая ими, всматриваясь в густой мрак. «Ночь, что ли, наступила», — подумал он. Глаза понемногу привыкали к темноте. И он увидел, что стоит на дороге, которая вела куда-то вдаль.

Максим пошел, оглядываясь вокруг. По обе стороны дороги ни души. Шел он долго. Наконец стали попадаться маленькие серые домики с высокими заборами. Максим остановился около одного и стал заглядывать в щелку. Там такой, как и он, мальчик что-то ко­пал.

—  Мальчик, — тихо позвал Максим. Мальчик оглянулся. Никого.

—  Я здесь, около забора, — и Максим постучал ладонью по доскам. Мальчик подошел и присмотрелся.

—  Иди сюда, — сказал он, открывая калитку.

—  Меня зовут Ким. А ты кто?

—  А я Максим.

—  Ты откуда?

—  Из третьего «б».

—  Пойдем, я тебя покормлю.

Они уселись на крылечке, отламывая по кусочку от черной краюхи хлеба и запивая колодезной водой.

—  Из чего хлеб? — спросил Максим.

—  Из муки.

—  А пахнет грибами. У нас хлеб пекут из пшеницы.

—  Я не знаю, что такое пшеница. Муку у нас мелят из медоса, который толстой коркой покрывает кору серых деревьев. Его срезают, а он опять нарастает.

—  Интересно! — сказал Максим, откусив кусочек хлеба. И, запивая его водой, добавил:

—  А вода у вас очень вкусная.

—  Потому, что она глубоко скрыта от глаз злого Адебопа.

—  А это кто? — поинтересовался Максим.

Наш царь, злой и страшный. Сегодня в четыре часа увидишь его на площади. Там будет казнь.

—  А сейчас ночь?

—  Нет, полдень.

—  А почему так темно?

— У нас всегда так, — со вздохом ответил Ким. — Говорят, когда-то, очень давно у нас был свет. Но как пришел к власти Адебоп, все изменилось. Не любит он светлые и яркие цвета. Приказал все дома покрасить в серый цвет, вырубить все зеленые деревья и кустарники. И растут у нас теперь только серые деревья, покрытые медосом. И небо наше, как видишь, посерело. Наступил мрак.

На городской площади пробило три часа.

—  Пора собираться, а то опаздывающих наказывают. У тебя белая рубашка. Ты сними ее, а надень мою темную и накинь поверх плащ, чтобы слиться со всеми в серой толпе.

         Когда Максим набросил на плечи черный плащ, довольный Ким осмотрел его и, хлопнув по плечу, сказал:

—  Теперь ты не похож на чужака. Пошли.

         На площади уже было много народа. А люди все подходили и подходили. Еще издали Максим увидел высокое сооружение, на котором выделялись два столба, соединенных между собой пере­кладиной с пятью крючками и свисающими от них петлями. Под крючками стояли два паренька и девчушка. Рядом с ними палач в черном плаще с капюшоном, накинутым на голову. А поодаль, в кресле, сидел кто-то толстый в черной высокой короне.

—  Он? — шепотом спросил Максим.

—  Да, — также шепотом ответил Ким. На башне пробило четыре часа.

Палач положил всех троих на спину, ногами в сторону пере­кладины, подтянул веревки к ногам пареньков и девчушки, набро­сил на них петли и, схватив свободные концы веревок, с силой по­тянул их на себя. И «виновные» стали подниматься с пола, повисая один за другим вниз головой.

Забили громко барабаны. Казнь свершилась. Люди, втянув головы в черные плащи, стали расходиться. Всю дорогу мальчики молчали. Максима трясло от страха и возмущения.

—   За что их так?

—  Тайно выращивали яркие цветы и лекарственные травы, а рассаду раздавали желающим.

         Когда они стали ужинать, Ким принес зеленые перья только что сорванного лука. Максим от удивления открыл рот.

Не удивляйся — нам без этого витамина никак нельзя, поэтому все тайно выращивают. Мама и папа были тоже любителями цветов и зелени.

—  А где они сейчас? — с осторожностью спросил Максим.

—  Папу казнили, а мама не вынесла этого и вскоре умерла, — Ким отвернулся, пряча слезы от Максима. Максим обнял его и спросил:

—   Неужели ваш город ничего не может придумать, чтобы справиться с этим чудовищем?

—  Наверно, ничего, — тихо сказал Ким, вздохнув.

—  Не может этого быть! Ведь чем-то можно задеть его сердце?!

— Сердце?! — закричал Ким, — нету у него сердца! Жестокость съела его!

Но Максим не сдавался.

—  Ким, ведь у нас головы на плечах, а не тыквы! Давай подумаем! Может, смекалка, хитрость помогут!

         Прошла неделя. Мальчики так ничего и не придумали. Максим прилежно работал, помогая товарищу выращивать лук, редис, морковь и яркие красивые цветы. Работая как-то, он спросил:

—  Ким, у вас сейчас серым — серо. А белым-бело бывает, когда зима приходит?

Ким непонимающе заморгал глазами.

—  Ну, какое время года у вас сейчас?

—  А что это такое? — удивленно посмотрев на Максима, спросил — У нас на Земле четыре времени года: весна, лето, осень, зима, — начал Максим. — Вот, например, весна. На голубом-голубом небе солнце поднимается все выше и выше. Побежали ручьи. Начинает пробуждаться жизнь. Зазеленело все вокруг. В лесах лежит еще снег, а уж появились первые цветы — подснежники. Потом на зеленых полянах зацветут, как огоньки, одуванчики. На деревьях распустятся первые листочки. Запоют птицы. А летом в садах зацветают яблони, сливы, вишни, груши. А в Новый год у нас елка, ее приносят из леса в дом и украшают яркими, блестящими игрушками. И елка зажигается разноцветными огнями. Очень красиво! Мы танцуем и поем вокруг елки, и нам дарят подарки.

         Пока Максим рассказывал, Ким сидел, как вкопанный, и с большим вниманием слушал, боясь пропустить хоть словечко. На­конец он воскликнул:

—  Правда, красиво! Максим, у вас все время светит солнце?

—  Нет. Оно закатывается за горизонт и наступает ночь. Но и ночью бывает светло, когда светит луна.

         Сначала Максиму показалось, что время здесь остановилось. Была серая-серая тоска. Но, помогая товарищу в огороде, он увлекся работой. Максим не понимал, как это без света можно что-то вы­ращивать. Но, увидев ровные, аккуратные грядки, он был в восторге от этих людей, которые под страхом смерти стараются все же вы­жить. Работая в огороде, мальчишки все думали: «Как же избавить­ся от жестокого Адебопа?».

«Сердца нет … — размышлял Максим, — но в чем-то заключена его смерть? Вот у Кащея Бессмертного смерть в игле, игла в яйце, яйцо в утке, а утка в сундучке, а сундучок висел высоко на могучем дубе… Вон как далеко была запрятана его смерть! А где же находится смерть Адебопа? Неужто он живучей Кащея?

         Той же ночью Максиму приснился сон: на фоне яркой поляны из цветов вдруг появилась Наденька Еремина, одетая в серое платье. И лицо ее было серое-серое.

—  Наденька! — закричал, как всегда, Максим. — Почему ты такая серая?!

—  Не я одна серая, а весь наш класс. Это наша печаль, Мак­симушка, по тебе. Куда ты исчез?

Максим проснулся и закричал:

—  Есть надежда!

—  Ну-ну, говори, что придумал? — обрадовался Ким.

         У нас в классе есть сообразительная девчонка — Надька Еремина. Вот бы ее сюда! На сей раз казнь была необычная. Под всеми пятью крючками стояли маленькие девочки. Вина их была в том, что они дарили людям цветочки и желали им здоровья и всего доброго. Площадь заполнялась людьми. До страшного злодеяния оставалось меньше часа. И вдруг люди стали поворачивать головы и шептаться меж собой. По дороге шла девочка в ярко-оранжевом платьице. Максим обернулся и радостно воскликнул:

—  Надька! Ты откуда?!

А Наденька, как никогда, обрадовалась встрече с Максимом.

—  Панькин! — закричала она. — Как я рада, что встретила тебя! А то иду по дороге и ни души!

Адебоп был в ярости, увидев девочку в таком ярком платье.

—  Стражники! — заорал он, — схватить ее!!!

         Наденьку схватили и потащили на помост. Но крючка для ее казни не было. Адебоп злился, что эта девочка внесла сумятицу в распорядок дня, да к тому же и тишины, как обычно, не было. Будто разбуженные, люди шумно возмущались. Наденьку вместе с дев­чонками повели в тюрьму. Это была огороженная площадка, разби­тая на десять узких камер, где узники могли только стоять. Максим побежал следом, взяв Наденьку за руку, решительно сказал:

—  Я с тобой.

         Он понимал, что его место рядом с ней. Стражники развели их по камерам и ушли. Тюрьма никогда не охранялась, так как не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь сбежал.

—  Наденька, — зашептал Максим, стоявший рядом, в соседней камере, — давай вместе подумаем, как отсюда выбраться.

Наденька молчала, что-то обдумывая. А потом спросила:

—  Что тебе известно о правителе этой страны?

—  Знаю, что у него нет сердца. Он очень жестокий. Как Кащей Бессмертный. Народ свой держит в повиновении.

—  Максим, но ведь у Кащея Бессмертного нашли запрятанную смерть!

Девочка, стоявшая рядом с Наденькой, сказала:

—  Адебоп — чудовище.

—  Не одолеть его, произнесла другая. Наденька только сейчас рассмотрела девочек. «Какие они одинаковые в своих серых одеждах. И лица их землистые, печаль­ные, — подумала она. — Да и люди на площади смотрелись серой скучной толпой. Значит, Адебопу это очень нравится. А что же то­гда ему не нравится? Что его так разозлило? — задавала Наденька себе вопрос за вопросом. — Мое появление… ». И, повернувшись к своей соседке, спросила: —  А за что вас должны казнить?

Девочка шмыгнула носом и спрятала лицо в поднятый воротник серого плаща.

— За то, что любят яркие цветы! — выпалил за девочку возмущенный Максим.

«Так вот что разозлило это чудовище. Он увидел мое яркое платье, «подобное солнышку». Наденька задумалась.

«Адебоп… Адебоп…» — мысленно произнесла она и, вывернув наизнанку имя Адебопа, сразу преобразилась: в ее задумчивых гла­зах вдруг блеснул радостный огонек:

—  Максим! Кажется, придумала! Терпеливо ожидающий Максим обрадовался.

—  Ну-ну! Говори!

—  Как бы сообщить всем людям, — продолжала Наденька, — чтобы завтра на казнь они одели яркие одежды, у кого что есть. И пусть прикроют их серыми и черными плащами. Но кто сообщит? Ведь здесь рядом нет…

—  Есть, есть, — зашептал кто-то совсем близко.

—  Ким!

Из серого кустарника вышел Ким и с ним еще двое мальчиков.

—  Мы слышали все.

—  Мальчики, и мне нужен плащ. Пусть Адебоп порадуется нашему смирению.

—  Наденька, возьми мой, — предложил Ким, просовывая свой плащ в ее камеру.

—  А сейчас принесите девочкам что-то яркое под их плащи, а также и Максиму, — напомнила Наденька.

Мальчики убежали. Один из них вернулся с одеждой и торопливо убежал назад. Наступила тишина. Стражники начали обход тюрьмы.

Утро было, как никогда, темным-темным. По небу плыла черная туча. Девочек привели на площадь. Наденька обратила внимание, как расплылся в улыбке Адебоп, увидев ее в черном плаще.

«Вот в чем его сила — в покорности и смирении людей, — подумала она. — Пусть пока улыбается, а там посмотрим».

Люди замерли. Наступила зловещая тишина. Довольный Адебоп медлил, издеваясь над народом. И вдруг тишину разорвал звонкий голос:

—  Люди!!! Добрые люди!!! Посмотрите на это чудовище! — И Наденька, подняв руку, показала в сторону Адебопа.

Серая толпа зашевелилась. Адебоп вздрогнул от неожиданности.

—  Снимем с себя все разом эти серые оковы!

И Наденька сбросила с плеч черный плащ,   девчонки скинули свои. Толпа загудела, задвигалась. Люди сбрасывали с себя се­рую одежду, оглядывая друг друга. На их лицах засияли улыбки радости. А в это время черная туча, что плыла над площадью, раз­разилась громом и ослепительной молнией. Наденька и девочки побежали к людям. Испуганный палач, закрыв ладонями глаза, по­валился на площадку. Адебопа затрясло, как в лихорадке.

И вдруг пошел снег. И в один миг стало светло. Люди не на­брасывали на себя плащи, а стояли с непокрытыми головами. Они выглядели такими яркими цветами на белом фоне снега.

—  Ким! Ким! — закричал Максим, — вот и у вас пошел снег. Люди брали снег в свои ладони, пробовали его на вкус. Все

были рады, как маленькие дети.

—  Люди!!! Посмотрите, какие вы стали красивые! — закричала Наденька, обнимая рядом стоящих девочек.

Это ваша победа, милые мои люди! — радовался Ким. Адебопа стало трясти сильнее и сильнее, и он начал съеживаться и уменьшаться.

—   Победа!!! Победа!!! — гремело вокруг.

—  Люди! Это наша победа над черными силами Адебопа! -закричала девочка в ярко-красном платьице, стоявшая рядом с Наденькой.

От ее звонкого голоса Адебоп сжался еще сильнее. И, ерзая, сполз вниз.

Люди подбежали к Адебопиному креслу, но его хозяин куда-то исчез. Максим нагнулся и заглянул под кресло. На него смотрели колючие и злые глаза затравленного зверька.

—   По-бе-да! По-бе-да! — четко, по слогам закричал Ким, про­бившись к креслу.

Но вместо зверька там уже лежал небольшой черный сгусток.

—  Вот и конец Адебопу — мучителю людей, — сказала маленькая девочка.

И вдруг на голубом-голубом небе появилось яркое солнце, да такое яркое, что люди с непривычки закрывали глаза. А пригретая им земля с жадностью поглощала таявший снег. На деревьях набухали почки и быстро появлялись клейкие листочки. Даже серые деревья и кустарники ожили, меняя окраску. Снег таял и смывал всю серость с земли, одаривая ее разноцветными красками.

         На лицах людей сияли улыбки. Наденька и Максим подошли проститься. Обнимая их, люди желали этим маленьким землянам здоровья и счастья.

—  Так в чем же было заключено бессмертие Адебопа? — спросила маленькая девочка. — В его имени, — ответила Наденька.- Когда было имя Адебоп, не было победы. С первыми ликующими словами: «Победа! Победа!» -перестал существовать Адебоп.

Сашок-инопланетянин

         Жил Сашок на окраине города, к которому близко подходил лес. Росли в нем большие сосны, березы, осины, кусты рябины, калины, шиповника. Сашок очень любил эти места. С самой ранней весны он прибегал сюда. А как радовался он, когда зацветали черемуха и калина, наполняя ароматом все вокруг. Подбегая к деревьям, Сашок вдыхал воздух и с большим интересом разглядывал каждый цветочек, особенно тот, в котором копошилась пчелка, ловко орудуя своим хоботком. Сашок никак не мог понять, как это она, такая маленькая, натаскивает много меду. И ему тотчас вспоминалась пословица, которую услышал от дедушки: «В улей крошками, а из улья ложками».

