Волшебная кисть Ма Ляна — китайская сказка

С этого дня мальчик стал учиться рисовать каждую свободную минуту. Высоко в горах, куда он приходил ломать хворост, он глядел на парящего в небе орла, а потом рисовал веткой на земле его широко распростёртые крылья. У реки, где Ма Лян косил траву, он вглядывался в речную глубину и, обмакнув палец в воду, выводил на гладком прибрежном камне играющих рыбок. А когда возвращался в свою лачугу, он углем из очага рисовал на стене всё, что было у него перед глазами, — глиняные горшки, циновку, плетёную корзинку.

Год проходил за годом. Ма Лян из мальчика превратился в юношу. Он научился рисовать так хорошо, что соседи выпрашивали его рисунки, чтобы украсить свои фанзы. Но кисти у Ма Ляна так и не было. Напрасно он работал с рассвета дотемна, — заработка его едва хватало лишь на лепёшку из гаоляновой муки да кусок бобового сыра.

Как-то раз Ма Лян вернулся в свою лачугу особенно поздно и, добравшись до подстилки, сразу уснул. Ему приснился старик с белой бородой. В руке старик держал кисть, сиявшую, как золото, на которое упал солнечный луч. Старик протянул кисть Ма Ляну и сказал:

— Теперь твои руки умеют рисовать, а сердце научилось отделять хорошее от плохого. Ты настоящий художник. Возьми эту волшебную кисть, но никогда не употребляй её для корысти и зла.

Ма Лян взял кисть, вскрикнул от радости и проснулся.

«Какой хороший сон мне приснился, — подумал юноша, — жаль, что это только сон!»

Он открыл глаза. Уже рассветало, и Ма Лян увидел, что на его старом дырявом одеяле лежит та самая кисть, что ему приснилась. Юноша вскочил. Он сорвал с окна бумагу, положил её перед собой, потом наскоблил со стенок очага немного сажи, развёл её водой и обмакнул кисть.

«Нарисую сороку, приносящую счастье», — решил Ма Лян.

И он стал рисовать сороку с чёрными крыльями, белыми боками и длинным хвостом. А когда он вывел последнее пёрышко, случилось то, чего он совсем не ожидал. Нарисованная сорока завертела хвостом, расправила крылья и, крикнув Ма Ляну на прощанье — ча-ча! — вылетела в раскрытую дверь.

«Вот какая это кисть! — подумал Ма Лян, — она и вправду волшебная! Попробую нарисовать цветок, он-то никуда не улетит».

Ма Лян нарисовал тонкий, длинный стебель с узорчатыми листьями и большим полураскрывшимся цветком ириса. Вдруг цветок развернул лепестки, и в лачуге чудесно запахло. Юноша побоялся, что нежный ирис увянет, и посадил его в землю перед своей лачугой. Когда Ма Лян осторожно присыпал землёй тонкие корешки растения, из соседней фанзы, горько плача, вышла старая женщина.

Ма Лян поднял голову и спросил, о чём она плачет.

— У меня разбился последний горшок, — ответила женщина, — теперь мне не в чем сварить суп.

— Это не такая большая беда, — весело сказал Ма Лян и быстро нарисовал волшебной кистью на пороге её фанзы три глиняных горшка.

Горшки вышли красивые, блестящие, и когда Ма Лян щёлкнул по ним ногтем, они звонко загудели. Женщина засмеялась от радости, подхватила горшки и скрылась за дверью своей фанзы.

С тех пор не бывало дня, чтобы к Ма Ляну не приходил кто-нибудь из бедняков. Одному надо было соху, другому — рыболовную сеть, третьему — мотыгу, четвёртому — корчагу для засолки овощей, детям хотелось игрушек, девушкам — красивый гребень в волосы. И каждый уходил от художника весёлый, унося что ему было нужно.

Однажды поздно ночью Ма Лян возвращался из соседнего явления, где помогал богатому крестьянину строить новую фанзу. До его лачуги было уже недалеко. Он шёл и думал, как хорошо будет сейчас лечь и крепко заснуть.

