Семьдесят две небылицы

Сказка о том, как один хан объявил, что отдаст свою дочь и полцарства тому, кто расскажет красиво и инте­ресно семьдесят одну небылицу. Услышал об этом один бедняк и решил послать к хану своего стар­шего сына попытать счастье…

«Семьдесят две небылицы» читать

Давным-давно у одного хана была красавица дочь. Многие сыновья ханов, нойонов, зайсангов (Нойоны, зайсанги – знатные люди) хотели засватать эту красавицу, но хан никому не давал согласия.

Однажды хан объявил: кто ему расскажет красиво и инте­ресно семьдесят одну небылицу, тому он отдаст свою красавицу дочь и полцарства.

Услышал об этом один бедняк и решил послать к хану своего стар­шего сына. А прежде чем послать сына, надо его проверить. Вот идет старик со своим сыном по берегу озера и говорит ему

— Посмотри-ка, видишь, теленок матку-рыбу сосет?

— Да, да, вижу, сосет! Даже на мое лицо молоко брызнуло,— отвечает сын.

Отец остался доволен сыном, его быстрым и находчивым ответом и отправил его к хану.

Явился сын к хану и доложил, что приехал рассказать ему семьдесят одну небылицу.

Сел он перед ханом на колени и начал свой рассказ.

— Родившись раньше своего отца, я пас табун прадеда. Сел я на верблюда, еще не родившегося, взял плетку из ветвей дерева, которое еще не росло, сделал аркан из веревки, еще не свитой, и в жаркую погоду отправился в далекий путь — при дожде, который не шел, при буране, которого не было. Во время странствия мне захотелось есть и пить. А жара была несносная. Вдруг на самой вершине горы блеснула лужа.

Подъехал я к луже и увидел: по краям ее черви завелись, а середина не вытерпела жары и покрылась льдом толщиною в четверть и еще четыре пальца.

Походил вокруг лужи да подумал: «Что делать? Как бы напиться? Чем пробить лед?»

И сделал я так: снял голову, ударил ею об лед, пробил дыру и спустил в нее голову — напиться.

Надо продолжать путь. Сел я на верблюда, который не родился, и поехал. По дороге достал свою трубку величиною с добрую верблюжью голову, набил в нее несколько пучков табаку, хотел взять в рот сурул (чубук), а рта не оказалось. Ах, да, голова-то моя подо льдом! Приш­лось вернуться.

Подъезжаю к луже. А голова уже вылезла из проруби, смеется и говорит:

— Хо-хо-хо! Хозяин-то сам за мной приехал.

Когда я к ней подошел, то с ужасом увидел, что снизу она при­мерзла, середина гниет, а сверху уже черви завелись, и множество мух вьется вокруг. Скорее отогнал я мух, стряхнул червей, вырвал изо льда бедную голову и поставил на плечи.

Взял в рот трубку. Чем ее разжечь? Сделал огниво из кусочков льда, а вместо трута взял воду. Высек изо льда искру, вода и загоре­лась. Прикурил я и поехал.

Ехал-ехал, приехал в какую-то долину. А в этой долине тьма мух. Вижу, чем-то они встревожены. Подъезжаю. Оказывается, у них идет семейный дележ имущества, и никак они не могут сговориться: руга­ются, а толку нет.

Увидев меня, они обратились с просьбой:

— Милый человек, сделай одолжение, раздели нас.

Я, конечно, разделил. Кто прав — дал пощечину, кто неправ — тому две. Навел порядок и поехал дальше.

Тем временем мухи, проникнутые благодарностью к благодетелю, обсуждали, чем мне отплатить за услугу. И решили подарить самую жирную черную трехгодовалую муху, которая от роду была яловой. Они догнали меня и передали подарок. Муха оказалась очень жирной: на задке жир толщиной в четыре пальца, а под мышками — в три пальца.

Подарок я принял и продолжал путь. К вечеру остановился на отдых. Не убив муху — снял ее шкуру, не снявши шкуру — сварил, не сварив — вынул из котла, не вынув — съел. Муха была такая жирная, что сало с рук текло. По обыкновению, вытер руки о сапог.

Разделся и лег спать, а сапоги положил рядом с собою. Крепко уснул.

Среди ночи проснулся от страшного шума. Что бы вы думали,— что дрались мои сапоги. Один кричал:

— Хозяин тебя любит, а меня нет. За что он тебя намазал жиром? Мы одинаково тащили в себе этих двух великанов — хозяйские ноги. Почему тебе преимущество, почему он тебя ближе к сердцу держит?