         И сейчас, прибежав в колки, Сашок, как всегда, обежал все вокруг и, нюхая веточки черемухи, сунулся своим носиком к пчелке, которая сидела там, из любопытства понюхать ее. Не пахнет ли она медом? А та вспорхнула и, покружив перед его носом, перелетела на верхнюю веточку. Сашок, проводив ее взглядом, подбежал к муравьиной куче, сел на корточки с желанием узнать, чем же заняты эти трудяги. Увидел, как один из них тащит длинную соломинку, которая раз в десять больше самого муравья. Соломинка застревала в траве, а он, тужась, толкал ее то в одну, то в другую сторону, но соломинка — ни туда и ни сюда. Тогда ему на подмогу подбежали другие муравьи и, освободив соломинку, затащили ее в отверстие в куче. Сашок тут же перевел взгляд на другого муравья, который тащил какую-то букашку. Он свободно одолел дорогу до самого муравейника и скрылся, как и первый. Затем Сашка заинтересовала зеленая в косматая гусеница, которая лежала в траве и не двигалась. К ней подбежал сначала один муравей, потом второй и третий. Они обхватили ее со всех сторон и, как бы крича: «Раз, два — взяли», подтаскивали все ближе и ближе к муравейнику.

         Сашок устал сидеть на корточках и лег в траву. И глаза его встретились с голубыми глазками фиалок. Он подполз на животе ближе к цветам и замер, окунувшись в их голубизну, пристально разглядывая то один, то другой цветочек.

         Полежав еще немного на животе, он перевернулся на спину и уставился в голубизну неба, во которому белыми барашками плы­ли облака, догоняя и обгоняя друг друга.

         Одни в одиночку уплывали куда-то за горизонт, а другие, сливаясь меж собой, образовывали какие-то причудливые фигуры: вот мчится по небу всадник на коне, вот какие-то огромные птицы с распростертыми крыльями, вот крокодил с разинутой пастью… Но всадник, сидевший на коне, вдруг исчез, а конь превратился в ог­ромную голову богатыря с длинной бородой.

И чего только не увидел Сашок в далекой голубизне неба, которая так и притягивала его к себе. Он смотрел, смотрел и периодически ощущал, как по его телу проходят какие-то влажные и ароматные волны воздуха. Но все внимание его было сосредоточено на движении облаков. Посмотрев на голову богатыря, он увидел, как на нее наплыло новое облако и, соединившись с бородой, растащи­ло голову на две части.

         Сашок еще долго смотрел на небо, но там плыли лишь редкие и небольшие облачка. Ему стало неинтересно, и он побежал домой. Только вечером в постели он вспомнил о тех странных и непонятных волнах, которые он ощутил на своем теле там, на полянке. Сашка это очень заинтересовало, и он, засыпая, решил завтра же проверить: так это или ему что-то показалось.

         Утром Сашок проснулся и тотчас вспомнил о своей полянке. «Что же там было?» — разбирало его любопытство. И он побежал навстречу неизвестности.

         Сашок прошелся по колкам и пришел на свою полянку. Огляделся вокруг и лег на траву, на то самое место, где он лежал вчера. Глаза его были устремлены в небо, которое было сейчас для него безынтересным. Сашок замер и как бы ушел сам в себя в ожида­нии.

         Вокруг была тишина. И как ему показалось, даже птицы замолкли. Долго лежал он, устал от напряжения и решил было подняться, как вдруг ощутил, что воздух вокруг него стал влажным и постепенно, как вчера, наполнялся цветочным запахом. Сашок насторожился и закрыл глаза. Вторая волна прошла по его телу, обдав сильным ароматом черемухи. Сашок вздрогнул и крепче сжал веки. Когда же третья волна, пройдя по его телу и рукам, задержалась на лице, Сашок с криком: «Ма-а-а-ма!!!», вскочил и, боясь даже оглянуться, что есть духу, помчался домой.

         Весь день Сашок не мог найти себе места. Он включал и тотчас выключал магнитофон, посидев на крылечке, уходил в огород, потом опять возвращался в дом. Мать, увидев его на крылечке с опущенной головой, подсела и, обнимая за плечи, с тревогой спросила:

—   Сынок, что с тобой? Уж не заболел ли ты? Сашок, уткнувшись матери в грудь, вздохнул:

—   Что-то писем от Алеши нет…

—   Соскучился? — спросила мать. Мы все о нем скучаем. Армия, сынок, есть армия. Может, где-то на учениях и некогда написать.

         Сашок не сказал матери правду, утаил, что же на самом деле с ним происходит. А это таинственное и неведомое все время при­ковывало его мысли к полянке, которая вызывала в нем страх. Он замкнулся в себе и никуда не выходил из дома.

         Лето было в разгаре. С речки доносились звонкие голоса ре­бятишек, которые целыми днями пропадали там. Одни ныряли с плота, загорали, а другие занимались строительством. Фантазия старших увлекала и малышей. То здесь, то там вырастали замысло­ватые песочные дворцы, высокие башни, окруженные рвами с во­дой, крепости.

         Сашок вместе с малышами ползал здесь по сырому песку, подгребая его к «строителям», а мыслями был там, на своей полян­ке, которая как бы звала его к себе и в то же время пугала. Ребя­тишки бегали туда-сюда: одни искупаться, другие возвращались поваляться на песке. Их крики и визги мешали Сашку сосредото­читься, и он ушел от них подальше, сел на краешек плота, опустив в воду ноги. Ему не сиделось. Он встал и начал ходить по плоту.

         Но вдруг неожиданно его ноги разъехались в разные стороны по скользкому бревну. Сашок от испуга не успел даже и рта раскрыть, как между бревен очутился в воде и ушел под плот. Захлебываясь, он вынырнул, всеми силами стараясь ухватиться то за одно, то за другое бревно, но руки его срывались со скользких бревен. Сашок выбивался из сил. А течение так и тянуло его все дальше и дальше под плот.

И вдруг кто-то схватил его и вытащил из воды, пронес над бревнами и посадил на песок. Испуганный, Сашок сидел с закры­тыми глазами. А когда открыл их, удивился: никого рядом с ним не было. Он взглянул на плот, по которому ходил, посмотрел вдаль на ребятишек, закрутил головой, оглядываясь: вокруг никого.

—   Так кто же меня вытащил? — вслух спросил он.

—   Я, — послышался тихий голос.

—  Кто ты? — с робостью вымолвил Сашок и, взглянув на воду, добавил,- Ты в воде, ты водяной?

—  Нет, не водяной. Я живу на суше.

—  А почему я тебя не вижу?

—  Меня увидеть нельзя, я для вас невидимый. Но ты меня можешь ощущать.

—  Как?- спросил удивленный Сашок.

— А помнишь, как там, на полянке… Я пытался заговорить с тобой и сделал, по-видимому, сильное волновое движение, чем и напугал тебя… Я перед тобой очень виноват. Сашок, конечно, не забыл, как он в сильном испуге убежал со своей полянки. Да и сейчас, при разговоре с этим невидимым существом, он еще испытывал боязнь. А тихий, спокойный голос продолжал:

—  Я каждый день ожидал тебя, но ты не приходил. Зная, что ты бываешь на речке, я сегодня прилетел сюда. И, как видишь, во­время.

—  Ты что, летаешь? — преодолевая страх, спросил Сашок.

— Летаю, но не как птицы, а низко над землей и не очень быстро. Любопытство Сашка боролось со страхом, и он спросил:

—  Так кто же ты?

—  Сашок, я твой друг.

Услышав это, Сашок немного успокоился. Его уже не пугало это невидимое существо, а наоборот, слыша его спокойный и добрый голос, он понемногу проникся к нему доверием.

— Ты знаешь мое имя?! —удивился Сашок. — А тебя-то как звать?

—  У нас нет имен, — ответил голос.

—  А как же вы тогда общаетесь?

—  Мы знаем друг друга по запаху цветов.

—  А какие цветы ты любишь?

—  Все. Особенно хороши белые поля гречихи и голубые — льна. Сашок немного подумал и предложил:

—  Знаешь что, я буду звать тебя Ленок. Согласен?

—  Хорошее имя. Ленок, так Ленок.

Они расстались, чтобы завтра с восходом солнца снова встретиться.

         Сашок с вечера долго не мог уснуть от впечатления такого необычного знакомства. Он хотел представить в каком-то образе этого таинственного Ленка, но у него ничего не получалось. Сашок слышал лишь приятный, спокойный и добрый голос.

Утром, пробегая ельничком, Сашок подбирал сухие веточки и на ходу припевал: «Раз иголка, два иголка — будет елочка!». Но, свернув на свою полянку, он заволновался и, замедляя шаг, замолк. На полянке огляделся и тихо спросил:

—  Ленок, ты здесь?

И тотчас почувствовал, как на него пахнуло воздухом, на­сыщенным запахом свежей травы и цветов. Послышался радостный голосок:

—  А я тебя давно уже жду… Слушал, как ты пел.

—  А ты умеешь петь? — спросил Сашок, усаживаясь под черемухой.

—  Что ты! — воскликнул Ленок. — Я говорить-то по-вашему учился около ста лет. Сашок от удивления присвистнул и, часто моргая глазами, спросил:

—  Так ты что?! Уже дедушка?! Ленок помолчал немного и ответил:

—  Мы живем до тысячи лет, и сто лет у нас детский возраст.

—  Тогда расскажи, чем вы питаетесь, если живете так долго?

—  Не долго, а нормально живем, — пояснил Ленок. — Хотя последнее время многие из нас и до пятисот не доживают. И виноваты в этом вы. Посмотри-ка вокруг! Все захламили! А нам нужна чистая земля. Каждое утро мы поднимаемся над травой, цветами, цветущими кустами шиповника, калины, черемухи, боярки и весь день вдыхаем в себя их удивительно живительный аромат. Ночью опускаемся на землю и, плотно прижавшись к ней, выдыхаем, отдавая эту живительную силу. И так день и ночь. Потому и растет все кругом. Если погибнем мы, погибнет и природа, а с ней и вы.

—  Тогда поспешим вон к тому повороту дороги,- показал Сашок рукой.

—  Шофер скоро поедет, и мы можем не успеть.

Когда показалась машина из леса, Сашок стоял уже на обочине дороги, недалеко от поворота, и очень волновался за Ленка: все ли он понял, и удастся ли ему заглушить двигатель. Самосвал был совсем близко от Сашка, и он сам уже готов был выскочить на дорогу, хоть поднятием руки, но остановить машину. И уже почти подался с обочины, как вдруг услышал, что двигатель самосвала зачихал и заглох. Сашок от такого дива даже присвистнул. Води­тель вылез из кабины, поднял капот и начал искать причину.

         Сашок сразу его узнал: «Да это же шофер механического за­вода, где дедушка мой работает! Завтра же пойду к директору, и все расскажу», — решил он.

         Шофер повозился у двигателя и, не найдя причины, безнадежно сел на дорогу, достал из кармана лоскут тряпки и стал вытирать вспотевший лоб. Видимо, решил ждать попутной машины, чтобы отбуксировать свою. А Сашок в то время почувствовал движение влажного ароматного воздуха и услышал тихий бархатный голос Ленка:

—  Вот видишь, а ты переживал!

— Отлично получилось! — воскликнул Сашок и еще раз присвистнул. На другой день Сашок, как и решил, побежал на механический

завод к директору. Наружная дверь, ведущая в его кабинет, была заперта. Кругом никого не было. Сидящий вахтер Сашку пояснил:

Все в зале на собрании, опять экологические проблемы ре­шаются. Видишь, как двор захламлен, порядок наводить надо.

Сашок направился в зал. Он легонько открыл дверь и остановился у портьеры. В зале было душно, и в дверь из зала тянуло табачным дымом. Директор только что закончил что-то говорить, обратился к шоферу:

—  Чтоб не позднее, чем завтра, вывез последний мусор.

—  А куда везти? — спросил шофер.

—  Неужели этому тебя надо учить?! Куда-нибудь в колки подальше свали! Что, не знаешь, куда все сваливают?

—  Туда я больше не поеду, — со вздохом ответил шофер. — Там инопланетяне дорогу перекрывают.

—  Какие еще инопланетяне! — возмутился директор.

—   Инопланетянин маленького роста… — и шофер стал рас­сказывать приключившуюся.с ним историю:

—  Только я подъехал к нему, как он слегка поднял руку, и у меня тотчас «зачихал» и заглох мотор. И сколько я ни возился с ним, никак не мог завести. Потом инопланетянин как-то по-нашему свистнул и тут же исчез с обочины дороги в кусты. После этого двигатель свободно завелся.

Сидящие в зале дружно захохотали.

—  Да врешь ты все! — послышался чей-то голос позади шофера. Он, оглянувшись назад, чтобы побожиться, что это правда, вдруг увидел у портьеры Сашка и, показывая в его сторону, закричал:

—  Инопланетянин!!! Вот он! Здесь!

Но тут поднялся дедушка Сашка и сказал:

—  Ты что, перепил? Это Сашок, мой внук!

Прибежав утром на полянку, Сашок обратил внимание, что Ленок говорит с трудом.

—  Ты что, заболел? — спросил он.

— Мне тяжело вдыхать… Утром я вдыхал запах хвои тех трех сосен, что у твоей тропинки, и вдруг резко сменился ветер, пахнуло тухлой рыбой. Я же не могу останавливать днем свой вдох, вот и вдохнул отравы. С большим трудом дотянул до полянки… Теперь только ночью смогу все это выдохнуть.

—  Я сейчас сбегаю к сосенкам и поищу, откуда этот запах. Вскоре Сашок вернулся и возмущенно сказал:

—  Надо же, чуть не бочку тухлой селедки вывалили! Сейчас сбегаю домой, возьму ведро, наберу этой тухлятины и перекидаю через форточку в кабинет этому толстопузому директору торговой базы! Скорее поправляйся, Ленок! А я к тебе завтра приду.

         Вечером, как только стало темнеть, Сашок подтащил ведро с тухлой селедкой к окну директора. Но форточка оказалась закры­той. Сильно огорченный, Сашок схватил лежавший на земле камень и бросил его в форточку. Стекла как не было! Он стал кидать селед­ку. Осталось на дне ведра две, как подкатила патрульная машина. И тут только Сашок обратил внимание, что на окнах была сигнализа­ция. «Вот это влип», — подумал он. Сашок рассказал патрульным, что база свалила в песке, где они играют, почти бочку тухлой се­ледки, и его товарищ понюхал и чуть не задохнулся.

—   Вот я и решил накидать, пусть тоже понюхает! — Сашок заволновался, как бы не проболтнуться о Ленке.

Патрульные о чем-то поговорили меж собой и пригрозили Сашку:

—  В следующий раз за подобные шалости накажем! И отпустили.

Встретившись утром, Сашок рассказал Ленку про историю на торговой базе и тут же продолжил:

—  Знаешь, Ленок, давай поищем полянку подальше от этих куч, чтобы тебе было хорошо.

Ленок давно сменил бы это беспокойное место, но, зная, что Сашок бегает на эту полянку, и, видя его каждый день здесь, он не решался покидать ее, так как контакт с Сашком мог бы не состоять­ся. А сейчас можно, и Ленок согласился.

—  А как мы вместе будем искать полянку, я же тебя не вижу?

—  Очень просто, — ответил Ленок и стал пояснять:

—  Твой вес я могу свободно поднять и перенести до ста метров, а набрав сил из трав или крупных деревьев, снова понести тебя. Главное, чтобы ты в полете не боялся и был спокоен, а то я могу тебя уронить. Согласен?

—  Согласен, — ответил Сашок, хотя немного и оробел. — И что я должен делать?

— Ничего. Стой спокойно. Я сейчас обвернусь вокруг тебя, подниму над землей и полетим.

И Сашок почувствовал, как что-то влажное и душистое обвернуло его, как одеяло, и, тихо подняв, понесло над травой.