Вдруг из покосившейся хижины, мимо которой он как раз проходил, послышался стон. Ма Лян остановился и прислушался. Стон повторился. Юноша открыл дверь и вошёл. Он знал, кто тут живёт. Это был старый батрак Чу, всю свою жизнь гнувший хребет на помещичьих полях. Теперь, когда он стал слаб и болен, он оказался никому не нужным. В хижине ничего не было, кроме рваной циновки, на которой лежал больной.

— Что с тобой, Чу? — участливо спросил Ма Лян.

— Умираю, — слабым голосом ответил старик. — Хотелось бы только дождаться утра, чтобы ещё хоть раз увидеть зарю. Но рассвет далёк, а смерть совсем близка.

— Не горюй, — сказал Ма Лян, — поверь мне, заря придёт раньше, чем смерть.

Но старик только покачал головой.

Тогда Ма Лян вынул кисть и стал рисовать на стене хижины. Вдруг на стену лёг розовый отблеск восходящего солнца. И дедушка Чу увидел далёкие горы в утренней дымке, озеро с притихшей водой, белые лотосы у его берегов.

Старый батрак так много и тяжело работал, что у него не хватало ни сил, ни времени оглядываться по сторонам, — всегда он видел перед собой только чужую землю, которую надо рыхлить тяжёлой мотыгой, или камни, которые надо разбивать, чтобы вымостить дорогу к приезду императорского чиновника.

Чу приподнялся на локте.

— Сынок Ма Лян, как ты узнал? Это озеро и эти горы я видел, когда был ребёнком. С тех пор мне казалось, что нет места на свете красивее. Ты вернул мне детство, и смерть ушла далеко-далеко. Смотри, заря встала такая ясная, верно, день будет солнечный и погожий.

Чу улыбнулся совсем по-молодому, приподнялся ещё выше, легко вздохнул и умер. Сразу в хижине стало темно. Только тоненький фитилёк потрескивал, догорая в светильнике.

Ма Лян закрыл глаза старому батраку и тихо вышел. Пошатываясь от усталости, он побрёл в свою лачугу досыпать короткий остаток ночи.

А наутро к Ма Ляну пришла беда.

Нет изгороди, через которую не проникал бы ветер! Весть по о чудесном мастерстве Ма Ляна дошла до ушей помещика, итожил в той же деревне. Он велел слугам схватить художника и привести к нему.

— Напрасно твои слуги тащили меня, — сказал помещику Ма Лян, — я ведь всем рисую, когда меня просят. Нарисовал бы и тебе. Чего тебе не хватает? Моя кисть мигом исполнит твоё желание.

Помещик расстелил перед художником кусок шёлка и сказал:

— Первым делом нарисуй мне позолоченную плётку с семью хвостами. Правда, есть у меня, на страх слугам, старая пятихвостка, но мне она не нравится, да и бьёт она не больно.

Ма Лян с детства рос среди бедняков и сам был бедняк. Много раз он слышал, что у богачей злое сердце и чёрные мысли. Но Ма Лян был чист душой, и ему не верилось, что это правда. А теперь он будто подержал на ладони злое сердце помещика и с отвращением отшатнулся.

— Я никогда ничего тебе не нарисую! — крикнул Ма Лян. — Даже не пошевельну для тебя кистью!

Помещик очень рассердился и приказал запереть Ма Ляна в пустом амбаре. Три дня юноше не давали ни пить, ни есть. А на четвёртый день к вечеру вдруг ударил мороз, выпал снег и покрыл всё кругом толстой белой пеленой. Богач подумал: «Если за три дни голод не заставил Ма Ляна быть послушным, то уж холод наверняка сделает его сговорчивым».

Одевшись потеплее, помещик пошёл к амбару. Смотрит — сквозь щель в двери на белый снег падает красная полоска, будто от пламени, да и пахнет чем-то вкусным. Помещик приложил к щёлке глаз, видит — в амбаре ярко пылает очаг, а Ма Лян сидит перед огнём и ест горячие лепёшки. Очень удивился помещик — откуда всё это у Ма Ляна! А чему тут было удивляться? — Зндь Ма Лян не расставался со своей волшебной кистью, вот он и нарисовал себе очаг, чтобы не замёрзнуть, и лепёшки, чтобы поесть.