Пришлось вмешаться в это дело, чтобы прекратить раздор. Кто прав— тому дал пощечину, кто неправ — тому две.

— Перестаньте,— сказал я им,— шуметь и спорить.

И опять лег спать.

Немного погодя опять проснулся от страшного шума. На этот разругались и дрались нож и ножны. Я лежу и прислушиваюсь к их спору. Ножны говорят:

— Ты думаешь, приятно мне тебя таскать? Твое лезвие тоньше волос­ка и острее сабли, из-за него я вечно изранен. Вдобавок, левая рука хозяина меня постоянно колотит. А гляди-ка, с тобой хозяин мясо ел, а мне так ничего и не дал. Что же это такое? Я же ему пользы прино­шу не меньше, чем ты. Почему он меня обошел?

— Да перестаньте же спорить,— закричал я и прекратил раздор. Кто прав — тому дал пощечину, кто не прав — тому две. Успокоил.

Лег снова спать.

Наутро, проснувшись, обнаружил, что нет одного сапога и ножа. Куда они могли запропасть? Вспомнил, что в эту пору у хана была свадьба. Наверное эти черти отправились бражничать. Старый череп и тот катится на свадьбу.

Надел я один сапог на обе ноги и отправился прыжками искать их. Попробовал вперед идти, не удается, попробовал назад идти — удается. Я и пошел задним ходом.

Иду и вдруг слышу, — где-то сбоку раздается молитвенный мотив. Прихожу туда, а там собрались на свою молитву все крылатые. Предсе­дателем— дудак, руководителем — журавль, барабанщиком — цапля, тенором — ворона, трубачом — беркут, а остальные мелкие птицы вопят, как манджики (Манджик – ученик в калмыцком монастыре).

Только я подошел к ним, они и улетели.

Пришел я к хану и, представьте себе, вижу там нож и сапог. Нож делит между гостями угощения, а сапог подносит араку. Я уж хотел их взгреть и забрать с собою. В это время сапог мне подмигнул.

«Заходи, мол, присаживайся. Водка — рекой, махану — гора. Угощу».

Вот пройдоха! Я, конечно, воспользовался случаем. Тихонечко присел у входа кибитки.

Уж сапог мой постарался! Как только кто-нибудь приподнимается, сапог под его рукой сует мне махану, а как садится — между его ног протягивает мне чашку с аракой.

Наелся, напился до отвала. Потихоньку отозвал своих в сторону, взял их и пошел к стоянке.

Иду по степи, вижу — быстро мчится тройка-тачанка, запряженная одной бурой лошадью. Пыль от них над дорогой высоко-высоко подни­мается. Я думал, что едет великий нойон на великую свадьбу. Встречаю. А это оказалось тарантул бежит и на своей спине личинки тащит.

Ехал по долине. Видел молебствие сусликов, они ставили богу свечи из сухой степной травы. Видел, как зайцы осеннюю стрижку делали. Зашел к зайцам, попросил у них клочок шерсти на пару чулок и отпра­вился дальше.

Встречаю муравья, который два связанных зерна перевалил через плечи и тащит.

— Муравей, а муравей, куда ты бредешь?

— На ярмарку.

— Ах, ярмарка! Надо заехать, поглядеть!

Поехал на ярмарку. Все осмотрел, везде побывал.

Собрался в путь. И вот вижу: муравей, положив зерно под голову, прикорнул на земле. Может быть, его обидели, обокрали?

— Муравей, а муравей, что с тобой?

— Гуляю, братец. Не от отца-матери добро мне досталось, своим трудом нажито. Продал зерно по хорошей цене да покутил с приятелями. Вот и благодушествую.

Посмеялся я над парнем и поехал.

Ехал-ехал, подходит ночь. Привязал я своего верблюда, который не родился, за сухой куст и лег спать.

А куст-то за ночь и увел моего верблюда.

Пришлось с утра пойти на поиски. Долго искал, а жара несносная. Встретилось мне множество дудаков, и у всех крылья облетели. Лежат они и не движутся.

Неплохо полакомиться жирными дудаками. Я пяток дудаков взял и заткнул за пояс.

Не успел я сделать и десятка шагов, как почувствовал, что подни­маюсь в воздух. Дудаки, оказывается, ожили, полетели и понесли меня под облака. На грех, пояс лопнул, и я стремглав полетел вниз.