«И совсем не страшно», — старался успокаивать себя Сашок. И вот они очутились на краю гречишного поля.

—  Побудь здесь, а я прикоснусь к этой большой березе и наберусь сил.

Сашок, окинув взглядом гречишное поле, заметил на его противоположной стороне женщину, которая ходила и, нагибаясь, что-то срывала.

Она тоже заметила Сашка и долго смотрела в его сторону. Но тут послышался голос Ленка:

—  Эта береза сил не дает, она сама погибает, — и предложил:

—  Пролетим дальше по кромке поля.

Обернув собой Сашка, понес его над гречишным полем. Пролетев немного, остановился около двух березок. Ленок сразу оценил эти березы:

—  Вот здесь-то я наберу много сил, а ты, Сашок, погуляй немного по лесу.

Сашок пошел по узкой тропинке, ведущей в лес. Увидев вдали ярко- красные цветы, он побежал к ним и по дороге вспугнул бабочку — цыганочку, которая, вспорхнув с ромашки, покружила и улетела. Сашок понюхал цветочки, запах которых не особенно привлек его, и вновь вернулся на тропинку. Шагая по ней, он чуть-чуть было, не наступил на земляничку. Сашок протянул к ней руку и тут же отдернул: из травы к ягодкам тянулась голова ужа.

Сашок не знал: кушают или нет ужи ягоды. Рвать не стал, а ласково сказал:

—  Ешь, ешь..

         Он, оглядываясь вокруг, шагнул в сторону и увидел еще ягодки. Присев на корточки и заглядывая под листочки, находил ягодку за ягодкой и, отправляя их в рот, с удовольствием причмокивал.

         Сашку показалось, что он уже долго бродит по лесу. Возможно, Ленок его уже ждет, и он поспешил назад. На выходе к гречишному полю Сашок вдруг почувствовал, как чем-то полосонуло по ноге. Ощутив сильную боль, он присел и увидел кровь. Рана была глубокой. Сашок понимал: с такой раной далеко не уйдешь, да и перевязать нечем, и подумал: «Ленок может перенести меня к речке, ближе к дому». Зная, что он должен быть где-то рядом, позвал:

—  Ленок, Ленок!

—  Я здесь, — отозвался Ленок.

В ожидании Ленка Сашок осмотрел то место, где поранил ногу, и увидел: из земли торчал угол сломанной бороны, заросший травой. «Опять трактористы бросили»,- подумал он.

Сашок почувствовал аромат леса, знакомый ветерок и услышал бархатный голос Ленка:

—  Что случилось?

—  Ногу поранил,- ответил Сашок. — Кровь сильно льет, а завязать нечем, — и, поглядывая на ногу, огорченно со вздохом добавил:

—  И как теперь до дому доберусь? Ленок предложил Сашку:

—  Сядь к березе, прислонись спиной к ее стволу и вытяни ногу. Сашок сел и почувствовал, как по его раненой ноге пробежало легкое дуновение ветерка. Потом ветерок стал сильнее.

Сашку было знакомо это ощущение, ведь и он, часто ушибаясь, дул также на ушибленные места.

Но у Ленка было иначе! От его дуновения исходили запахи цветов. И Сашок с удивлением раскрыл рот, когда через минуту-две кровь начала исчезать, а ранка укорачиваться и сужаться.

—  Посиди так немного… Не шевели ногой, а я наберу живицы сосны.

Сашок повеселел, поглядывая в сторону ближних сосен. «Ах, как хорошо, что у меня такой хороший-прехороший друг!» — думал он улыбаясь. И тут вновь пахнуло, но уже сосновым запахом, и по ноге Сашка опять пробежал легкий ветерок.

Вот и все, — закончив обдувать ногу, сказал Ленок. — Теперь можем лететь домой.

Сашок аж присвистнул, когда увидел вместо глубокой раны небольшой розовый рубчик.

—  Стой спокойно, — сказал Ленок.

И Сашок ощутил подъем своего тела над землей.

Всяк был бы удивлен, а может быть, напуган, если бы вдруг увидел мальчика, низко парящего над землей, который улыбался и улыбался…

Вечером Сашка окружили ребятишки и наперебой стали задавать вопросы:

—  Ты сегодня утром был в лесу? Ты видел, как на гречишное поле инопланетяне опускались?

—  Был и около гречишного поля был, но никаких инопланетян там не видел. — Сашок что-то, вспоминая, добавил:

—  Какая-то женщина там ходила и что-то рвала, одетая во что-то красное.

—  Это была Надежда Филипповна — Сережкина мать,- пояснили ребятишки. — Лекарственную траву рвала — зверобой. Вот она и видела! Огромная тарелка! Вся блестит! Из нее вышел маленький человек, наверное, в метр ростом, походил около большой березы… Потом вдруг поднялся в воздух, пролетел над гречихой и опустился аж на другом конце поля!.. Надежда Филипповна еле ноги унесла! Ее могли бы утащить!.. Видимо, не заметили, хоть и была она в красном платье.

— А, может быть, инопланетяне красный цвет не видят? — высказал кто-то свое предположение.

Сашок сразу понял, что речь идет о нем. А насчет тарелки Надежда Филипповна явно приврала. Как говорят, у страха глаза велики.

—  Отойдемте отсюда к плоту, и я вам что-то расскажу,- робко и таинственно сказал Сашок. — Но только, чур, никому!

Отошли. Сели на бревна плота. Замерли. И Сашок поведал им все, что произошло с ним за эту неделю. И было решено: утром все идут знакомиться с Ленком и помочь Сашку шире расчистить полянку.

Утром, в назначенный час, в условленном месте все были в сборе. Тихо, по-одному перебежали в ближний колок. Дальше Сашок повел ребятишек напрямик, знакомой тропкой.

Выйдя на полянку, Сашок замер в испуге. Он как бы сжался в охватившем его оцепенении, увидев то, что никак не укладывалось в его ожидания.

         Посредине поляны была свалена огромная куча строительных отходов: тут и большой обломок бетонной плиты, огромная глыба застывшего раствора, глыбы сплавленных кирпичей. Было понятно, что все это не под силу разобрать детским рукам.

Вокруг Сашка остановились ребятишки, явно поняв его со­стояние. И кто-то из ребятишек спросил Сашка:

—  А где Ленок?

Сашок вздрогнул от вопроса. Он-то знал, что после заката солнца Ленок опускается на землю, плотно прижимаясь к ней, и до утра выдыхая, возвращает ей живительную силу. Ночью Ленок пе­редвигаться не может. И, вероятно, сейчас он находится под этой кучей. И Сашок, подбежав к куче, дрожащим голосом спросил:

—  Ленок! Ленок! Ты здесь?

Слезы покатились из глаз Сашка.  Не почувствовал он ни ароматного ветерка, не услышал бархатного голоска. Он, рыдая, упал на землю, повторяя:

—  Ленок … Ленок…

И тут кто-то из ребятишек воскликнул:

—  Я слышу! Он жив!

Все затихли, напрягая слух. Из-под кучи донеслись слабые, едва понятные слова Ленка:

—  Я еще жив… Нужны цветы…

Сашок знал, что только цветы восстановят его силы, а значит и жизнь. И он спешно начал рвать цветы. Ребятишки дружно бросились ему помогать, еще не до конца понимая, зачем это нужно.

Охапка цветов была нарвана быстро, но, подбежав к куче, все опешили: как же их положить Ленку на землю, под эти глыбы бетона?

Наперебой посыпались предложения. Самыми разумными из них ребятам показались: бежать к главе города — он-то уж знает, какие меры принять лучше. И к строителям, пусть срочно уберут. И тут же были посланы самые расторопные из ребят.

         Вскоре расторопные гонцы вернулись. Однако со стройки их выгнали, пообещав, если еще появятся, отвести в милицию. Главы города на месте не оказалось. А по вопросу кучи отходов посо­ветовали обратиться через дорогу — в санэпидстанцию.

Там ответили:

—  Эти дела быстро не делаются. Нужно составить акт, доказать принадлежность кучи к данным строителям, затем дать предписание и назначить сроки.

         И напрасно ребятишки лили беспомощные слезы, которые падали на безмолвные бетонные плиты. Никто их не слышал. Не стал слышен и голос Ленка.

         Домой они возвращались молча. Видимо, каждый думал о случившемся. Позади их, на середине полянки оставалась огромная куча строительного мусора, где на большом обломке бетонной плиты лежали полевые цветы. Это указывало не только на то, что здесь могила Ленка, но и затрагивало будущее этих детей.

Белые медведи

(Сказка о правде)

Сказка посвящается

Барнаульской группе пловцов

«Белые медведи» и Тальменской

группе «Айсберг».

         Больше всего Сережа любил смотреть по телевизору передачу «В мире животных». Его всегда увлекали и затягивали мысли о разнообразии животного мира и таинстве их поведения.

         И вот, сегодня снова с замиранием духа он смотрит, как в далекой Арктике пингвины цепочкой, друг за другом, как ручеек, бегут по снегу к промоине, и один за другим ныряют в холодную воду и, видимо, там опускаются в ее тайные глубины. И через какое-то время, как пробки, но так же ручейком, выскакивают из воды. «Вот бы мне нырнуть вместе с ними и своими глазами увидеть этот подводный мир, — подумал Сережа, но тут же вздрогнул, мысленно ощутив себя в ледяной воде. Но он слышал, что, если регулярно обливаться холодной водой, плавать в реке, независимо от погоды, а зимой купаться в проруби, то так закалишься, что можно круглый год находиться в воде, как рыба. И Сережа твердо решил: «С завтрашнего дня начну себя закалять».

Характер у него был волевой. И он так закалил себя и привык к воде, что мог жить в воде, как рыба.

«И вот теперь я могу выполнить свое желание лучше познать подводный мир», — сказал сам себе Сережа.

«В кого же мне превратиться?»

«В пингвина?»

«В общем-то, они ведут скучный образ жизни — сожмутся в кучку и стоят часами». — «Да и Арктика далековато от дома. Лучше я превращусь в местную рыбу, ну хотя бы в карася. Карась рыба спокойная, плавает не спеша, травку пощипывает и никаких забот». И Сережа превратился в карася.

Как говориться: «Сказано — сделано».

         И вот он в тихой озерной водичке, не спеша плавает меж мягкой пушистой водоросли. Иногда рядом шныряют мальки — учатся плавать. Интересно смотреть на них глупеньких.

         «А вообще здесь хорошо! Не надо в школу ходить, не надо уроки учить, обувь после улицы чистить не надо — тут и так все чисто. Облюбовал я не вдалеке хорошее местечко для отдыха — там ветки деревьев повисли над рекой, нет ветерка, словом тишина».

         «Поплыву-ка я сейчас на отдых, хотя и не очень устал. Но что это?» — насторожился Сережа, разглядывая появившиеся перед глазами какие-то ромбики».

«Да это же сеть!» — мелькнуло в голове.

«Как хорошо, что я тихо плыл и вовремя ее заметил, а то бы залетел в нее, а из нее не выбраться. Надо переждать, когда ее уберут».

«Сейчас лягу на дно и зароюсь в ил».

Сережа так и сделал. Но уже через час почувствовал, как кто-то залез к нему на спину и пытается ее грызть.

«Понятно, это жук».

«Надо срочно на большой скорости поплавать около жесткой травы, чтобы сбросить его со спины».

         Но чтобы попасть к жесткой траве, нужно проплыть плесик, это чистый, без водорослей участок, а это опасно. Это любимые места щук для охоты. Они могут по несколько часов неподвижно стоять у кромки плеса и их не сразу заметишь. Щуки — хозяева озера, никого не бояться, а карась для них просто лакомство. Не зря гласит пословица: «Для того и щука в воде, чтобы карась не дремал».

«Лучше я превращусь в щуку — жизнь будет куда спокойнее, -решает Сережа.

«Сказано — сделано».

         И вот он хозяин озера. Куда хочет, туда и плывет. Вся мелкая рыбешка от него шарахается в стороны.

Единственное неудобство — у каждой щуки своя территория для охоты, в которую чревато вторгаться, особенно тем, кто значительно меньших размеров. Но если щука лежит на дне, это значит, она уже заглотала рыбешку и теперь ее переваривает. Возле нее можно проплыть спокойно — она не тронет.

         Незаметно подкралась осень, а затем и зима. Поверхность озера сковало льдом, который, с каждым днем становился все толще. Воздух в воду не стал поступать, дышать становилось труднее.

Караси, те давно зарылись в ил, и им зима не страшна.

«Вот это я влип! — подумал Сережа. — Из — подо льда не вылезешь, а до весны задохнуться можно.

         И вдруг вспомнил. Зимой рыбаки бурят во льду отверстия, через которые и ловят рыбу, приплывшую подышать воздухом. Отверстия во льду это надежда выжить. Но все равно зима покажется длинной. Мелкая рыбешка так и кружит у рыбацких лунок, поэтому и чаще попадается на их крючки.

«А рыбаки есть жадные, особенно наш сосед, Семен Семеныч, которому всегда мало. Сначала по целлофановому мешочку, потом по ведру, а раз, чуть-ли не пол-рюкзака поймал, и все равно жалел, что наживки не хватило. Вот и у этой лунки кто-то уже десятого окунька вытаскивает. На уху-то уже хватит! Подплыву-ка я поближе, посмотрю, из-подо льда вверх, на свет хорошо видно. Дождался Сережа, когда рыбак крючки свои вытащил, и глянул:

«Да это же Семен Семеныч опять наглеет:

— Нет, я его сейчас проучу! — И вынырнув из лунки наполовину, сказал ему: «Семен Семеныч, ты слышал сказку «По щучьему веленью?» — Так вот, я тебе повелеваю перестать наглеть! — поймал на уху и хватит. В следующий раз, если проявишь алчность, я выскочу и откушу твой нос.

         Семена Семеновича как ветром сдуло. Потом рассказывали, как он убеждал психиатра, что своими глазами видел говорящую щуку. Да кто ему поверит.

         Но как бы не была длинной зима, весна все же пришла. Солнце стало припекать, и лед стал таять, по берегам появились оттаяны.

Воздух в большом количестве стал поступать в воду озера, и жизнь в нем как бы возродилась заново.

«Ну, уж, фигу с маслом! В озере я больше не останусь! Лучше переберусь в реку, там просторы неограниченны. По реке можно уплыть хоть на край света». Но, перебравшись в реку, его мысли о неограниченных просторах разбились об разочарование.

         По реке в обе стороны плывут теплоходы, катера, баржи, моторные лодки. По воде разносится сплошной гул. Единственно, есть мелководный заливчик, куда не заплывают катера и моторные лодки, и где бы можно передохнуть от шума, но туда комбинат протянул трубу и по ней сливает какую-то желтую жидкость, от которой сразу тошнит.

         «Нет, — подумал Сережа, — мой первоначальный выбор был правильный: податься к пингвинам или на Северный полюс к мор­жам и тюленям. Вот действительно, покой! Я видел по телеку, как они беззаботно валяются на берегу, нежась под летними лучами солнца. Только туда, в эти райские места!»

«Сказано — сделано».

         На берегу Северного Ледовитого океана, между камней, отдыхает десятка два тюленей. Но трудно назвать это отдыхом, если они беспрестанно ворочаются: одному острый угол камня уперся в бок, другого толкает заворочавшийся сосед. А один ведет себя осо­бенно беспокойно, Может это и есть Сережа, который никак не может привыкнуть спать на камнях.