Пока помещик подглядывал в щёлку, Ма Лян покончил с едой, и ему захотелось пить. Недолго думая, он взял кисть и нарисовал на полу амбара чашку с чаем. Густой душистый пар поднялся от чашки, и Ма Лян начал пить маленькими глотками.

«Собачий сын! — разгневанно подумал помещик. — Себе рисует, а для меня и кисточкой шевельнуть не хочет. За это он достоин самой лютой казни!»

Помещик громко закричал, призывая слуг, а когда слуги сбежались, приказал открыть дверь и убить непокорного художника. Пока слуги возились, открывая большой замок и отодвигая ржавый засов, помещик от нетерпения топал ногами. Но вот дверь растворилась и злой богач вместе со слугами вбежал в амбар. Однако художника там уже не было, лишь у восточной стены стояла лестница, нарисованная Ма Ляном, а камышовая крыша в этом месте оказалась разобранной. Помещик бросился к лестнице и стал карабкаться вверх, но не долез и до половины, как раздался треск и толстый богач свалился. Это под его ногами рассыпалась лестница, потому что художник нарочно нарисовал очень тонкие перекладины.

А сам Ма Лян в это время уже добежал до восточного конца деревни. Он понимал, что богач не оставит его в покое. Лучше уж совсем бежать отсюда. Ма Лян стал быстро рисовать на снегу коня. Один взмах волшебной кисти, другой, третий — и перед ним топнул копытом белый скакун.

Ма Лян обернулся к деревне, помахал рукой бедным фанзам — прощайте, дорогие друзья! — потом сел на коня и помчался.

Мало ли, много ли он ехал, вдруг слышит позади: «сюаньхуа, сюаньхуа!» Обернулся, видит, — сквозь падающий снег мерцают дымные факелы, скачет богач с десятком слуг за ним в погоню.

Ма Лян, не слезая с коня, нарисовал на полах куртки большой лук и длинную оперённую стрелу.

«Сюаньхуа, сюаньхуа» — выбивают копытами кони, приближаясь к Ма Ляну. Впереди несётся богач, размахивая блестящим мечом.

Тут Ма Лян повернулся в седле и натянул тетиву. «Сао!» — пропела стрела и вонзилась в горло богача. Помещик свалился с лошади, слуги разбежались в разные стороны, а Ма Лян стегнул своего белого коня и поскакал дальше.

Остановился он в большом городе, далеко от родной деревни. Город понравился Ма Ляну, и он решил тут поселиться.

За ночлег на постоялом дворе платить надо, кормить тоже даром никто не станет, а денег у Ма Ляна не было. Конечно, он мог нарисовать себе волшебной кистью и фанзу, и вкусную еду и даже целую кучу серебряных монет, но Ма Лян помнил, что старик подарил ему кисть совсем не для этого. Он должен помогать беднякам, а не становиться самому богачом. И ещё Ма Лян подумал: «Если в деревне нашёлся жадный человек, пожелавший завладеть чудесной кистью, то и в городе такой найдётся. Не буду рисовать волшебные картины, стану рисовать простые и продавать их на базаре».

Но кисть у Ма Ляна всё же была волшебная, и юноше пришлось пуститься на хитрость. Нарисует оленя, а одно копыто не дорисует, нарисует петуха, а гребень у него без зубчиков, они и не оживают. Ма Лян рисовал хорошо, и картины его охотно покупали.

Однажды задумал Ма Лян нарисовать белого журавля. Сел он перед домом под деревом и принялся за работу. Вот на бумаге показались длинные ноги и длинный клюв, вот появились нежные пёрышки, хохолок на голове. Совсем, как живой, журавль, только глаз у него нет. Ма Лян сам залюбовался птицей.

В это время проезжал мимо в паланкине важный чиновник. Увидел издали картину и захотел её купить. Чиновник окликнул Ма Ляна, тот вздрогнул от неожиданности, и капелька туши с кисти упала как раз на то место, где у журавля должен быть глаз.