Сейчас конец!.. По счастливой случайности я упал на скачущего сайгака и так удачно, что оказался на нем верхом. Стиснул я ему покрепче бока коленями, чтобы он не выскочил из-под меня, и помчался. Сайгак несется, как стрела.

Когда я опомнился, то увидел, что на рогу у сайгака болтается что то. Присмотрелся,— оказалось, это те самые удила, которые я потерял три года тому назад и уж искать перестал. Я их не глядя снял и, не касаясь руками, положил за пазуху.

В бешеной скачке я почувствовал, как что-то задело за мизинец ноги. Глянул, а это плетка, которую я потерял в прошлом году. Накло­нился, чтобы ее поднять, да и свалился с сайгака. Сайгак ускакал, а я остался.

Стою один в степи и сам не знаю, где я и куда мне идти. Кругом — ни травинки, ни деревца, а живой души и в помине нет. Только вокруг спит и похрапывает земля. Постоял я немного, послушал этот храп земли, сравнил его с человеческим храпом и узнал, что они ничем не отличаются один от другого.

Послушал я и пошел, куда меня ноги ведут. Через некоторое время ноги привели меня к бурьяну, который еще не рос. Подошел я к бурьяну и хотел присесть в его тени отдохнуть, как вдруг слышу, кто-то грозно зарычал из-под бурьяна. С испугу одним прыжком я отпрыгнул на десять верст назад и стал искать врага, притаившегося под бурьяном.

Искать долго не пришлось: в бурьяне оказался зайчонок, который еще не родился. Он сидел в тени бурьяна, который вовсе не рос и шил себе шубку на зиму. Увидел я зайчонка и мне стало стыдно и смешно, думаю: «Чего же я так испугался?»

— Эх ты! Ужин тебе сам в рот шел, а ты еды боишься и бежишь от нее,— пошутил я сам над собою и решил поймать зайчонка. Думаю: поймаю зайчонка, немного поласкаю, понежу, а потом устрою себе слав­ный ужин. Только бы скорее поймать его, а то как бы он не убежал, зайцы ведь не понимают ласкового отношения. Я подозвал свою собаку, которая еще в прошлом году издох­ла, и пустил ее на зайчонка. Собака моя на брюхе, ползком, как змея подползла к бурьяну и бросилась на зайчонка, готовая вцепиться в него зубами. Но, что за чудо: собака моя, словно камень, полетела в небо. Я стою, смотрю на нее и не пойму: в чем дело? Думаю: неужели зайчо­нок сделал такой бешеный прыжок вверх и моей собаке пришлось сде­лать то же самое, чтобы поймать его?

Я все небо обыскал, чтобы уви­деть, где бежит зайчонок, но, несмот­ря на все свои усилия, все же не мог разглядеть его, только вижу, как моя собака все стремительнее летит вверх. Через минуту она совсем скрылась за облаками.

Убедившись, что мне теперь не увидеть больше своей собаки, я решил отдохнуть в тени бурьяна, где лежал зайчонок. Подошел к бурьяну и к своему удивлению увидел, что зайчонок, совершенно невредимый, заснул крепким сладким сном, а его задние ножки хвалятся перед пе­редними:

— Вы настоящие трусы! Чуть что — вы сейчас же бежать. И в бегстве вы всегда хотите быть впе­реди, в безопасности. А мы не такие, как вы, мы всегда готовы вступить в бой с любым врагом. Вы же видели, как мы эту собаку отправили на тот свет, к богу. Мы всегда такие.

Теперь мне стало ясно, почему моя собака летела вверх. Оказалось, что зайчонок так сильно лягнул собаку по морде, что она, бедная, как камень полетела вверх и отдала свою душу богу.

Правда, мне очень жаль моей собаки, но зато я впервые в своей жизни узнал, что зайцы могут лягаться так сильно и смертельно.

Я все-таки решил поужинать зайчонком. Надо было его поймать, пока он спит. С этой целью я потихоньку подкрался к нему и, не ударив, убил его. С этой ношей в кармане я поплелся дальше. Кругом все так же пусто: никого и ничего. Надоела мне однообразная кар­тина степи, и я повернул к реке.

Подхожу к реке. Смотрю — пауки своей паутиной рыбу ловят. Постоял, посмотрел я немного на это любопытное зрелище, выпросил у паука несколько рыбешек себе на ужин и продолжил свой путь по берегу реки.