         Но вдруг все тюлени насторожились — послышался неожиданный звук. Мало ли что может быть? Могут появиться и браконьеры с ружьями, тогда едва ли кому удастся улизнуть в воду. Может появится и белый медведь, тоже хорошего мало. Но вскоре все успокоились. Выяснилось — это отвалился камень с пригорка.

И тут Сережа задумался. Сколько же ошибок он сделал за последнее время. Надо же додуматься превратиться в тюленя, кото­рый вздрагивает даже от упавшего камня. Белый медведь, вот что надо! Это самый мощный, сильный и смелый обитатель Заполярья! Только он! Буду только медведем, — решает Сережа. «Сказано — сделано».

         Наевшись досыта пойманной рыбиной, белый медведь завалился спать на плавучей льдине, совсем не задумываясь о том, куда может унести ее ветром или течением. Да пускай хоть за сто километров унесет его в открытое море. Для белого медведя, чтобы добраться до материка вплавь, это не расстояние.

         Проснулся белый медведь отзвуков музыки, которые доносились с корабля, проплывающего невдалеке от плавучей льдины. Но вот музыка прекратилась, и послышался голос диктора:

— Продолжаем спортивные новости. На Алтае появилась группа пловцов, которые летом плавают в реке, зимой — в проруби. Среди них есть такие именитые пловцы, как мастера спорта Александр Зеленецкий, Вячеслав Мустаев и первая в мире женщина, пе­реплывшая Телецкое озеро и покорившая Татарский пролив, чем­пионка мира Марина Исаева. Их группа не раз бороздила воды озера Байкал. Они настолько себя закалили и привыкли к воде, что в недалеком будущем смогут жить в воде, как рыбы…

«Нужно срочно встретиться с этой группой, — решает Сережа — и предостеречь их от безумного шага — жить в воде, как рыбы».

Кратчайший путь до Алтая, это немедленно плыть к Обской губе, по ней до реки Обь, а по реке Обь до Алтая.

Но плыть придется на встречу течения, это займет много времени. Я могу опоздать. Надо просто превратиться в воробья и полететь? Нет, воробей не годится, он не может летать на большие расстояния — ему через каждые 150-200 метров нужна передышка. В голубя? А еще лучше в гуся — подумал Сережа. Гусь это крупная, сильная птица, способная развивать скорость полета до 90 км. в час. При надобности гусь может лететь и ночью.

«Сказано — сделано».

         И вот уже осталась позади тундра с большими стадами оленей, а впереди тайга, а в тайге: озера, речки, полянки. И только с высоты птичьего полета можно увидеть эти просторы и красоту сибирской природы. А вот и Барнаул! Это город на Алтае, где живут эти пловцы.

         И в первый же день Сережа встретился с ними. Встреча была радушной. Сережа многое узнал об этих замечательных людях. Они скромно поведали ему о своих успехах, но зато с юмором рас­сказывали всевозможные байки и курьезные случаи в их жизни.

Вот одна из таких баек, над которой Сережа долго смеялся.

«Однажды зимой к проруби, где проходили соревнования, подплыла русалка, тоже решившая посмотреть. Ее заметил один из пловцов. Зная, что в этом озере русалки явление редкое, решил ее поймать. Он около часа гонялся за ней подо льдом, но так и не поймал. В результате команда не добрала очков и потерпела пораже­ние».

«Был и такой случай. На берегу Телецкого озера наша группа расположилась на отдых. И решено было пообедать, чтобы вос­становить силы после соревнований. Расстелили клеенку и выло­жили на нее оставшиеся продукты. И вдруг заметили, как с высоко­го скалистого берега по расщелине спускается огромный бурый медведь. И, спустившись, прямиком направляется к ним. Бежать от медведя по берегу — бесполезно, если погонится — далеко не убе­жишь. Единственный выход — уходить водой. Мы отплыли от бе­рега метров на двадцать, но медведь тоже решил искупаться и за­брел в воду. На наше счастье плескался он не более двух-трех ми­нут. Затем вылез из воды, отряхнулся и направился к нашему сто­лу. В первую очередь он принялся за открытую банку сгущенки. Как он чмокал и рычал, досадуя, что морда в банку не входит, а вы­лезать надо. Справившись со сгущенкой, медведь переключился на другие продукты. Подчистил все, совсем не задумываясь о том, что мы тоже хотим есть. После чего обнюхал все сумки и рюкзаки и, не найдя для себя ничего привлекательного, разбросал их по берегу. Затем, по той же расщелине поднялся наверх и ушел в тайгу. Нам ничего не оставалась, как пожелать ему приятного аппетита».

         Сережа тоже рассказал о своем опыте закалки и поведал о своих приключениях.

— Теперь я решил остаться человеком, — сказал он — буду ходить в школу, заниматься спортом, а вечером смотреть по телеку передачи «В мире животных». Смотреть, как пингвины, словно ру­чейком, прыгают в воду, как беззаботно плавают рыбки, как белый медведь уверенно шагает по берегу северного Ледовитого океана.

         Но теперь «Белые медведи» есть и на Алтае. Они закалены, крепки. И только благодаря убеждениям Сережи, решили остаться людьми. Будут продолжать участвовать в соревнованиях, занимать призовые места. И слово они сдержат.

Как любит говорить Сережа: «Сказано — сделано!»

Бука

         Люди поговаривали, что у них на краю деревни в болоте Бука живет, по ночам страшно ухает — детей пугает. Не любит, когда они капризничают и плачут. Непослушных детей мамы и бабушки пугали:

«Спи, вон Бука идет! Не плачь, а то Бука заберет!».

         Дети при слове «Бука» тотчас замолкали. Но только не от­вратительная маленькая девчонка, которая тоже жила в этой деревне. Всегда-то она была грязная, косматая, хмурая, нелюдимая и всегда-то капризная и вредная девчонка.

         Когда ее пугали: «Бука тебя заберет», она делала гримасу и высовывала язык. С детьми она не играла — у них игрушки брала, а свои не давала. Если кто-то из них захочет вернуть свою игрушку назад, то будет поцарапан.

         И дети сторонились этой девчонки, у которой имени даже не было. А звать-то ее звали каждый по-разному: кто — жадина-говядина, кто — чурка с глазами, кто-то придумал — муза с голым пузом. Но однажды один добрый мальчик в обиде выкрикнул ей: «У, какая ты Бука!».

Вот и приклеилось к ней крепко-накрепко это слово — «Бука». И, получив это имя, девчонка стала еще вреднее и несносней.

         Иногда ей становилось скучно одной. И, сдвинув не по-детски брови, она подумывала, с кем бы ей поиграть. Пробовала сесть на чушу — хрюшу прокатиться, но та сбросила ее на землю и убежала. Потом она, как куклу, завернула кошку в платок, но та царапнула ее и прыгнула в шкаф. Стала играть с козлом в догонялки, а тот боднул ее рогами; увидев петуха, долго гонялась за ним, чтобы поймать; но только схватила его за хвост, петух как долбанет ей клювом по затылку. Много было всяких проказных «игр».

И вот Бука вспомнила о той Буке, что живет в болоте, и от­правилась туда. Подойдя к болоту, она закричала:

—  Эй ты, Бука, выходи! Никто не отзывался.

—  Выходи, что ли! Я пришла!

Опять тишина. Девчонка Бука не на шутку рассердилась, да как заорет, да как затопает ногами.

Болото заволновалось. На поверхности его появились пузыри. Нетерпеливая девчонка не унималась:

—  Что ты там копаешься? Кому говорят, я пришла!

И вдруг совсем близко у берега зашевелилась трава, и из бо­лота показалась косматая голова, обвешанная зеленой вонючей ти­ной.

—  Ну, чего разоралась? — неприветливо встретила болотная Бука свою гостью.

Увидев ту, которой пугают маленьких детей, девчонка хлопнула руками по бокам и, качая головой, крикнула:

—  Ну и образина!

—  А ведь ты на меня похожа! У тебя такая же рожа!

—  Не серди меня, болотная поганка! — злилась девчонка.

—  На себя ты только посмотри! Мы с тобой, как две капли воды! Долго переговаривались эти две «капельки воды» и, наконец, поняли, что очень уж понравились друг другу-

—  Я завтра опять приду к тебе поиграть, а то такая скука, сказала, уходя, девчонка Бука.

—  Приходи… Обежим с тобой все болото, — ответила болотная Бука. Два дня они баламутили болото. Перекликаясь грубыми выкриками, распугали всю болотную живность.

А, прощаясь, болотная Бука сказала:

—  Завтра ко мне не приходи, а к себе меня в гости веди.

И привела девчонка болотную Буку к себе в дом… Да как разложила перед ней все свои книжки и игрушки, у Буки глаза раз­горелись: она хватала то куклу, то Мишку, то Зайку, то Мартышку. А то и книжку.

А на другой день, после игры в куклы, девчонка достала из коробки, где лежали игрушки, скакалку и начала скакать.

Бука, увидев, как девчонка умело и ловко это делает, потянула у нее из рук скакалку:

—  Дай мне! Дай мне!

Но, прыгнув раз, за скакалку зацепилась, упала на землю и чуть-чуть не разбилась.

Но она нисколько не огорчилась и опять за скакалку вцепилась.

—  Я еще! Я еще! — кричала она, поднимаясь.

И опять запнулась, и опять растянулась. Пришла мама противной девчонки и удивилась, увидев на их грязных рожицах сияющие светлые улыбки.

— А ну-ка, грязнули, марш умываться! Ведь как-то негоже чушками остаться.

С неохотой возвращалась домой в болото Бука, почувствовав впервые, что такое одиночество и скука. А с рассветом прибежала опять. Закричала с порога:

—  Я пришла поиграть!

А мама противной девчонки сказала:

—  Вон в огороде у нас банька дымится.

Противная девчонка о баньке и слушать не желала, а Бука болотная о баньке ничего еще не знала.

—  Не хочу я баньку, — девчонка кричала.

—  А я хочу, — болотная Бука сказала. И очень удивилась, когда в баньке очутилась.

Била ладошками по воде, на девочку плескала. А та, глядя на

Буку, от радости визжала. Мама мыла голову Буке, а она мыльную

пену руками хватала, нюхала ее и лизала. Не боялась грязнуля и

глаза не закрывала. Ох, и нахлюпались в баньке две Буки! Посмотрели друг на друга и удивились — в каких хорошеньких дев­чонок превратились. Мама нарядные им платья надела, волосы рас­чесала, в румяные щечки поцеловала. И сказала, заплетая косички:

—  Ай, да чудо! Ай, да прелесть, девчонки-сестрички!

Как взглянули в зеркало — себя не узнали. Там не грязные Буки, а девчонки счастливые стояли. Мама, обнимая их, к себе прижала и ласково спросила:

—  Как, дочка, звать тебя, ты не забыла?

—  Бука!!! — выкрикнули девчонки разом.

—  Неправда! Банька эти имена с вас смыла!

—  Я, мама, вспомнила! Я Галя!!!

—  А сестренку твою назовем Лина, — улыбнулась мама, усаживая дочек за стол.

         А на столе, да на белой-белой скатерти самовар пыхтит. А в тарелках лежат румяные пироги да ватрушки, калачи да сахарные плюшки. Попробовала Лина пирожок — очень понравился, попро­бовала откусила плюшку — она во рту растаяла. И Лина маме ска­зала:

—  Вкуснятины такой я в жизни не едала.

А днем, услышав смех и радостные визги, ко двору Буки сбежались ребятишки. И, увидев двух хорошеньких девочек, от удивления рты поразевали.

—  Ты кто? — спросил добрый мальчик девчонку Буку.

—  Я Галя, — ответила девочка, улыбаясь. — А это моя сестричка Лина.

 —  Идите к нам играть! — пригласили девочки ребятишек во двор. Отец смастерил качели. Дети дружно расселись. Вот тут-то было радости!

         Долго-долго во дворе девчушек-хохотушек не смолкали и смех, и визг. Дружно и весело жили сестрички. Мама каждый день им заплетала косички. Пирогами, блинами кормила, щи и кашу варила. А девчонки-сестрички с аппетитом все ели. И с каждым днем все хорошели.

—  Наших девчонок теперь не узнать, — сказала однажды счастливая мать.

Игорек и Тамара

(Сказка сегодняшнего дня)

         В центре таежного села жила молодая пара — Игорек и его подруга Тамара. И пришла им такая идея, не будем жить по таежному, а будем жить в ногу с модой по городскому. Тамара стала курить, а Игорек перестал бриться, отпустил усы и бороду. И стали ходить по селу, удивлять селян, а они смотрят на них и улыбаются. Знать не созрело село для высокой культуры и решили податься в город, где их оценят. Чтобы удержаться в городе, для подъема коровенку ро-дительскую продали, двух овец, гусей и еще кой какую живность. Но и горожан удивить не удалось, здесь давно в моде «Мальбро», а не простые сигареты, а тряпки, нет этикетки, считай второй сорт. Игорек с Тамарой поняли, ловить здесь нечего, надо тянуть тропу за бугор. Мир посмотреть, а главное себя показать. Долго искали место под солнцем, наконец, нашли. Небольшой городок на берегу моря, сплошные коттеджи, построенные из тонированного кирпича: красные, розовые, белые, сиреневые, один другого краше. Улицы моют родниковой водой, а кругом разбиты сады, где растут яблони, груши, сливы, абрикосы. Входы в коттеджи утопают в зарослях ви­нограда.

—  Вот тут и бросим якорь, — сказала Тамара. — Да и деньги кончи­лись. Завтра пойду подыскивать работу. Я современна, молода, стройна, красива, словом неотразима.

Заводов здесь нет, одни фруктово-консервные цеха. Куда она и пошла. Первое, что ей сказали:

—   Перестань жевать жвачку. Здесь нет коров, которых жвачка скло-няет к спячке. Теперь понятно? Что смотреть на жующую не прият-но! Да ты еще куришь? Кому приятно нюхать твой дым? Мне непо-нятно!

—  Но я буду выходить на улицу курить.

—  Ты будешь стоять на улице курить, тогда за что я буду тебе платить. Видно ты перестаралась, западной культуры нахваталась. Пойди в школу поучись, ума, знаний наберись. Труд всем сердцем полюби, вот тогда ко мне иди.

Игорьку тоже от ворот дали поворот. Руку Игорю не подали, с ним здороваться не стали, но тактично объяснили, даже памятку вручили. (Выписка из научных трудов врача). А написано в ней так:

— Во время приема пищи, особенно рыбы и мяса, на усах и бороде остается много пищевых крошек, которые быстро разлагаются, об­разуя скопище микробов, которые при воздействии тепла изо рта и носа, даже в 15-ти градусный мороз чувствуют себя прекрасно. И человек, периодически поглаживая усы и бороду, заселяет ими и руки. Согласно логике, руку такому человеку подавать опасно, а целоваться тем более.

         Игорек тогда понял, почему в родном селе сторонились его все. И, наконец, до Тамары дошло, что не нужно людей смешить, а надо домой скорее спешить. Перед селянами извиниться и к труду, куль­туре, гигиене приобщиться.

Марьюшка

         На краю деревни, на зеленой полянке в березнячке, девчонки водили хоровод. Издали услышал Кирьяк самый звонкий голос.

«Ох, уж эта Марья! — вздыхал он. — До чего же хороша девка!» Уже в который раз появлялся он здесь, в этом березнячке, садился не­вдалеке под одной и той же кудрявой березкой и слушал задушев­ные девичьи песни и озорные частушки.

«И кого это Кирьяк высматривает? — гадал его сосед по дому, -Ни как Марьюшку?»

—  Знаешь что, любезный, не пяль-ка ты на нее глаза, — сказал он ему

—  Эх, Маркел, Маркел, все равно я женюсь на ней.