Белый журавль сразу захлопал крыльями, крикнул по-журавлиному, поджал ноги и взвился в воздух.

Чиновник долго смотрел вслед птице, задрав голову и раскрыв от изумления рот.

Когда птица скрылась, чиновник опомнился и подумал: «Вот чудо, достойное внимания Сына Неба. А если я первый сообщу ему об этом чуде, я, наверно, получу богатую награду!»

И чиновник приказал носильщикам нести паланкин в столицу, прямо к императорскому дворцу. Услышав о чудесном художнике, император тотчас послал придворных разыскать и доставить его во дворец.

Придворные нашли Ма Ляна, и самый старший из них по чину сказал:

— Властитель Поднебесной пожелал увидеть тебя. Радуйся и собирайся в дорогу.

Но Ма Лян совсем не обрадовался.

— Мне и здесь хорошо, — сказал он, — никуда я не поеду.

Однако если император приглашает к своему двору, то отказаться не так-то легко. Придворные попросту схватили Ма Ляна и, связанного, доставили во дворец.

Император повелел Ма Ляну нарисовать дракона, а кто не знает, что дракон — это знак императорской власти. Ма Лян усмехнулся и быстро нарисовал вместо знака императорской власти отвратительную жабу, покрытую бородавками. Жаба спрыгнула с бумаги и, уставившись выпученными глазами на императора, громко квакнула.

Император чуть не задохнулся от гнева. Он велел отобрать у Ма Ляна кисть и бросить его в тюрьму.

Завладев кистью, император взял лист самой лучшей рисовой бумаги и начал рисовать. Но вместо волшебных картин у него получалась только мазня. Напрасно он портил один лист за другим, чудесная кисть Ма Ляна не слушалась его.

Император от злости зашвырнул кисть за трон и, чтобы хоть немножко утешить себя, велел поколотить палками слишком усердного чиновника, принёсшего весть о необыкновенном художнике.

А Ма Лян между тем сидел в сырой и тесной темнице. Был он там не один. На рваной подстилке в углу лежал мальчик лет десяти.

— Что ты здесь делаешь, малыш? — удивился юноша.

— Жду, когда мне отрубят голову, — тихо ответил мальчик, — и ждать осталось недолго. Завтрашнего полудня я уже не увижу.

— За что же это в Поднебесной рубят головы детям?! — воскликнул Ма Лян.

Мальчик сказал:

— Я совершил тяжкое преступление. Отец мой — садовник в императорском саду. Я помогал ему полоть и поливать сад. Неделю тому назад я нёс два тяжёлых ведра с водой, поскользнулся и, упав, сломал любимый цветок императора. За это мне и отрубят голову.

У Ма Ляна сжались кулаки — так вот каков Сын Неба и каковы законы Срединного царства! Но сделать для мальчика он ничего сейчас не мог, разве что рассказать ему что-нибудь весёлое, чтобы тот хоть ненадолго забыл о завтрашнем утре. И Ма Лян принялся ему рассказывать одну историю смешнее другой. Мальчик слушал и звонко смеялся. Так незаметно прошла в темнице ночь.

Император же провёл эту ночь, как всегда, в своей пышной постели. Но на этот раз ему не спалось, он вздыхал и ворочался до самого утра. Мысль о волшебной кисти не давала ему покоя. Поэтому он встал гораздо раньше обычного и велел опять привести Ма Ляна. Он пообещал ему золота и серебра, пусть только согласится рисовать.

Ма Лян в ответ сказал:

— Золота и серебра мне на надо. Но я нарисую всё, что ты захочешь, если будет исполнена одна моя просьба: отпусти на свободу мальчика, который сломал в твоём саду цветок.

Император задумался. Как и всякий император, он не любил отменять свои повеления. Однако ему тут же пришло в голову хитроумное решение, и он сказал Ма Ляну:

— Хорошо, я отпущу мальчика. Доволен ли ты? После завтрака мы начнём рисовать.