Иду себе и смотрю на реку. Река, закованная льдом, извиваясь серебристой лентой, стремилась куда-то вдаль. Кругом шумели зеленые камыши и слышны были всплески рыб; в воздухе стаями пролетали дикие гуси, утки и много других птиц. Солнце палило нестерпимо, был самый разгар лета…

Ах! Как хороша была в эту минуту река, она была величава и спокойна. Но стоило только даже самому легкому ветерку прогуляться по поверхности реки, как водная гладь сейчас же покрывалась рябью мелких волн, и тогда река превращалась в огромную рыбу с бесчис­ленным множеством серебристых чешуек.

Не успел я насладиться этой прелестью природы, как вдруг недалеко от меня с сильным гулом взорвался на реке лед и большой, величиной с гору, кусок льда взвился вверх, к облакам, к небу. Стою, смотрю на этот взлетевший лед и думаю: дойдет он до неба или растает, когда приблизится к солнцу? Ан нет, лед долетел до неба, ударился об него, но не сумел пробить его толщу и, отскочив назад, стал падать вниз, на землю.

Подбежал я к тому месту, где упал и раскрошился лед, и стал рассматривать его, чтобы узнать причины его взлета вверх. Когда я тщательно осмотрел разлетевшиеся кусочки льда, то к своему удивле­нию обнаружил живого, но маленького-маленького, ну так всего с вершок длины, сазанчика. Но для меня и этого было достаточно, чтобы догадаться, почему с гулом взорвался лед и взлетел вверх. Увидев сазанчика, я сразу вспомнил, что сазаны в минуту родовых схваток бывают страшно неспокойны и от боли не находят себе места. То они бросаются в глубь воды, то кидаются вверх. И вот в этом случае, видимо, сазанчик был готов метать икру и потому с такой силой бросился вверх, что пробил лед толщиной в аршин и сам вместе с куском льда взлетел на воздух.

Я оказался прав: сазанчик был с икрой. Икры в нем оказалось так много, что когда я хотел поднять его за хвост, то едва мог сдвинуть с места. Желая узнать, много ли в нем икры, я стал сдавли­вать руками бока сазана. Особенно больших усилий не потребовалось для этого: созревшая икра от малейшего нажима пальцев сама легко сыпалась из сазана.

Три дня подряд выдавливаю я икру, а она все вылазит и вылазит. Уже пятый день выдавливаю икру, а икра все сыплется и сыплется без конца. А между тем выдавленная икра уже образовала целую гору. Если бы я захотел увезти эту икру домой, то мне самое меньшее потребовалось бы сто, а может быть и больше верблюжьих подвод.

Убедившись, что в сазанчике икры очень много и мне ее не выда­вить за всю свою жизнь, я взял в карман несколько горстей свежей икры для своего ужина и направился через степь домой.

Только прошел долину и взобрался на ергень, смотрю — дерутся между собой два кургана-соседи, не сумев доказать друг другу, кто из них старше. От их сильных ударов зашаталась земля, и от­летавшие куски земли образовали десятки новых курганов.

Полюбовался я на это чудовищное зрелище и, боясь страшного колебания земли, скорей отошел обратно к реке.

Подхожу к реке… Что за новое чудо! Река вся охвачена пламенем. Она горит. Все живые существа в ней мечутся в предсмертной муке.

Борьба между огнем и рекой продолжалась недолго. Пали оба. Потух огонь, но истребил всю жизнь в реке и всю ее воду испарил. Посмотрев на эту жуткую картину, я было собрался идти домой, как вдруг заметил на берегу реки сидящего на камне старика с челове­ческой головой и рыбьим хвостом. Он сидел понурив голову, и пла­кал. Подошел я к нему и спросил:

— Кто ты и зачем плачешь?

— Как же мне не плакать, когда я потерял все свое царство; пожар уничтожил все мое богатство, всю мою реку и всех моих рабов рыб. Какой я теперь жилец без них! Ведь они мне давали жизнь. Я ведь был у них Усн-хада (Хан реки), а теперь я ничто и скоро, наверно, сов­сем погибну,— ответил мне старик, заливаясь горькими слезами.

Жалко мне стало старика. Думаю, как бы мне помочь ему? Я знал: что облака или тучи иногда превращаются в воду и падают дождем на землю. Поэтому я стал осматривать небо, нет ли где облаков или туч. Смотрю, у самого горизонта плывут белые облака и понемногу закрывают собою небо, а затем почернел горизонт и стало ясно, что идет большая грозовая туча.