— Женишься?! Ан, куда тебе! Рылом не вышел! — выпалил залпом Маркел и предостерег, — выброси блажь из головы. Иван за нее тебе все ребра пересчитает.

—  Какой еще Иван?

—  А такой! Э, дурень, ты, дурень, а все туда же, «женюсь», а вот такого видного парня в их деревне и не приметил.

На Кирьяка предостережения Маркела не подействовали. И он по-прежнему высматривал Марьюшку и пялил на нее глаза. А над ней девчонки подшучивали:

—  Вон «женишок» твой появился! Смотри, смотри Марьюшка, он опять пожирает тебя глазами!

—  Да, ну Вас! Нашли тоже «женишка»?!

         Марьюшке становилось не по себе. Эти пристальные и пронзительные взгляды Кирьяка пугали ее. И она, боясь встречи с ним с глазу на глаз, все реже и реже стала бегать на гулянье. А когда началась заготовка на зиму: засолка огурцов, помидор, грибов, квашение капусты, она помогала матери на кухне или занималась во дворе скотиной. Однажды, вечером она кормила поросят и обратила внимание, как один из них бойко поддавал пятаком в бока то одного, то другого поросенка, отгоняя их от корыта.

Марьюшка присмотрелась к этому драчуну. Он чем-то отличался от других поросят. «Не наш», — подумала она. А поросенок посмотрел на Марьюшку и, громко чавкая, уткнулся в корыто.

Марьюшка, войдя в избу, сказала:

—  Чей-то поросенок к нам забежал…

—  Как забежал, так и убежит…Найдутся хозяева, — ответил отец.

Полетел снежок. С наступлением морозов девчонки стали соби­раться в чьей-нибудь избе — каждая со своим рукодилием. Они ши­ли, вязали, вышивали и пели. А позже один за другим приходили парни, и начинался веселый перепляс.

         Марьюшка, вытанцовывая с парнями, украдкой поглядывала на Ивана, который сидел в углу на скамье и любовался ею. Быстро полетели короткие зимние деньки.

— Хватить бегать, дочка, — сказала мать. — Помоги-ка шерсть тере­бить, прясть уже надо.

И Марьюшка, истеребив шерсть, уселась за прядку. Тотчас на колени к ней запрыгнул кот. Раньше он этого не делал.

Марьюшка крутила веретено и пела, а он, лежа у не на коленях, вытягивался, тихо мурлыкая, а потом свернулся калачиком и уснул.

Мать, увидев его раз на коленях дочери, да два, удивленно подумала:

«Чего это он стал липнуть к Марьюшке?» Потом стала грубо гово­рить:

—  Был кот как кот, а сейчас от рук отбился. Мыши табуном по дому ходят, а ему «трын-трава».

Кот при этих словах лениво поднимал голову и поглядывал на хозяйку.

         И вот как-то, запрыгнув на колени Марьюшке, он вдруг стал злобно теребить когтями ее фартук и кусать руки, Марьюшка рассердилась и сбросила его. Она не понимала, что же с ним произошло. Отчего у него появилась такая злоба к ней.

         Однажды, шумной и веселой гурьбой молодежь возвращалась с посиделок. Кот пробежал было мимо, но, услышав знакомый задор­ный смех, вернулся, прошмыгнул меж ног Марьюшки, подпрыгнул, царапнул за руку идущего рядом Ивана и скрылся.

—  Сдурел что ли?- сердясь, сказал Иван.

—   Это он ревнует, — засмеялась Марьюшка, поняв, отчего изменилось поведение кота к ней.

         Раскрасневшаяся от мороза и радостная прибежала она домой. Лицо сияло от счастья, глаза блестели, на губах горел поцелуй Ивана.

И только она сбросила с плеч шубу, как вдруг ей на спину прыгнул кот. Это милое создание просто преобразилось: шерсть встала ды­бом, глаза загорели злыми огоньками. Марьюшка в испуге закрича­ла, когда он когтями вцепился в ее косу, и с яростью стал выдирать волосы. Мать, подскочив, попытался сбросить его, но не тут-то бы­ло. Страшно сверкнув глазами, он царапнул ей руку. Тогда мать взяла с пола полешко и стукнула его. Царапнув ее еще раз, кот вце-пился зубами Марьюшке в шею. Мать сильнее огрела его полеш­ком, схватила за шкирку и швырнула на пол. Кот, шмякнувшись об пол, дико замяукал и убежал.

Спустя два дня отец принес в дом сильно побитого кота.

—  Кто же его так? Васька чуть слышно мяукнул и лизнул отцу руку.

—  Да это мама отходила его поленом, — засмеялась Марьюшка.

—  За что же? Да еще поленом, — удивился отец.

—  За то, что он мне чуть волосы не выдрал.

—  Такой спокойный и добрый кот…

—  Ты бы посмотрел, отец, как я с ним воевала. Так вцепился в косу Марьюшке, что еле оторвала, пока не огрела поленом, — начала оправдываться мать.

—  Вася, Васенька, что же ты так? — ласково выговаривал отец коту.

Наступила весна. Как-то Марьюшка засиделась у подружки. Выйдя из калитки, она, не торопясь, пошла домой. Но, увидев издали фи­гуру Кирьяка, быстро повернула назад. На следующий вечер она сказала Ивану:

—  Ванюша. Мне очень страшно. Я так боюсь Кирьяка. Он что-то зачастил в нашу деревню.

— Знаю, — обняв ее, сказал Иван, — вот поженимся, тогда он оставит тебя в  покое.

         Но Кирьяк не мог себе представить дальнейшую жизнь без Марь­юшки. Жил он на краю деревни со своей дальней родственницей, которая совсем недавно приехала к нему, и стала вести его хозяйст­во. Она видела Кирьяка только днем, да и то, когда он крепко спал, и постоянно твердила:

—  Хватит мотаться туда-сюда, а лучше женись, и делу конец. И Кирьяк размечтался:

—  «Ох, и хозяйка появится в моем доме! И хороша, и весела, и работящая!»

Однажды, он проснулся раньше обычного и, лежа в постели, строил планы…

А Марьюшка в этот день, напевая, занималась уборкой: помыла окна, полы, поставила самовар. Она дожидалась родителей. Вдруг отворилась дверь, и на пороге появился Кирьяк. Марьюшка вздрогну­ла. — Ну, что испугалась? -спросил он, улыбаясь. Вон самовар у тебя вскипел… Чай пить будем…

Марьюшка засуетилась. Самовар поставила на стол, выставила варенье, булочки, пироги. Она почувствовала, что делает это не по своей воле, а ей кто-то управляет.

—  Теперь садись, поговорим. Я пришел тебя сватать, — спокойно и самоуверенно сказал Кирьяк.

—  Что?! — удивилась Марьюшка, — Ты же знаешь — я невеста Ивана.

—  Была его, теперь станешь моей!

—  Кирьяк, что ты говоришь?! Я ж тебя не люблю! — запальчиво

выкрикнула Марьюшка.

—  Выйдешь замуж — полюбишь, — ехидно улыбаясь, ответил он.

—  Никогда!!!

         Кирьяк не выносил, когда ему перечили, это его очень злило. У него заходили желваки, в глазах забегали злые огоньки. Он выплеснул кипяток чая из своей чашки на стол. Марьюшка отшатнулась в сторону, а Кирьяк расплылся в улыбке и потянулся к самовару, наливая еще. А в это время к Марьюшке спешил Иван.

         Издали увидела его, к нему подбежал песик — Верун. Странный выкрик Марьюшки встревожил Ивана. Он тихо подошел к окну.

— Никуда не денешься, пойдешь! — услышал Иван уверенный голос Кирьяка.

—  Никогда!!! Никогда!!! — еще уверенней выкрикнула Марьюшка. Иван второпях сдернул с гвоздя вожжи и вошел в избу. От удара

вожжами у Кирьяка вылетела из рук чашка. Не успел он опомнить­ся, как вожжи прошлись по его спине. Вбежавший вслед за Иваном в избу Верун, начал цепляться зубами то за руку, то за ногу сва­лившегося с табуретки Кирьяка. Не понимая, как он очутился у от­крытой двери, Кирьяк, наконец, сообразил, что надо бежать. Со­бравшись с силами, он рванул наутек. После такого сватовства Кирьяк исчез из деревни.

         Однажды, Иван возвращался один с поля и, чтобы сократить путь, свернул с дороги и пошел через соседнюю деревню. Обойдя строя­щийся сруб дома, он вышел на задворки чьих-то огородов, огоро­женных редкой изгородью из длинных кольев. Дальше начинался пустырь. Вдруг, откуда ни возьмись, на него выскочило странное животное, похожее на козла. Но вместо двух рогов на лбу, как пика, торчал один длинный и острый рог.

Иван понял что-то недоброе в его намерениях и отбежал в сторону. Козел проскочил мимо и как сквозь землю провалился. Иван заспешил.

Подходя к своей деревне, он услышал гармошку и самый дорогой голосок своей Марьюшки. Девчонки напелись, наплясались и стали расходится по домам.

         Был теплый и чудный вечер. Светила луна, звезд на небе высыпало видимо-невидимо! Марьюшка и Иван, обнявшись, стояли около дома и, запрокинув вверх головы, смотрели на звезды, загадывая желания.

         Вдруг Марьюшка почувствовала, как к ее спине прижался кто-то невидимый. Затем послышались удаляющиеся шаги. Наступила тишина. Через минуту издали послышался топот, который, приближаясь, усиливался. Иван почувствовал, что прямо на них кто-то несется. И при лунном свете мелькнул длинный рог. «Опять этот козел», — сообра­зил Иван и быстро отскочил в сторону, увлекая за собой и Марь­юшку.

         Козел на бегу так и врезался в угол дома, где только что стояли они, и всадил в него почти весь свой длинный единственный рог. Он дико заорал, задергался из стороны в сторону, пытаясь выдернуть его. Но напрасно — рог сидел крепко.

         На дикий крик козла из дома выбежали родители Марьюшки. Мать заохала, а отец, посмотрев на это странное животное, задумался. Он вспомнил «приблудного» поросенка, «сердитого кота», а теперь вот «однорогий козел». «Уж ни из Чертовой ли ямы к нам стали наведываться эти непрошенные гости?»

Козел, не переставая, орал. На его крик со всех концов деревни сбежались люди. Они осматривали эту диковинку, но близко по­дойти боялись. Все стояли в стороне и выжидали, что будет дальше.

Один мужик осмелился подойти поближе к пришпиленному к дому козлу и сказал:

— Сейчас сбегаю за пилой, и делу — конец.

         При этих словах козел задергался сильнее, стал выше поднимать передние ноги, пытаясь дотянуться до рога. При этом он орал, крях­тел, сопел, извивался всем телом.

         Мужик принес пилу и в нерешительности прикидывал, с какой бы стороны подойти. Козел, увидев пилу, начал брыкаться, дергаться, мотать головой из стороны в сторону и дико вопить.

         Люди в испуге отскочили в сторону. Совсем обессиленный козел не сдавался. Собрав все силы, он подался сначала вперед, а потом рывком назад и затих.

         Иван спокойно сказал: — Пойдем спать. Со своей бедой он сам справится.

Козел брыкнул задними ногами, сделал в сторону скачок и скрылся за домами. А на углу дома остался торчать его вырванный изо лба рог.

Люди стали расходиться по домам. В каждой избе потом еще долго никто не мог уснуть.

         Утром мужики выдернули рог, а в глубокую дыру набили опилок, смешанных со смолой. Долго деревня судачила об этом случае.

Зимой в деревне Ивану да Марье свадьбу справляли. У ворот тройка лошадей стояла. В гривах у каждой развевались вплетенные разноцветные ленты. Нарядные жених и дружка сели в сани, чтобы ехать за невестой. Но, вдруг что-то случилось. Лошади задрожали и встали на дыбы. Битый час нельзя было выехать из ворот, словно кто-то держал лошадей. Пришел дед Михей, прошептал что-то, по­крестился и, взяв лошадей под уздцы, вывел из ворот. Состоялось венчание и веселая свадьба.

         Хорошо зажили молодые. Марьюшка с песнями справлялась с любой работой. Щи и кашу варила, мужа кормила, пироги пекла и успевала хороводы с девками водить. Но вот вышел царский указ, по которому Ванюшу забрали в солдаты.

         Служил он недалеко от деревни. У Марьюшки в ту пору родился сыночек. Надумала она к Ивану сходить и сына показать. Собра­лись они с подружкой Нюрой, тоже солдаткой, и пошли. Дорога была им знакома — они уже там бывали. Шли, вели разговоры жи­тейские, шутили. Когда устали, свернули в лесочек отдохнуть. Марьюшка, пока сыночка кормила, задремала. Когда она открыла глаза, Нюры рядом не было.

—  Нюра! — позвала она подружку.

         Тишина. Она громче крикнула, оглядываясь по сторонам. Обошла вокруг и села на место, где они сидели. Затревожилась Марьюшка. Она не знала, что ей делать дальше. Еще походила по лесу и вышла на дорогу. Шла, шла, а дороге конца и края нет. Испугалась Марь­юшка. «Неужто заблудилась», — подумала она.

«Не может быть, ведь дорогу я хорошо знаю».

Посмотрела, а солнышко садится.

«Где же Нюра? — тревожилась Марьюшка. — Может она уже дома?»

Долго не думая, она повернула назад, решив вернуться домой. Стало темнеть.

         Вдруг вдали блеснул огонек. Марьюшка в надежде, что это ее деревня, заспешила к нему. Она шла, а огонек все дальше удалялся от дороги, уводя ее в сторону. Когда она подошла к высокому забору, было совсем темно. Она постучала. Ей открыла женщина и зашеп­тала:

—  Милая, как ты сюда попала? Беги скорей отсюда, пока не поздно. Но было уже поздно. На пороге, широко распахнув дверь, стоял хозяин. Луч света, вырвавшийся из двери, осветил его лицо. Это был Кирьяк, только лицо его было изуродовано — на лбу была глубокая впадина. В глазах его горел какой-то дьявольский огонь, рот светился в ехидной улыбке. Марьюшка вздрогнула и попятилась назад, прижимая к груди сыночка.

—   Вот и встретились, Марья! Теперь ты от меня никуда не денешься, — сказал он, протягивая к ней руки. — Сыночка-то отдай. Устала небось, поди — отдохни. Я давно тебя поджидаю. Он силой завел ее в дом.

Марьюшка взглянула на женщину, как бы ища защиты. Ребенок заплакал.

—   Я должна покормить его, — тихо произнесла Марьюшка.

—  Авдотья, — обратился он к женщине, — принеси сына, пусть она его накормит. Покормишь его первым, а твоему, что останется. Будешь кормить его каждый день, пока он сам ложку не возьмет, -сказал он.

Прошел день. На другой день он зашел к Авдотье в комнату. На коленях у Марьюшки лежал не его сын.

—  Корми его первым! — заорал он, бесцеремонно хватая ее сына. А, положив ей на колени своего, прикрикнул:

—  Корми!

Ребенок играл ручонками.

—  Кирьяк, — впервые, за все время, Марьюшка произнесла его имя, — ты же видишь, он сытый.

Хоть и убедился Кирьяк в правоте Марьюшки, но, уходя, предупре­дил:

—  Буду каждый день проверять. И хватит прохлаждаться, помогай Авдотье: печь топи, еду вари, скотину корми. В доме полно работы.

Не вытерпела молчаливая Авдотья и, сокрушенно качая головой, сказала Марьюшке:

—  Ты хоть знаешь, куда попала?

—  Знаю, — вздохнула Марьюшка.