Император завтракал в раззолоченной зале, окружённый приворными, а Ма Ляна отвели в маленькую комнатку и принесли поесть. Окно комнаты выходило в сад, и Ма Лян отодвинул раму, чтобы полюбоваться знаменитыми цветами императора. Через окно он увидел, что по дорожке с тяжёлой лейкой в руке идёт его маленький товарищ. Вот он подошёл к грядке, где росли белые лилии, и наклонил лейку. И вдруг Ма Лян разглядел, что из глаз мальчика капают слёзы. Слёзы были, верно, горькими, потому что белые лепестки лилий желтели и увядали как только на них падала горячая капля из глаз мальчика.

Ма Лян удивился и решил снова развеселить маленького садовника.

— Эй, малыш! — весело закричал он. — Никогда я не видел, чтобы человек плакал из-за того, что его голова уцелела на плечах.

Мальчик поднял к нему заплаканное лицо и печально сказал:

— Что с того, что моя голова уцелела! Час тому назад по повелению императора палач отрубил голову моему отцу.

Ма Лян тихонько задвинул раму. На этот раз ему нечем было утешить мальчика. Но про себя он поклялся отомстить за него.

Как много блюд ни подавали к императорскому столу, однако завтрак всё же подошёл к концу. Ма Ляна позвали к императору. Кисть, которую император вчера забросил в угол, теперь лежала на серебряном подносе, на другом серебряном подносе возвышалась стопка бумаги.

— Что же ты нарисуешь мне? — спросил художника император.

— Хочешь, я нарисую море? — сказал Ма Лян.

Император кивнул, и волшебная кисть Ма Ляна побежала по бумаге. Вдруг у ног императора раскинулось безбрежное море. На синей-синей глади не было ни морщинки, вода сверкала и искрилась, как огромное нефритовое зеркало.

— А почему нет рыб? — спросил император.

Ма Лян несколько раз легко коснулся кистью бумаги, и в море заплескалась стайка разноцветных рыбок. Они выпрыгивали из воды, смешно разевая рот и шевеля золотыми плавниками Таких прекрасных рыбок не было даже в большом дворцовом бассейне. Император уже протянул руку, чтобы схватить самук красивую из рыбок, как все они разом вильнули хвостами и медленно начали уплывать всё дальше и дальше.

— Скорей нарисуй корабль, — сказал император, — я поплыву за ними вдогонку.

Ма Лян нарисовал большой деревянный корабль под парусами. Император со всеми своими придворными поспешно сел на корабль. Ма Лян несколькими мазками изобразил ветер — поднялась частая зыбь, паруса надулись и корабль двинулся по морю. Но рыбки плыли быстрее, чем корабль, и император крикнул Ма Ляну:

— Побольше ветра, черепаший сын!

Ма Лян прибавил ещё несколько мазков — по морю пошли белые барашки, парус натянулся, как барабан, и корабль стремительно помчался вперёд.

Теперь император был доволен. Но кисть Ма Ляна быстро двигалась по бумаге — море заревело, закручивая, как свитки, гребни огромных волн. Корабль накренился. Император, вымокший до нитки, крепко ухватился за мачту и, вытянув шею, изо всех сил кричал Ма Ляну:

— Довольно ветра, довольно ветра!

Однако Ма Лян и слушать ничего не хотел. Он без устали рисовал ветер, ещё ветер и ещё ветер. На море поднялся ураган. Небо покрылось чёрными тучами, волны вздымались стеной и раз за разом обрушивались на корабль. Корабль скрипел и трещал под свирепыми ударами волн, пока, наконец, не развалился. Напрасно император и придворные цеплялись за сломанную мачту. Все они скоро пошли ко дну.

А куда же делся Ма Лян? Никто этого не знает. Но говорят, что он и до сих пор бродит по свету со своей кистью и рисует беднякам волшебные картины. А ещё говорят, будто с ним вместе ходит мальчик, его названый сын. Ма Лян обучил мальчика своему чудесному мастерству. А кто этот мальчик, — нам с вами не трудно догадаться.

Иллюстратор Конашевич В.