Ну, думаю, теперь я помогу старику. Только бы не пропустить ни одного облачка. Я встал во весь свой гигантский рост (сами вы, хан, видите, каков я) и стал ожидать момента, когда облака будут проходить как раз над самой рекой. Ждать пришлось недолго. Ветер быстро пригнал их к реке. И началась у меня жаркая работа: я стал руками хватать облака и выжимать их над рекой. Ну, ясно, река постепенно стала наполняться водой и, наконец, разбушевалась весен­ним половодьем, когда я схватил и выжал над ней большую грозовую тучу.

Восстановив реку, я подсел к старику и спросил:

— Ну как, старик, доволен ли ты новой рекой?

— Река-то получилась славная, слов нет. Но что же я там буду делать один, без своих подданных, которые работали и кормили меня? Ведь я же без них пропаду с голоду,— ответил мне старик. Я тут же вспомнил о тех икринках, которые выдавил из сазана, и сказал старику: Ничего, старик, не беспокойся, и рыбы будут у тебя в реке.— С этими словами я повел старика к тому месту, где оставил целую гору свежей икры.

Только стали подходить к этой груде, как я заметил, что из нее выпрыгивают и падают в реку какие-то маленькие существа. Когда я присмотрелся хорошенько к ним, то оказалось, что это были настоящие рыбки, которые уже успели, под влиянием пожара и солнца, выйти из икринок.

Постоял, посмотрел я на эту занятную картину, .как на моих глазах икринки превращаются в рыбешек и, отдав всех их старику, по­шел домой.

Придя домой, захотел я приготовить себе ужин и стал шарить в кармане зайчонка да рыб, которых я выпросил у паучков. Но в кармане, кроме икринок, ничего больше не оказалось. Заяц и рыбы исчезли. Высыпал я из кармана икру, вывернул карман,— нигде их нет. Огорченный пропажей, я с пустым желудком лег спать.

Только стал я засыпать, как вдруг из кучки высыпанной икры стали доноситься до меня звуки, будто кто давится. Я заинтересовал­ся этим, скорее поднялся, взял на ладонь икру и стал ее рассматри­вать одно зернышко за другим. И что же вы думаете я увидел? К своему удивлению, я обнаружил, что одна из икринок пожадни­чала и хотела целиком проглотить моего зайца, но не могла и дави­лась. Из ее пасти торчали только кончики ушей зайчонка.

Вытащив за уши своего зайца, я положил его около себя и стал искать, какая из икринок проглотила моих рыбешек.

Найти мне не удалось, так как икринки тут же стали превращаться в рыбешек, а рыбешки стали метать икру, и я совсем запутался, где начало и где конец, и где мои, а где новые рыбы.

Ну, думаю, пусть себе размножаются: мне же будет больше, а пока, думаю, надо поужинать зайчонком. С этими мыслями я повернулся, чтобы взять убитого зайчонка, а его уже нет. По следам ясно было видно, что он убежал в степь. Что же делать? Не гнаться же мне за ним! Да и где искать? Думаю, хватит с меня и жареной рыбы. Повернулся с таким намерением к корыту, где размножались мои рыбы, хотел достать себе на ужин несколько рыб, но там не оказа­лось ни рыб, ни икринок: пока я искал зайца, они успели пожрать друг друга. Что же делать, пришлось спать не поужинавши.

Утром встал я с постели очень рано. Желудок бурчит, требует пищи. Чем бы, думаю, напичкать его неугомонного? Тут я вспомнил, что от мухи, которую я получил в подарок от стаи мух в долине, осталась голова. Скорей достал я эту голову, проткнул ее толстой железной палкой и стал жарить на огне. Пожарил, поел, а засаленную желез­ную палку бросил в угол к дверям кибитки.

После сытного завтрака лежу себе на кровати и курю табак. Вдруг вбежала в кибитку здоровая собака и схватила зубами засаленную железную палку. Не успел я крикнуть на нее, как она в три приема проглотила мою железную палку и убежала.

Жаль палки, но что же делать, сам виноват. Не бросай к откры­тым дверям.

Потужив немного о своей палке, я, по обыкновению, пошел охотиться, побродить по всем местам, куда только ноги поведут.