— Эх, девка, беги отсюда, пока сын твой жив. Кирьяк очень бранит­ся, что его Кирьячонку мало молока достается.

Прошли еще дни. Для Марьюшки они казались вечностью, с тех пор, когда она попала в этот дом. Она трудилась и кормила сына Кирьяка, не обижала его, хоть и чувствовала в душе неприязнь к нему.

Кирьяка она почти не видела, но частенько чувствовала его неви­димое присутствие у себя за спиной.

         Как-то поутру она управилась со скотиной и пошла кормить мальчишек. Подойдя к комнате, где были дети, она столкнулась в дверях с Авдотьей, которая была чем-то встревожена.

—  Что случилось? — спросила Марьюшка.

—  Говорила тебе — беги, — зашептала она, — чувствовала я, что плохо кончится.

Марьюшка вошла в комнату и обомлела — на кровати лежал один сын Кирьяка. Марьюшка бросилась к Авдотье.

—  Где мой сынок?! Где?!

—  Не знаю, был здесь.

У Марьюшки на глаза навернулись слезы, она смахнула их рукой и молча пошла.

—  Куда ты? — схватила ее за руку Авдотья.

—  К Кирьяку! — вскрикнула Марьюшка.

—  Что ты! Что ты! — испугалась Авдотья, продолжал удерживать ее. — Такты можешь навредить себе! Не надейся на его милость, он очень жестокий…

Марьюшка присела на край кровати и зарыдала. Авдотья хотела хоть как-то помочь ей и успокоить. Она и сама была расстроена не меньше Марьюшки. Найти нужные слова ей мешала навязчивая и страшная мысль:

«Уж не отдал ли Кирьяк мальчонку к «дружочкам» своим в Чертову яму… Нет, не мог. Ведь он посещает «дружочков» только ночью. Где ж тогда мальчонка?»

—  Сыночек! — со вздохом произнесла Марьюшка, и вышла из комнаты. Она не могла избавиться от страшных мыслей, нахлы­нувших на нее.

—   Сыночек, сыночек… — шептала она, подавляя рыдания. Воспоминание о Ванюше и о доме вызвали еще больший поток слез. Она неосознанно двигалась то в одну сторону, то в другую. В мыслях ее мелькали видения — одно страшнее другого. Стукнув­шись о косяк, она очнулась и подумала: «Я так сойду с ума». Утерев слезы, огляделась, и увидела дверь комнаты Кирьяка. Марьюшка замерла от страха. Ее пугала неизвестность — что же там за дверью.

         Осторожно подошла к двери и приложила к ней ухо. За дверью -тишина. Вдруг раздался такой храп, и она в испуге отскочила от двери.

Придя в себя, пошла в скотник. Там, в это время, заблеяла объягнившаяся овца. Войдя в скотник, Марьюшка остолбенела. В яслях овцы, рядом с ягненком лежал ее сыночек. Дрожащими рука­ми она взяла его и, приложив ухо к грудке, прислушалась. По ее лицу поплыла улыбка.

— Слава тебе, Господи! Слава тебе, Матерь Божья! Живой, живой! — твердила она, осыпал спящего сына поцелуями…

—  Марьюшка!? С удивлением встретила Авдотья ее с сыном на руках. — Где ты его нашла?

—  В яслях у овечки, — радостно ответила Марьюшка.

Авдотья, с тревогой подумала: «Ох! Будет гром и молния, когда Кирьяк увидит мальчонку опять здесь!»

Кирьяк, выспавшись, вечерком заглянул в их комнатушку и был страшно взбешен, хоть и Марьюшка в это время кормила его сына. Метнув злой взгляд на нее, он взревел:

—  Кто посмел его принести сюда?

—  Я, — спокойно сказала Марьюшка, — это же мой сын. —  Мой сын теперь — твой сын, поняла! И чтобы молока ему хватало, корми его одного. А это Иваново отродье пусть живет там, куда я его отнес, сосет овечку и учит язык скотины. А подрастет, хороший пастух из него получится.

—   Кирьяк! — вскрикнула Марьюшка, но, взглянув на Авдотью, смягчилась.

—  Разреши ему побыть здесь, хотя бы до утра, а с рассветом я его унесу назад…

Марьюшка умоляющим взглядом взглянула на Кирьяка.

—  Только до утра, — согласился он.

Что же заставило жестокого Кирьяка сменить гнев на милость? Повидимому, умоляющий взгляд Марьюшки, ее покорность. И, что в руках она держала его сына.

Когда Кирьяк ушел, Авдотья сказала:

—  Молодец, что не вспылила. Не перечь ему, потерпи денька два, три…

—  Я его боюсь, — со вздохом произнесла Марьюшка.

Сильно расстроенные случившимся, они стали обдумывать, что же делать дальше.

—  Выход один — бежать, — твердо сказала Авдотья. — Не оставит он тебя в покое, загубит. Хвастался, что женится на тебе, свадьбу отгрохает, как только вернется откуда-то их главный нечистый.

—  А когда он вернется?

—  Дня через два-три его там ждут.

«Вот оно что», — подумала Марьюшка и в страхе ужаснулась, представив, что ее ждет. Она вспомнила, как Кирьяк когда-то выкрикнул:

«Эх, Марья, прикипела ты к моему сердцу! Запомни, мы с тобой на весь век связаны!» От тревожных дум Марьюшка всю ночь не сомкнула глаз. С рассветом с болью в сердце она отнесла сонного сыночка к овечке в ясли, и украдкой бегала посмотреть, как там ее дорогое дитятко. Если он спал, она целовала его и поспешно уходила. Иногда она забывала об угрозах Кирьяка и задерживалась. Однажды, застав ее кормящей грудью сына, Авдотья встревожилась:

—  Ой, девка, не клич на себя беду! Приходи сюда, когда он спит или уходит к «дружкам». Марьюшка, смахнув набежавшую слезу, молча положила сыночка и пошла кормить свиней.

         Кирьяк понимал, что у нее нет другого выхода, как смириться, и торжествовал. Прошедший день и другой ничем его не огорчил, и он поверил в покорность Марьюшки.

—  Ну, Авдотья, завтра ждем «самого», Медовуха у тебя к свадьбе готова? — улыбаясь, спросил он вечером. —  А как же, давно гуляет, — ответила Авдотья и добавила, — ох, и хороша!

—  Ты у меня молодчина, — похвалил ее Кирьяк и ушел.

У Марьюшки от волнения по телу пошла дрожь, когда ей поведала Авдотья о разговоре с Кирьяком.

—  Страшно мне, — еле вымолвила она.

—  Не бойся, я его утром угощу медовухой, — и Авдотья, помолчав немного, озабоченно произнесла, — вот бы не уснуть, а дождаться его.

Появившийся на рассвете Кирьяк проверил, на месте ли мальчонка, заглянул в их комнатушку и пошел на кухню. Авдотья встретила его с ковшом в руках.

—  На-ка, попробуй, — предложила она, облизывая губы. Кирьяк улыбнулся ей и приложился к ковшу.

—  Хороша! — крякнул он и пошел спать. Авдотья волновалась и ждала, когда он уснет.

Услышав его храп, она поспешила забрать у овцы мальчонку. Марьюшка встретила ее молча, с тревогой в глазах.

—  Собирайся! — твердо сказала Авдотья.

Марьюшка завернула потеплее сонного сыночка в две пеленочки.

—  А ты чего сидишь? Бежим вместе.

—  А как же мальчонка? — вздохнула Авдотья, показав глазами на маленького беззащитного Кирьячонка. Жалко дите.

—  У него есть отец, — резко сказала Марьюшка.

—  Кирьяк долго будет спать. Я ему травки в медовуху положила. А дите будет плакать.

—  А как же ты, если он проснется? — спросила с тревогой Марьюшка, взяв на руки сыночка.

—  Придумаю что-нибудь, — с грустью ответила Авдотья, подав ей узелок. Они вышли из комнаты.

Марьюшка обнимая и целуя Авдотью, спросила:

—  Может надумала? Бежим со мной!

—  Беги Марьюшка, а я за тебя молиться буду. С Богом, милая. Марьюшка в последний раз взглянула на Авдотью и подумала:

«Что же с ней будет?»

         Вот и долгожданная свобода! Наконец-то она вырвалась из этого страшного заточения. Все дальше и дальше удалялась Марьюшка. Перед глазами у нее стояло грустное и тревожное лицо Авдотьи.

         Отдохнув немного, она бежала дальше, бережно прижимая сына к груди. Силы стали покидать ее. Чаще и чаще останавливаясь, чтобы отдышаться, и изнемогая от усталости, она свернула в густой кустарник. Спустилась в низинку и увидела родник. Марьюшка положила сына на травку, сполоснула лицо родниковой водой, напилась и прилегла рядом с сыном.

         Лежа на спине, она вглядывалась в голубую высь неба. Перед глазами быстро замелькали избы…, угол дома с торчащим длинным рогом… Марьюшка вздрогнула и очнулась от видений.

Сынок заворочался, она взяла его на руки, чтобы покормить. Мальчик жадно сосал грудь, а Марьюшка ласково целовала его то в лобик, то в щечку. Она вспомнила Нюру: Куда же она исчезла? Где сейчас?» Вспомнила дом, Ванюшу, родителей, веселые лица под­ружек.

         И вот появилось печальное лицо Авдотьи. Сердце Марьюшки заныло. «Как же я ее одну оставила? Ведь она, спасая меня, себе навредила. Кирьяк мой побег ни за что ей не простит. Какой страшный удар падет на ее голову. И что с ней будет? Нет, я не должна была оставлять ее», — думала она.

И Марьюшка, взяв сына на руки, повернула назад — в этот страшный дом. «Только так. Будь, что будет. Свадьба, так свадьба. Мы с Авдотьей что- нибудь придумаем».

         После отдыха ей шагалось легче. Но чем ближе подходила она к дому, тем беспокойство ее усиливалось. Сердце так и поднывало. Крепче прижимая сыночка к себе, она со страхом думала, что ей скоро придется расстаться с ним, Марьюшка подошла к воротам и прислушалась. Во дворе стояла тишина.

Войдя в дом, она услышала тихий детский плач. Марьюшка решительно открыла дверь и вошла в комнату. Авдотья, увидев ее, обомлела и, заикаясь, вымолвила:

—  По-пой-мал…

—  Успокойся Авдотья, я сама вернулась.

—  Са-а-ма, — растянула Авдотья, — зачем?

—  Ну, как же я могла оставить тебя в беде?

Авдотья не выдержала и, обняв Марьюшку, разрыдалась. Кирьячонок заплакал сильнее. Марьюшка взяла его и начала кор­мить.

—  Отнеси моего сына в ясли, а то Кирьяк проснется… Авдотья понесла спящего мальчонку к маме-овечке. Положила

рядом с ягненком, тяжко вздохнула и пошла назад. Проходя мимо комнаты Кирьяка, услышала сильный, со свистом, храп. «Вот и хорошо», — подумала она. Кирьячонок насосался и уснул. Авдотья с Марьюшкой, обнявшись, молча сидели и думали… Смахнув слезу, Авдотья сказала:

—  Ой, как мне страшно стало, когда ты закрыла ворота. Тут еще Кирьячонок разревелся. Привык он твою грудь сосать, а я никак не могла ему воткнуть рожок. Орет и все тут. Если бы Кирьяк проснулся — беда!

Кирьяк от выпитой медовухи проспал дольше обычного. И, проснувшись, пошел с обходом по дому. Увидев мальчонку в яслях овцы, с ехидной улыбкой сказал:

—  Иваново отродье на месте, пойдем дальше… А где же они? — удивился Кирьяк, не застав Авдотью и Марьюшку в комнате. Взглянув на своего спящего сына, заулыбался.

Из кухни доносились запахи. Кирьяк заглянул и туда. У плиты хлопотали Авдотья с Марьюшкой. В больших чугунах варилось мясо, на сковородках шкварчало сало. Марьюшка, украдкой взглянув на Кирьяка, села чистить картошку. Довольный хозяин удалился, хлопнув дверью.

—   Пошел в Чертову яму. Ну, теперь, Марьюшка, будем ждать гостей, — тяжело вздохнув, промолнила Авдотья. — А ты вот что, держись смелее, как ни в чем не бывало.

—  Авдотья, а этот — их главный, страшный? — боясь с ним встречи, с опаской спросила Марьюшка.

—  Он такой же, как Кирьяк — «красавец»! Одни зубы чего стоят -торчат, как у волка клыки!

— А другие друзья? — замялась Марьюшка, не находя подходящего слова.

—  Не хочу тебя прежде времени пугать, но приготовься, моя милая, ко всему. Увидишь страшные рожи, — сказала Авдотья и, немного подумав, добавила: — страшней не придумаешь.

—  Они, что все оборотни?

—  Не знаю.

—  А Кирьяка ты видела оборотнем?

Удивленная Авдотья, вытаращив на Марьюшку глаза, ответила:

—  Никогда… А ты?

Марьюшка тяжко вздохнула, по щеке побежала слеза. И Авдотья, боясь, что она расплачется перед приходом Кирьяка, — сказала:

—  Поди, покорми сыночка, а то Кирьяк скоро вернется. Марьюшка вышла, а Авдотья задумалась. Она знала, что Кирьяк

продал свою душу дьяволу. Вот нечистая сила и затягивала его в Чертову яму, а потом он и сам стал туда ходить. Но что он оборотень?

Марьюшка вернулась на кухню. И Авдотьины мысли стали путаться, уступая место сильной озабоченности о предстоящей не то свадьбе, не то гулянке нечистой силы.

         Они поставили на стол большие бутыли с медовухой и кружки, всевозможную солонину, куски мяса, жареное сало и каравай хлеба. Авдотья, зная, что они здесь больше не нужны, взяла Марьюшку за руку:

—   Пойдем.

—  Сейчас. Воды ни капли нет. Сбегаю к колодцу. И она взяла ведро, вышла на крыльцо и обомлела от ужаса. Перед ней стоял страшный зверь, наподобие козла, с взъерошенной шерстью и не­большими рогами. Козел в два прыжка подскочил к дому и исчез между его бревен.

         Вслед за ним из досок забора полезли непонятные звери со страшными мордами. Они делали огромные прыжки к дому и тоже исчезали в его стене.

«Черти», — мелькнуло в голове у Марьюшки и она, бросив ведро, вернулась назад. Комната Кирьяка уже сотрясалась от топота, диких выкриков, хохота, гигиканья и какого-то мелкого дробного стука. Марьюшка, зажав уши, вопросительно посмотрела на Авдотью:

—  Что это там твориться!?

—  Исполняют торжественный танец по случаю особой встречи. А их главный черт длинными своими когтями бьет по медному тазу. Чертям очень нравятся дробные звуки. А от звука разбившегося стекла они просто млеют от удовольствия.

— А откуда ты все это знаешь? — спросила удивленная Марьюшка. — Кирьяк рассказывал?

—  Сама видела. Собрались они в прошлом году, в это же время, да все враз как затопают, завизжат. У меня от испуга стеклянная крынка так и выпала из рук — крынка вдребезги, а они такой радостный визг подняли. И Кирьяк заставил меня принести по­следнюю крынку и разбить ее об пол — им на радость. Так они больше часа прыгали, с визгом, топчась на осколках.

Авдотья вела рассказ, а в комнате Кирьяка продолжалось дикое, шумное веселье. От этого шума и гама проснулся Кирьячонок и разревелся. У Марьюшки, увидевшей всех этих нечистей, просто руки не поднимались, чтобы взять его и, тем более, кормить.

Авдотья поняла это и ласково сказала:

—  Покорми его, Марьюшка, дите не виновато.

Марьюшка сжалилась и, беря его на руки, впервые увидела на его лице добрую, невинную детскую улыбку.

         Дикие крики начали стихать. Гости Кирьяка стали усаживаться за стол, а кому места не хватило, уселись на полу. Кружки наполняли медовухой. Залпом выпивали, руками хватали мясо, картошку, огурцы. Пили, осушая кружки, ели, и понемногу дурели.

Круг сидящих на полу чертей вдруг оживился от гогота.

Ну, ну, а что дальше? — спросил один другого, дергая за космы на спине. —  Ух, и надоели мне его ругательства. Что ни слово, то черт. Вот я и надумал его проучить. Они в доме свет гасят, ложатся спать, а я по двору у них гулять. До первых петухов всегда успевал управ­ляться. Выдою у коровы молоко на землю, перепутаю в гривах ло­шадей волосы, хвосты в узлы завяжу. А если он утром опять «черт», да «черт» говорит, то на следующую ночку я опять у него во дворе тружусь. Бывает, запаздываю до вторых петухов.

         Черти загоготали, а рассказчик подергал свои космы на голове и оскалился в улыбке, заканчивая свой рассказ:

—  Вот и отучил мужика ругаться моим именем. Другой, менее косматый, но длинноухий, выкрикнул:

— А я вот мотался во двор к мужику, который очень любил поспать и всегда ругал своего петуха. Как только петух закричит: «Ку-ка-ре-ку-у», а мужик в ответ:

«Чтоб тебя черти задрали, горластый дурень». И я исполнил его просьбу — общипал петуха и посадил на изгородь. Мужик проспал до обеда, вышел во двор, и ну ругать петуха за то, что тот не разбудил. Глядь, а петух общипанный сидит. Пришлось мужику нового петуха заводить.

Один из сидящих рядом с рассказчиком закричал:

—  А тебя-то кто общипал?! Посмотрите-ка, на его спине два волоска и две щетинки. Ха-ха-ха!!!

         Все черти тоже захохотали. А рассказчик как врежет своей порожней кружкой обидчика по затылку. Тот тоже развернулся и огрел его своей кружкой. И пошла потасовка. Один черт, что сидел за столом, внимательно слушал рассказы и не раз порывался сам рассказать. Как только закончилась потасовка, он хвастливо начал:

—  Все, о чем вы рассказывали — это мелкая шкода. Пора и по-крупному работать. Вот я, например, наведывался к мужику, ко­торый бражку пьет и бабе подносит. Так вот, однажды, он поднес ей чарку.

«Давай выпьем!» — говорит, а она в ответ:

«Пошел ты к черту!»

Рассердился мужик, а я тут, как тут, шепчу ему на ухо: «Выпей! Выпей! Тебе же хочется». Выпил мужик и раз, и два, да и свалился. Утром проснулся — так тяжело! Опохмелился и раз, и два. Потом вспомнил, что лошадь надо поить и повел ее к озеру. Лошадь к воде, а он сел на пенек и уснул. Я его чуть толкнул, и он бульк в воду. Попытался, было на ноги встать, а я сижу в воде и землю из-под ног выгребаю. Он только чуть поднимется, и опять в воду. Так и пустил пузыри. Вот как работать надо. А вы петухов ощипываете да лошадям гривы путаете. Опорожнив кружку медовухи, стал продолжать:

— А вот совсем недавно я из избы у одной бабы ребенка утащил. Баба крутилась у печки, а ребенок спал в зыбке. Проснулся, поворочался, покряхтел и заревел. Баба ему: «да подожди, ты! Не до тебя». Ребенок сильней разревелся, а баба ему в гневе закричала: «Да замолчишь ты или нет!» Он орет. Баба со злостью выкрикнула: «Черти бы тебя забрали!» А я опять тут, как тут. Схватил ребенка, а в зыбку, вместо него, положил обгоревшую головешку. Баба возит­ся на кухне, прислушается, ребенок не кричит, значит спит. Пока всю работу не закончила, к ребенку не подошла.

А когда подошла, глядь, а вместо ребенка в зыбке головешка лежит. Вот и завыла баба, давай волосы на голове рвать.

         Черти во время рассказа притихли. Как только кончился рассказ, все загалдели и стали разливать по кружкам медовуху. Главный черт подвинулся к Кирьяку.

—   Не пойму, зачем ты надумал все-таки жениться? Ну, скажи, зачем тебе это нужно? Забот будет невпроворот, если ты оста­нешься жить среди людей. Вспомни, сколько ты натерпелся от них. Посмотри на себя! Рога нет теперь у тебя.

         Тут Кирьяк закипел от обиды и злобы на людей. Перед газами замелькал Иван, обнимающий Марью, угол ее дома. У него тотчас появился в глазах дьявольский огонь. Встав со скамьи, он огляделся вокруг, ища кого-то глазами.

—  Где она?! — заорал он, не увидев Марьюшку. — Марья! Марья!! -позвал он.

Авдотья услышала голос Кирьяка, подскочила к двери.

—  Марьюшка, кажется, тебя зовет, — всполошилась она, — бери скорее Кирьячонка на руки и делай вид, что ты кормишь его, а я пойду, посмотрю что там.

Открыв дверь в комнату Кирьяка, Авдотья вошла и спокойно сказала:

—  Она сыночка кормит.

—  Какого сыночка?!

—  Как какого? Конечно, твоего…

—  Это хорошо, — успокоился Кирьяк и опустился на скамью. Авдотья украдкой окинула комнату взглядом — некоторые черти

уже спали. «Значит, травка в медовухе начала действовать», -подумала она.

Марьюшка уже ждала беды. Авдотья успокоила ее.

—  Не бойся, милая! Все идет так, как мы задумали. К сыночку пока не бегай. Повремени чуток.

Вдруг их тихий разговор заглушил сильный взрыв смеха.

—  Черти баланду травят, — спокойно сказала Авдотья.

А в комнате Кирьяка визг, крики, стук кружек. Кирьяк сидел задумавшись: «Правда, ведь натерпелся я от этих людей…» Он что-то вспомнил и заулыбался. «А как мне вольготно было бегать по дому Марьи. И как это я хорошо придумал! Кота их побил и вы­шнырнул из избы, а сам к Марье на колени! Это не то, что чавкать у корыта, когда я был поросенком». Мысли его опять переметнулись к углу Марьиного дома и в глазах забегали злые огоньки. Он увидел себя пришпиленным и дико орущим от боли, затем безрогим. Глав­ный черт понял, что Кирьяк колеблется…

—  Чего думать, Кирьяк! Бросай ты этих людей. Хорошо заживешь с нами! Чего тебе стоит, превратись в черта! Ну, давай! Давай!

—  Давай, Кирьяк! Давай! — закричали со всех сторон черти. Наливая медовуху себе и Кирьяку, главный черт улыбнулся и оскалил свои волчьи клыки. Поддразнивая Кирьяка, он выкрикнул:

—  А может, боишься, что без рога обратного превращения не получится? Кирьяк, о чем жалеешь?

—  Я боюсь?! — задетый за «живое» закричал Кирьяк.

—  Давай, Кирьяк! Давай!!! — пуще прежнего закричали черти и затопали ногами. От такого шума Марьюшка испугалась и прижалась к Авдотье.

—  Пойду, посмотрю, что там, — сказала Авдотья, — ты не бойся. Подойдя к комнате Кирьяка, она зажала уши. Такого шума она еще не слыхивала ни разу. «Что же там происходит?» Гадая, она приоткрыла дверь и застыла в ужасе.

         Кирьяка обступили дико орущие, топающие черти. Он как волчок начал крутиться, а потом как заорет. Вдруг, вместо Кирьяка появился новый косматый, ушастый и хвостатый черт, на лбу у которого не было шерсти и рогов, а красовалась глубокая впадина.

Авдотья закрыла дверь и вошла в свою комнату. Марьюшка встретила ее тревожным вопросом:

—  Ну, что там? Авдотья молча села.

— Что случилось? Ты слышишь меня, Авдотья? — Дергала Марьюшка ее за рукав.

Авдотья, как бы возвращаясь из неизвестного мира, повела глазами по комнате, взглянула на Марьюшку и остановила взгляд на Кирьячонке. Марьюшка с ним на руках подсела к Авдотье и, об­нимая ее, заплакала. Авдотья, выходя из оцепенения, как-то по-другому посмотрела на Марьюшку я сказала:

—  Все, все, моя милая, все идет очень хорошо.

         Голоса и топот «гостей» стали понемногу стихать. После такого гама, наступившая гробовая тишина вызывала тревогу и страх.

—  Ты пока посиди здесь, а я войду. Что-то тихо стало.

—  Я с тобой, — вскочила с кровати Марьюшка, боясь остаться одна. Они вошли в комнату Кирьяка. Черти валялись на полу и спа­ли. Авдотья с Марьюшкой, прижавшись друг к другу, осторожно перешагивали через них. В центре комнаты лежал косматый, безро­гий черт с впадиной во лбу.

—  Это Кирьяк?! — спросила Марьюшка.

Авдотвя кивнула головой. Когда они вышли из комнаты, она со вздохом сказала:

—  Беги, милая, забирай сынишку. Черти закончили свою работу, теперь нам предстоит работа.

         Марьюшка, уткнувшись Авдотье в грудь, зарыдала. Это были слезы радости. Она побежала в овчарню, схватила сынишку и прижала его к груди.

Потом они обложили сеном спящих чертей и дом.

—  Вот и все! — сказала довольная Авдотья, — теперь пойдем выгонять скотину.

Свиньи и овцы, вырвавшись на свободу, разбежались по сторонам.

— Теперь, забирай мальчишек и уходи, а я займусь своим делом. Марьюшка, взяв детей и кой-какие вещички, убежала на поляну.

         Авдотья подожгла в печи лучины и, открыв комнату Кирьяка, бросила их на чертей. Закрыв двери, она вышла из дома и подожгла сено снаружи. Пламя огня охватило весь дом. Собрала скотину и погнала ее по дорожке. Марьюшка следовала за ней.

         Удаляясь, все дальше от дома, они оглядывались на огромный факел, пламя которого поднималось высоко в небо. Затем пламя стало уменьшаться, очертания дома исчезли в огромном клубе черного дыма. Авдотья сказала:

—  Вот какая чернота выходит из этой нечисти.

К полудню они подошли к роднику и расположились отдохнуть. Скотина на водопой, а Марьюшка и Авдотья умылись и начали кушать.

Мальчонки крепко спали. Авдотья, посмотрев на веселую Марьюшку, сказала:

—  Через часа два три будем в деревне, — и добавила: — Молодец, Марьюшка, не бросила меня, не бросила меня. Чтоб я без тебя делала!

—  А я без тебя, — улыбнулась Марьюшка. — Ох, натворила бы бед со своей непокорностью! Авдотья, посмотри, овцы далеко убежали! — крикнула она и побежала догонять овец.

         Отдохнув, они пошли дальше. Когда солнце уже клонилось к закату, они услышали скрип телеги. Из соседнего колка выехал мужик с сеном. Увидев странный табор, он остановился, слез с телеги и подошел к женщинам. Авдотья очень обрадовалась встрече. А мужик широко развел руками и громко воскликнул:

— Ни как ты, Авдотья?! А я думаю, что за табор! А это ты, соседка. Ни как переезжаете опять в деревню? А где Кирьяк?

Авдотья замялась от неожиданного вопроса.

—  Долго объяснять, Маркел, потом расскажу. Маркел посмотрел на Марьюшку и спросил:

—  А это, ни как Марьюшка?

—  Я, Маркел, — с улыбкой ответила она.

—  Вот это новость! А тебя в деревне потеряли. Нюрка была у твоего мужа на службе, думала ты у него гостишь, а тебя ни в де­ревне, ни у него нет. Она такой шум подняла. Ивана вызвали тебя искать. А ты…

Маркел хотел еще что-то сказать, но его прервала Авдотья.

—  А как моя изба, Маркел? Цела еще?

—  Цела, ждет тебя, соседка! — ответил он, улыбаясь.

—  Что-то сена у тебя мало, — заметила она.

—  Да последнее в колках собрал. Садитесь, я вас подвезу, -предложил Маркел.

—  Садись Авдотья с мальчишками, а я скотину погоню, — сказала Марьюшка.

Авдотья забралась на телегу и уселась в душистом сене. Марьюшка подала ей детей и вещички, а сама побежала и взяла на руки ягненка у овечки, которая всю дорогу отставала с ним.

—  Давай и ягненка мне, — сказала Авдотья и протянула руки. Марьюшка отдала и зашагала рядом с телегой.

Маркел опять начал разговор о Кирьяке, но Авдотья, сославшись на усталость, не поддержала его и закрыла глаза.

Марьюшка, взглянув на Маркела, с дрожью в голосе спросила:

—   Маркел, а мой Ванюша еще в деревне?

—  Вчера видел. Он с мужиками тебя повсюду ищет, — ответил Маркел и стал насвистывать мелодию.

         От волнения сердечко у Марьюшки чуть ни выпрыгнуло из груди, и она не сдержала слезы радости от ожидаемой встречи со своим Ванюшей.

Авдотья дремала, вдыхая аромат сена. Марьюшка шла молча, погруженная в свои мысли. А Маркел с посвистывания перешел на песни. С песней они  въехали в деревню.

         Марьюшка, увидев до боли родные места, приостановилась от волнения. Со всей деревни к ним навстречу сбежался народ. Счастливая Марьюшка, не сдерживая слез, кинулась в объятья своего Ванюши и стала крепко его обнимать и целовать. Ивану не терпе­лось увидеть своего сына. Марьюшка взяла с телеги мальчонку и подала его мужу. Иван взял сына и обнял Марьюшку. Увидев вто­рого ребенка, спросил:

—  А этот малец чей?

—  Это мой, — с улыбкой ответила Авдотья.

Маркел знал, что это не так, но промолчал и стал слушать рассказ Марьюшки о том, как она попала в дом Кирьяка и что ей пришлось пережить.

Заканчивая рассказ, Марьюшка со вздохом сказала:

—  Кирьяк был тем оборотнем — козлом, который всадил свой рог в угол нашего дома.

Люди заохали. Они не раз вспоминали этот загадочный случай.

—  Я догадывался, — сказал отец Марьюшки. Маркел посмотрел на Авдотью и спросил у нее:

—  А ты знала об этом?

—  Что он оборотень не знала. Но когда он переехал из деревни в глухие места, я стала догадываться, что он связан с нечистой силой. Часто по ночам он где-то пропадал, а потом появлялись его «гости».

Иван, прижимая к себе Марьюшку, думал: «Бедная моя, каких ужасов натерпелась».

—  Ну, а чем все кончилось? — спросил сосед Ивана.

—  Мы напоили всех этих чертей медовухой и сожгли дом вместе с ними.

Все, затаив дыхание, слушали Марьюшку с Авдотьей, а Маркел все-таки спросил:

—  А ребенок-то чей?

—  Его как-то один черт принес. Он вручил его Кирьяку со словами: «Ты сына хотел, на тебе». А Кирьяк отдал его мне и сказал, чтобы я его растила как чертенка. Ребенок совсем грудной. Мне жалко его стало, он такой милый. Заболела у меня душа, и стал он моим, -закончила Авдотья. До самого рассвета слушали люди рассказ Авдотьи и Марьюшки.

         Разлетелась молва о «мальчонке-Кирьячонке» по всей округе. Вскоре пришла к ней в дом молодка и заохала, признала в Кирь-ячонке своего сына. Авдотья выслушала ее рассказ о том, как исчез ее сынок из зыбки, в гневе закричала:

—  Да как у тебя язык повернулся сказать своей кровиночке: «Чтоб тебя черти забрали»! Грешница ты великая.