Решил сперва сходить на реку, посмотреть, какая она стала. Река, как река. Даже лучше, чем раньше. Больше стало воды, гуще стали камыши. А птиц — тьма. Ну, думаю, теперь я поохочусь здесь. Осмот­релся вокруг и заметил на берегу реки большое количество уток. Под­крался к ним, снял ружье и прицелился. Уже хотел выстрелить, как вспом­нил, что у меня только один заряд. Если выстрелю, то убью только одну утку, а надо убить больше. Ну что ж, сразу нашел выход: я повел ружье слева направо и выстрелил. Когда дым рассеялся, то я увидел на зем­ле несколько десятков убитых уток. Забрав убитых уток, я пошел дальше.

Придя домой, я сварил своих уток в котле без воды, на тагане без огня, поел и лег отдохнуть. Лежу и слышу, где-то что-то тикает: тик-тик-тик. Что бы это значило?

Встал с кровати, вышел из кибитки и прислушиваюсь. Тиканье продолжается. Отошел от кибитки на несколько шагов, тиканье стало доноситься до меня со всех сторон и даже из-под ног; нагнулся, при­ложил ухо к земле, тиканье стало еще яснее слышно. Ну, теперь я понял в чем дело: оказалось, что это шум роста травы. Постоял я, послушал еще немного эти звуки и направился к табуну своего прадеда.

Подъехав к табуну, увидел ожеребившегося пегого жеребца. Только что родившийся жеребенок, еще мокрый, едва стоял на своих расто­пыренных слабых ножках. Я подумал: оставлять их в степи нельзя, волки съедят жеребенка. Надо взять ближе к своей кибитке. Подо­шел к ним, взял жеребенка, взвалил на жеребца-мать, чтобы увезти, но жеребец никак не может поднять своего жеребенка.

Что же делать?

Тогда я взял жеребца и взвалил на жеребенка. Жеребенок очень легко поднял свою мать и я пригнал его к своей кибитке. Подложив им немного сенца, я зашел в кибитку и взял посуду, чтобы доить жеребца. Но только вошел я в кибитку, как вдруг услышал храп и фырканье жеребца. Мигом выбежал я из кибитки, смотрю, дерутся жеребец и волк. Волк, видимо, хотел полакомиться жеребенком.

Я сейчас же отвязал верблюжонка, который еще не родился, сел на него верхом и ринулся на волка. Волк от меня. Я очень быстро, не гнавшись за ним, догнал его, не ударив, убил его, не дотрагиваясь руками, взвалил его через горб верблюжонка и поехал домой.

Еду и чувствую, что-то волочится по земле с двух сторон. Оглянулся, посмотрел,— оказалось, что это тащатся по земле голова и хвост волка. Что же это такое? Неужели, думаю, это волк такой здоровый? Не может быть, волк как волк, такой же, как и все остальные. Мо­жет быть мой верблюжонок ростом маленький? Но нет, он оказался очень большим, потому что, когда я подъехал к самому высокому дереву, он стал щипать листья с самой верхушки. А может быть дерево низкое? Но нет. Когда я поднял голову, чтобы посмотреть на его верхушку, то шапка не удержалась на моей голове и упала. Что за оказия! Может быть, я сам стал маленький? А ведь был я не из маленьких, слава богу, пятнадцать саженей ростом был. Каждое утро из колодца рукой воду доставал и умывался. А наши колодцы, как известно, очень глубокие!

Я подошел к колодцу и по-прежнему очень легко достал рукой воды. А может быть колодец стал мелким? Чтобы проверить это, я взял камень и бросил в колодец. Солнце только что всходило, когда я бро­сил, а когда этот камень долетел до воды, солнце уже садилось. Зна­чит, колодец не мелкий. А может быть, думаю, день короткий стал? Чтобы проверить это, я стал наблюдать все, что творилось вокруг меня, и заметил, что телка, с которой бугай встретился рано утром, к вечеру уже принесла теленка. Значит, день не короткий.

Так и не поняв, в чем тут дело, я привез волка домой.

По приезду домой, для устрашения других волков, я взял и пове­сил своего волка за хвост на столбе, вниз головой. В этот момент прискакал ко мне тушканчик и сообщил:

— Просо, посеянное твоим прадедом, теперь уже созрело. Иди скорей убирать, а то суслики все растащат.

Я скорее поймал тушканчика, сел на него верхом и помчался на просяное поле. Приехал на поле. Действительно, просо уже созрело, пора убирать.

Помчался я обратно домой, собрал всех телят-бычков, которых у меня не было, запряг их в телеги без оглоблей и ярем и отправился на поле. Еще не доехав до поля, я уже скосил просо, не скосив, убрал его, не убрав, нагрузил на подводы, не двигаясь с места, привез до­мой.