—  Да меня уже муж учил…, — вздохнула молодка, — ох и бил, ох и колотил.

—   Мало видать колотил, если ты забыла о своих материнских обязанностях и среди мирской суеты растеряла свои материнские чувства.

Отдавая «Кирьячонка» в руки матери-молодки, Авдотья, смахнув слезу, спросила:

—  А как его звать?

—  Павел, — ответила молодка, — по батюшке — Ильич.

—  Ну, с Богом, Павел Ильич! Всего тебе хорошего и доброго в жизни!

Дима Кукушкин

(Сказка познавашка)

         Школьный звонок на перемену или конец занятий всегда радовал ребят. Особенно звонку рад Дима, так не хотелось ему учиться! Больше всего Дима не любил когда учитель задавал задание на дом. Особенно эта манера проявилась у учителя, когда в нашем классе внедрили урок экологии, на котором мы должны познавать природу, окружающую нас, животный мир, птиц и все, что с этим связано. Людке-выскочке, что на четвертой парте, это даже нравится. Это понятно, она любит читать, я не раз ее видел, идущую из библиотеки с книжками. Однажды учитель спросила:

—   Кто знает, какое зрение у тетеревов?

И как всегда Людка-выскочка первая подняла руку и ответила:

—  Тетерев, сидящий на вершине березы, способен увидеть на земле маковое зерно.

—   А кто скажет, какое зрение у сокола?

И снова эта выскочка ответила, что сокол, летящий на высоте 200-300 метров, способен увидеть среди травы пробежавшую полевую мышь.

Вот бы мне ее знания, не раз возникали мысли у Димы. Он где-то слышал, что есть наука биолокация и что, овладев ею, можно чи­тать мысли любого человека. Достаточно иметь его фотокарточку. Даже можно знать, где он находится и что делает.

Все, решил Дима, нужно непременно достать фотографию Людки-выскочки, и ее знания будут и моими.

         Прошло время, Дима прикрепил на рубашку с левой стороны груди большую брошку, на которой с обратной стороны была приклеена фотокарточка выскочки. И вот, на очередном занятии по экологии учитель спросила:

—  Кто знает, как называется самая высокая гора в мире и какая ее высота?

Дима незаметно глянул на фото выскочки и прочел ее мысли, потом глянул на выскочку. Людка сидела уже с вытянутой рукой. Дима поднял свою руку выше, чтоб его вперед заметили. Конечно, учитель не могла не заметить Диму, который поднял руку.

—  Ну, Дима, скажи какая самая высокая гора в мире.

—  Самая высокая гора в мире Эверест, ее высота 8848 метров.

—  Садись, Дима, пятерка.

Так появилась первая пятерка в его дневнике.

—  Второй вопрос. Кто скажет, в каком океане есть самая большая глубина?

Окрыленный пятеркой, Дима почти встал с вытянутой рукой:

—  Самое глубокое место есть в Тихом океане, где глубина 11 км.

—  Правильно, Дима, садись, вторая пятерка.

Далее Дима поступал смело. Все задачи решал, смотрев на Людкину фотокарточку, как на шпаргалку. Если сказать короче, к концу учебного года Дима стал пятерочником, как и Людка, словом стал выскочкой. И вот наступили летние каникулы. Совет экологов организовал в столице слет одаренных детей, особо эрудированных в вопросах экологии и окружающей нас среды. В школе встал вопрос, кого отправить на слет? Людку Синичкину или Диму Кукушкина. Люда хоть и пятерочница, но не столь активна, Дима всегда опере­жает ее с ответами.

Пошлем Диму, там как раз такие нужны, кто вперед ответит.

         Приехав в столицу, Дима загрустил. Здесь не будет Людки Синич­киной, откуда ему знать кто из них самый лучший.

         А может сфотографировать всех и потом читать их мысли. И Дима уговорил сфотографироваться всем вместе, вроде как на память о слете в столице. Трудно было разместить большую фотокарточку под брошкой, и Дима купил веер. Разрезав фотокарточку, сверху вниз по вертикали на несколько частей и наклеил их на лепестки веера. Раскроет его и все как на ладони. Помашет им для близиру, вроде ему жарко, а сам по их мыслям пробегает. Как видим, своей смекалкой Дима остался доволен. Появилась надежда выиграть первый приз мобильный видеотелефон и путевку на международный слет одаренных детей.

         И вот начался решающий тур, кто первым даст правильный ответ и второе, кто даст больше правильных ответов, тот и выходит в победители.

И вот на табло засветился первый вопрос. Какое морское животное самое большое?

Какой пустяковый вопрос, подумал Дима, и тут же поднял руку.

—   Слушаем ваш ответ, — сказал ведущий

—   Самое большое морское животное это кит, — ответил Дима и сел, стараясь не показывать внутреннюю радость, что он и тут первый.

—   Кто даст полный ответ? — спросил ведущий.

Справа встал совсем маленький мальчик, как первоклассник и сказал:

—  Самое большое животное это Синий кит, он весит 150 тонн, а в длину достигает 33 метра.

—  Полный и правильный ответ дал Коля Светляков — самый молодой участник нашего слета, — сказал ведущий.

Дима расстроился. Зачем я поспешил, мне надо было прочитать его мысли. Ну, зачем первокласснику мобильный видеотелефон, -не успокаивался Дима. Все, больше никакой спешки, только читать мысли.

На табло появился второй вопрос. Какое расстояние от земли до солнца?

Дима глянул на веер, только у троих совпадают мысли. Согласно логике это должен быть правильный ответ, да и медлить нельзя. Вдруг кто-то из них первый поднимет руку. И Дима поднял руку.

—   Мой ответ. Расстояние от земли до солнца 149600000 километров.

— Ответ правильный, — сказал ведущий. И у Димы появилась надеж­да обогнать первоклашку.

На табло появился третий вопрос. На сколько солнце больше земли?

Ответ на этот вопрос Дима знал хорошо, так как получал за него от учителя двойку. И чтобы Дима запомнил, учитель попросил весь класс назвать эту величину хором. И Дима, не медля, поднял руку.

—  Мой ответ. Солнце больше земли в 1300000 раз.

—  Ответ правильный, — сказал ведущий.

На табло появился следующий вопрос. Можно ли измерить рас­стояние до сверкнувшей молнии?

Дима спешно стал рассматривать фотокарточки на веере, стараясь глубже заглянуть в их мысли, но никто из них не знал ответа. Пока Дима читал мысли одаренных с левой стороны веера, этот первоклассник, фото которого было с правой стороны веера, поднял руку и ответил.

—  Увидев молнию, начинайте отсчитывать секунды до тех пор, пока не услышите гром. Полученные секунды разделите натри. Это будет расстояние до молнии в километрах.

—  Ответ правильный, — сказал ведущий.

—  И откуда он взялся, этот выскочка, — пробурчал про себя Дима, — сидел бы дома, рановато ему еще участвовать в таких конкурсах. А вопросы на табло становятся все сложней. Какой величины могут быть градины?

Этот вопрос, наверное, первокласснику не по зубам. И глянул на его фото, а тот уже в уме формулирует ответ. В 1986 году в Бангла­деш выпадал град весом более 1 кг. Дима поднял руку и буквально протороторил:

—  В 1986 году в Бангладеш   выпадал град весом более 1 кг.

—  Ответ правильный, — сказал ведущий.

         На табло появился вопрос. Назовите самое глубокое озеро на земле? Это был последний и решающий вопрос, от его правильного ответа зависит, кто станет обладателем мобильника и путевки на международный слет одаренных. Дима понимал, конкурентов у него много, т.к. он не всегда успевал читать мысли по всем фотокарточкам. На это требовалось время, и кто-то вперед поднимал руку. Дима собрал все свои силы, он метал глаза по всем фотокарточкам и вот он, иркутянин, его фотокарточка прямо в середине веера, и он уже поднимает руку. Опередить! И Дима не только поднял руку, но и встал.

—  У меня правильный ответ, — не удержавшись, воскликнул Дима.

—  Слушаем, — сказал ведущий.

—  Самое глубокое озеро на земле, озеро Байкал. Его глубина 1940 м.

—  Ответ правильный, — сказал ведущий.

Затем ведущий объявил перерыв, после которого будут подведены итоги конкурса. После перерыва в зале воцарилась тишина. Все ждали, какие имена войдут в число победителей. И вот послышался голос ведущего.

—  Приглашаем на сцену самых одаренных, самых эрудированных, набравших наибольшее количество очков: Дима Кукушкин, Игорь Суслин и самый младший участник нашего конкурса, первокласс­ник Светляков Коля.

«Попал в тройку лучших! Это уже здорово! Уже завтра в школе из газет узнают», подумал Дима. «А мобильник, путевка», — Дима снова заволновался:

—  Счет у победителей почти равный, — объявил ведущий, — но жюри приняло решение. За высокую активность, стремление к победе и хорошие знания окружающей нас среды первое место присудить Диме Кукушкину, второе место Коле Светлякову, третье место Игорю Суслину. Согласно условиям конкурса, победителю, занявшему первое место, вручается приз — мобильный видеотелефон и путевка на международный слет эрудированных.

         Победителя встречала вся школа. Дима не успевал отвечать на вопросы. Много ли было на слете одаренных? Были ли у Димы сильные конкуренты? Какие были вопросы?

—  Борьба шла за каждый вопрос, — пояснял Дима, — но мне, как-то удавалось вовремя восстановить в памяти правильный ответ на по­ставленный вопрос, поэтому я чаще других успевал дать ответ. Ря­дом со мной сидел Светляков Коля, первоклашка, маленький такой, его даже из-за спинки сидения не было видно. И я решил ему помо­гать. Подскажу ему ответ и помогу встать на сидение, чтоб его лучше было видно. Как он меня благодарил, не менее десяти раз только спасибо, сказал. Конечно, и я волновался, были такие вопро­сы, которые и мне не известны. Например, могут ли с дождем вы­падать посторонние предметы? Оказывается, сильные ветры и мор­ские смерчи могут втягивать в себя все, что только можно и пере­носить это по воздуху на большие расстояния. Был и такой незна­комый мне вопрос: Что находится на дне океана? Оказывается, около 75% океанского дна покрыто толстым слоем разлагающихся мор­ских животных и растений. Как видите, и мне иногда было не легко. Постойте с вопросами, мне надо позвонить домой, а то родители волнуются, где я так долго задержался.

И Дима достал мобильник. Не спеша, набрал номер и, подождав минуту, другую, развернул мобильник маленьким экраном в сторо­ну ребят.

—   Вот видите, как волнуются мои родители, а вы меня тут вопросами осыпаете.

На этом и закончилась эта встреча. Хотя потом не раз Диму просили выступить, и Дима делал это с удовольствием.

         На слет всемирный Диму провожали несколько ближайших школ. Сколько было советов и пожеланий. Дима был счастлив, ведь имен­но он в центре внимания. Хотя мельком вспоминал и осознавал, что он не тот, за кого его принимают. Но отступить и признаться, Дима не мог даже об этом подумать. Это тотчас лишить себя славы, да и зачем, ведь все идет так хорошо «Мне все время везет, я уже умею читать мысли, я всегда вывернусь. Так что нет надобности».

         На всемирном слете всех участников встречали торжественно. Всемирно известные корреспонденты сделали групповые снимки, ну прямо как по заказу Димы, и по вееру хорошо раскладываются. За призовые места были выставлены автомашины: «Мерседес», «Вольво», «Тойота». Победитель, занявший первое место, выбира­ет любую из трех. Занявший второе место, выбирает любую из двух. Занявшему третье место, хоть и без выбора, все равно вручается престижная машина.

         «Заняв первое место, я, конечно, выберу «Мерседес», но как я на ней поеду через море?» — подумал Дима. И он решил выяснить эту проблему. Ему пояснили, всем победителям их выигрышные машины будут отправлены в их страну спец. рейсом самолета и вручены адресату. Вот в школе узнают, заохают. Мобильник показал и то рты пораскрывали, а тут «Мерседес». Катать всю школу, конечно, не буду, ну а свой класс прокачу. Только Травника не посажу, это зануда, да и Надежду Сергеевну — историчку тоже. Она в прошлом году моих родителей два раза в школу вызывала.

         Дима так размечтался, что чуть не прослушал объявление о начале конкурса. Первый вопрос был такой. Кого из хищных животных и птиц больше всего должен опасаться человек? (волков, медведей, крокодилов, акул, орлов, змей, скорпионов и т.д.).

Тьфу, какой пустяковый вопрос, это для международного масштаба. И Дима тут же поднял руку.

—  Вас внимательно слушаем, — сказал ведущий.

—  Все хищники для человека опасны, следовательно, опасаться надо всех.

Ответ можно было бы считать правильным, если бы он отвечал на поставленный вопрос. А вопрос сформулирован так: Кого больше всего должен опасаться человек?

         И тут, слева, недалеко от Димы, поднял руку негр. Он сказал, что больше всего человеку нужно опасаться комара. Например, от укуса малярийного комара ежегодно заболевает и погибает более мил­лиона человек.

—  Ответ правильный, принимается, — заключил ведущий.

И на табло под номером один появилось имя этого негра. Дима осерчал на себя. Я уже раз зарекался не спешить отвечать, а сначала прочитать мысли и снова наступил на эти грабли. Так мне и надо.

         В сердцах разумел Дима. Надо только сосредоточиться. Конкурс только начался, так что все впереди. Второй вопрос. Какой высоты бывают волны?

         А кто их мерил, подумал Дима. Но на этот вопрос надо отвечать. Дима развернул веер и пробежал глазами по фотокарточкам. Они все думают, но каждый на своем непонятном для Димы языке. Хо­лодный пот выступил на его спине. Дима понял, это провал. Как говорится, сколько веревочка не вейся, а конец будет. Руку поднял японец.

— В Тихом океане волны достигают 34 метров. Но самая большая волна, которая обрушилась на побережье Японии в 1971 году, ее высота была 85 метров.

         И Дима услышал в наушники перевод ведущего. Ответ принят, а на табло засветилось имя японца. Дима спешно искал выход. «Не может быть, чтоб ответ на этот вопрос знал только этот маль­чик из Японии. Вероятней всего он узнал ответ из средств массовой информации, а они доступны всем, следовательно, это мог знать и я».

И Дима заявил протест.

— Я тоже знал ответ. Я только забыл, в каком году это было, и пока я вспоминал, он поднял руку.

Третий вопрос: Как велика вселенная?

Ответ был дан, что ученые не знают где граница вселенной. Через астрономические приборы наблюдается целая вереница галактик (галактика — это гигантское скопление звезд), которой нет конца.

Диме было все равно, кто поднимет руку, француз или англичанин. Он уже понял, протест уже не пройдет, да и проку с него мало. Его мысли занимал другой вопрос. Что он скажет дома? Единственно, что ему пришло в голову, надо заболеть. Этот прием не раз выручал его дома, когда не хотелось идти в школу. А тут другая страна, дру­гой климат, солнце нещадно жжет. Начались сильные головные бо­ли. У человека самое ценное — это здоровье и им злоупотреблять нельзя. Самый веский аргумент и с ним никто не посмеет не согла­ситься.

         Но дома его ждала другая беда. Родители Синичкиной сменили квартиру, и Люда перевелась в другую школу, поближе к новому дому.

Вот так и закончилась бы карьера Димы, если бы он, в конце концов, не понял, что надо учиться, чем попусту болтаться во дворе.

«Улица уже отняла у меня… «Мерседес». Я уже опоздал, а что будет дальше.