Приехав домой, пошел к столбу, посмотреть на волка. Что за чудо! На столбе висит волчья шкура, а самого-то волка нет. По кровяному следу видно, что он вылез из шкуры и убежал в степь. Ну, думаю, теперь волк будет вредить моему стаду.

Пошел проверить своих коров. Подхожу к стаду и вижу — отелился наш бугай. Обрадовался я, скорее снял с себя свое платье, сапоги, шапку, чтобы не вымараться об мокрое, слизистое тело теленка, и подошел к нему, чтобы взять его и на руках унести домой.

Только я подошел и протянул руки к теленку, как он внезапно боднул меня и насквозь пронзил мою грудь своими острыми рогами Я скорее снялся с его рогов да бежать, а он за мной. Добежал я до своего платья, наспех вдел обе ноги в один сапог, а штаны, рубаш­ку да сапоги взял под мышку и во весь дух пустился бежать. Оставив теленка далеко позади себя, прибежал домой.

На другой день, взяв свое ружье, я пошел, по обыкновению, бродить в окрестности. День выдался очень жаркий. (Разгар лета). Под­хожу к реке. Смотрю, по снегу, только что выпавшему, проходит све­жий след лисицы. Я — по следам. Через несколько шагов следы лисицы повернули прямо в воду. Присмотрелся я хорошенько к поверхности воды и увидел на ней едва заметные отпечатки следов лисицы. Это от меня, как от опытного охотника и следопыта, никак не могло ускользнуть. Ну, что ж, раз след виден, так я по следам иду дальше. Следы при­вели меня к другому берегу, а там затерялись в густой траве. Я стал руками раздвигать траву и ползком продолжаю преследование лисицы. Ползая так в густой траве в поисках следов лисицы, я случайно наткнулся в тени бурьяна, который не рос, на лисицу. Она сидела в компании ежа и змеи. Все трое азартно играли в карты. Я, не показав виду, что преследую лисицу, подсел к ним и попросил себе карту. Играю и наблюдаю за ними. Мошенничают ребята один чище другого. Ну, меня, конечно, провести трудно, я в два счета очи­стил их.

Ёж и змея, проигравшись, пошли искать взаймы деньги, а лисица предложила мне:

— Сейчас лето, тепло, могу и без шубы жить, закладываю свою шубу, давай сыграем.— Предложение я принял и, конечно, выиграл шубу. Сняв шубу с плеч лисицы, я пошел дальше.

Забрел в глухую степь. Жара нестерпимая, жажда замучила. Пошел искать воду. Скоро набрел на худук. Худук оказался слишком глубоким. Пришлось снять свою голову и при помощи журавля опустить в ху­дук, воды напиться.

Сижу у худука, жду, пока моя голова воды напьется. Покуриваю себе и смотрю по сторонам. Вдруг я заметил, что недалеко от худука находится хотон. Около кибиток много народу и коней. Подумал: не иначе, как свадьба. Дай пойду, жажду ведь лучше утолять аракой, нежели водой.

Встал и пошел. Прихожу. Вхожу в кибитку, где шел пир, и сел у дверей. Стали разносить водку и махан. В это время хозяин кибитки говорит:

— Кто без головы, тому ничего не давать.

— Я подумал: «Кто же тут без головы?» Озираюсь вокруг, у всех головы целы и на плечах… На кого же это, думаю, хозяин намекает?

Тут я вспомнил, что я свою голову оставил в худуке, и понял, что хозяин про меня говорит. Скорей вышел из кибитки и побежал к худуку. А голова-то моя вылезла из худука и, посмеиваясь, говорит:

— Ты что же, брат, меня оставил здесь?

Взял я свою голову, надел ее и пошел обратно в хотон, где была свадьба. Вошел в кибитку и сел у дверей. Хозяин увидел меня и при­казал своим:

— Новому гостю подать водку и махан.— Мне подали. Наелся, на­пился до отвала и вышел на двор просвежиться в тени кибитки.

Сижу и смотрю по сторонам. Гляжу, с юга подъезжает тройка хорьков, впряженных в тарантас. Думаю: «Должно быть, какой-нибудь знатный гость приехал на свадьбу». Когда приехавшие вылезли из тарантаса, то оказалось, что это явился тарантул со своей женой и детьми погулять на свадьбе.

Посидел, посмотрел я на этих необычайных и забавных гостей и пошел дальше. Иду и слышу, кто-то разговаривает и кажется совсем возле меня. Огляделся по сторонам, посмотрел и вверх, и вниз, под собой никого и ничего, а разговор все продолжается. Думаю, что же это такое, где они спрятались? Стал искать. Везде искал, но нигде никого не обнаружил, а разговор все идет и все около меня.

Я хорошенько прислушался к разговору и понял, что голоса раз­даются из-под моей рубашки. Скорее снял я рубашку и начал искать беседующих. И что же вы думаете, оказалось, что разговаривали между собой вошь и блоха. Блоха приехала сватать за своего сына дочь вши. Ну, а вошь отказывалась от родства блохи и говорила:

— За вашего сына я свою дочь не отдам, так как ваш сын, как и все ваше отродье, будет скакать то там, то здесь… И бог весть, куда он завезет мою дочь, а я хочу, чтобы моя дочь находилась недалеко от меня, чтобы можно было чаще видеться… Нет, не обижайтесь и не старайтесь, все равно ничего не выйдет… Идите с богом домой.

Удовлетворив свое любопытство, надев рубашку, пошел дальше. Иду и думаю обо всем, чтобы не скучно было. Но что-то ничего не думается, мысли мои куда-то задевались. Стал искать, а они, оказалось, устроили с ветром скачки на быстроту и далеко убежали вперед.

Намазав свои пятки жиром, чтобы они не скрипели, я побежал вдогонку. Бегу и спотыкаюсь о свою тень. Наконец, я догнал их, когда они сидели с ветром на краю земли и спорили, кто из них скорее пришел на край земли.

Быстренько собрав свои мысли, я пошел обратно домой.

По пути встретил много журавлей. Они лежали на дороге, точно мертвые. Заткнул я себе за пояс несколько журавлей и продолжал путь.

Не успел я сделать и пяти-десяти шагов, как вдруг журавли поле­тели и потащили меня с собой. Лечу и думаю: почему же это журавли лежали на дороге, если они не были мертвыми?.. Объяснить этого я не мог.

Тем временем журавли стали освобождаться от меня. Улетел пос­ледний журавль, и я полетел вниз. Лечу вниз и думаю: ну, теперь крышка. Скоро я почувствовал, что ударился об землю… Но что за чудо! Я на чем-то несусь с бешеной быстротой. Когда опомнился и осмотрелся, то оказалось, что я скачу на волке.

После я узнал, что дело с журавлями и с волком обстояло очень просто. Журавли в тот момент, когда я их брал, оказывается, были пьяные. Они напились свадебного вина, которое везли в бочках. Бочки от жары потрескались и рассыпались; вино вытекло и образовало боль­шую лужу на дороге. Ну, а потом, когда хмель прошел, они полетели, но так как они были просто заткнуты за пояс, то стали легко осво­бождаться и улетать от меня. Ну, ясно, я полетел вниз и упал на спящего волка. Волк с испугу пустился бежать, пока я успел опомнить­ся и слезть с него.

Несусь я на волке. Смотрю, скачем мимо какого-то большого хотона. Почуяв волка, выскочили собаки и погнались за нами. Волк прибавил ходу, пустился в степь, к оврагам. Думаю, как же мне теперь быть, как мне слезть с волка? Спрыгнуть — боюсь ушибиться. Не успел я прийти к определенному решению, как вдруг волк, добежав до своей норы, со всего разбегу ушел в нору, а я оказался около норы.

Так я спасся от волка.

Когда я пришел домой, то встретил у себя вашего посла, которого вы не посылали, и получил ваше приглашение, которое вы не делали. Вот я и явился к вам.

Все, что я рассказал,— истинная правда. Если тут есть хоть одно слово лжи, то пусть я утону на вершине горы в воде, которая утекла, пусть я сгорю в огне, который потух и пусть выклюет мне глаза сдох­шая ворона.

А теперь, хан, вы отдадите мне свою дочь… в жены.

Так закончил рассказчик и встал перед ханом на колени.

— Нет,— ответил хан,— я не отдам тебе свою дочь,— ты, ведь, сукин сын, лгун, рассказал не семьдесят одну небылицу, а семьдесят две. Семьдесят вторая та, что я за тебя отдам дочь, а дочери ханов никогда не бывают женами черной кости (Богатые презрительно называли калмыцкую бедноту «черной костью»).

Так и не отдал хан ему свою дочь.

Иллюстраторы: Санджиев Д.и Мезер В.