Королевство цветов — Карем М.

В ответ послышался далёкий голос, и я узнала голос того самого лютика, который чуть было не сорвала. Видя, что лягушка повернулась в мою сторону, я догадалась, что речь идёт обо мне.
— Ладно, положись на меня! — проговорила она и поставила телефон на место. Потом она обратилась ко мне: — Так это ты та самая девочка, которую лютик посылает в Королевство цветов?
— Да, — робко призналась я.
— Как тебя зовут?
— Анни, сударыня.
— Славное имя. А меня зовут Серозелинда, но чаще ко мне обращаются «ваше превосходительство». Я буду твоей провожатой. Только потерпи немного, мне надо сперва исполнить мою работу.
Она приблизилась к кораблику и крикнула:
— Ваш брат по-прежнему охраняет ворота. Можете отправляться на землю.
Лютики мигом проснулись и с радостным писком расправили свои ножки и корешки. Они и скакали, и толкались, и путались в снастях, до того уж им хотелось поскорее перебраться через борт и соскочить на лестницу! Их было так много, что мне почудилось, будто мимо меня течёт топлёное масло, и когда стена снова сомкнулась за последними из них, я ещё долго слышала, как звенят по хрустальным ступеням их ножки.

— Давай пошевеливайся! — крикнула лягушка.
Она потянула меня за рукав, ввела внутрь «салона» и усадила у окна. Туннель исчез; я услышала, как лапки гусеницы с размеренностью мотора застучали по земле. Похоже, мы неслись с ужасающей скоростью.
Я понемножку освоилась с полумраком, царившим в этом странном автобусе. На сиденьях расселись разные цветы, я узнала примулы, фиалки, левкои.
Сперва они рассматривали меня в упор, потом зашушукались, и вдруг ни с того и ни с сего один из цветков спросил:
— Это что же, её превосходительство госпожа Серозелинда везёт к нам в королевство нашего заклятого врага, девчонку? Говорят, что они плетут венки из маргариток, водят хороводы, украсив себя умирающими примулами, и безжалостно обрывают на лугах лютики!
Тут мак, которого я сперва не заметила, вскочил со скамейки и пронзительным голосом заверещал:
— Давайте её прогоним! Давайте её прогоним!
— Да, прогоним, прогоним! — подхватил болотный желтоголовник.
— Долой! Прогоним! — завопили все цветы.
И они стали надвигаться на меня со сжатыми кулаками.
Я от ужаса чуть не умерла и изо всех сил прижалась к лягушке. Госпожа Серозелинда, нисколько не теряя хладнокровия, покровительственно обняла меня лапкой за талию и объявила:
— Сядьте все и слушайте. Да, я везу к нам в королевство девочку, но эта девочка добрая. Сегодня утром она пожалела и не стала срывать первый лютик, посланный на землю. И все его братья уже сегодня получили возможность увидеть солнце. А кроме того, она пообещала, что никогда больше не сорвёт ни одного цветка и постарается, чтобы никто из её подружек этого не делал.
Цветы сразу же успокоились. Мак даже снизошёл до того, что улыбнулся мне. Только белая бабочка, примостившаяся в уголке, не обращала никакого внимания на происходящее. Она держала перед собой развёрнутый капустный лист, и я поняла, что она читает газету.
Одна из фиалок посмотрела на меня и, расхрабрившись, спросила:
— Так ты, значит, уже видела солнце?
— Да, много, много раз.
Глаза у всех заблестели, словно им рассказывали невесть о каких чудесах, и все принялись меня упрашивать:
— Ну, расскажи, какое оно! Расскажи, какое оно!
— Вы же знаете, — вмешалась лягушка, — наша королева Флора строго-настрого запрещает кому бы то ни было сообщать цветам любые подробности о солнце. Если эта малышка поддастся на ваши просьбы, её ждёт смерть.
Цветы опустили головы. Они уже больше не приставали ко мне, но о солнце они говорили с таким обожанием, что на глазах у них наворачивались слёзы, стоило им только упомянуть его в разговоре.
— Оно прекрасное, оно как пчела, — сказал лютик.
— Нет, оно гораздо проворней пчелы. Оно как косуля, — возразила примула.
— Нет, оно могучее. Оно как лев, — предположил мак.
— Не может быть. Оно же такое лёгкое, — заспорила фиалка. — Оно как птица с розовыми крыльями.
И цветы то и дело поглядывали на меня в надежде, что я кивну в знак согласия. Но лягушкина угроза произвела на меня такое впечатление, что я не смела шелохнуться.
Вдруг раздался сухой щелчок. Меня ослепил свет. Гусеница вылезла на поверхность земли, и фиалки вышли, а следом за ними лягушка увлекла и меня.

— Ты и сама ходишь в школу, поэтому тебе, наверно, занятно будет заглянуть в классы, где учатся маленькие цветы.
— Ещё бы! — призналась я. — Интересно, например, как там у них с ошибками в диктантах? У меня-то — хоть пруд пруди.
Лягушка опять усмехнулась. Скоро галерея привела нас в огромную пещеру. Вдоль её стен выстроились нарядные павильоны, раскрашенные яркими красками. Это и были классы.
Мы вошли в класс фиалок. Ни парт, ни доски, ни учительского стола. Вместо пола — газон, фиалки расселись прямо в траве, кто где хочет. У них оказались крохотные и очень славные рожицы. Из-под широкополых сиреневых шапочек блестели чёрные глазки, и я сообразила: на земле мы только и видим, что эти шапочки в форме цветочных венчиков, а лица прячутся под ними. Когда мы вошли, фиалки встали, а учитель, изысканно учтивый зелёный кузнечик, поспешил нам навстречу. Я обратила внимание, как почтительно он расшаркивается перед лягушкой, и смекнула, что она, наверно, очень важная особа в Королевстве цветов.
— Анни, девочка моя, познакомься, это господин Прыг, — сказала она, — один из наших лучших учителей. Да ты и сама сейчас убедишься, как замечательно он ведёт урок.
Кузнечик, на седьмом небе от комплимента, тут же приказал ученицам:
— Ну-ка, покажите, какие вы скромные!
И фиалки так ловко попрятались в траву, что я не могла разглядеть ни одной шапочки. Но у кузнечика глаза, наверно, были зорче моих. Он прострекотал с отчаянием в голосе:
— Ну что ты будешь делать! Опять Филина и Ориана!
И добавил, обращаясь к обеим нарушительницам:
— Если вы не научитесь как следует прятаться, мы никогда не пустим вас на землю. Ну-ка встаньте и подойдите к её превосходительству, извинитесь за свою бестолковость.
Обе фиалки, всхлипывая, подбежали к лягушке, и я заступилась за них:
— Ваше превосходительство, пожалуйста, простите девочек. Вот увидите, они будут лучше стараться.
— Ладно уж, — отрезала лягушка. — Последний раз прощаю их, и то ради тебя. Но запомни: нескромная фиалка просто-напросто недостойна глядеть на солнце.
Фиалки благодарно чмокнули меня в щёки и побежали на свои места. Кузнечик скомандовал:
— Рыботёпа, ванну!
Застенчивая рыба, явно робевшая перед Серозелиндой, вкатила в класс чан, до краёв наполненный золотистой водой. Фиалки выстроились парами и по команде кузнечика прямо в одежде попрыгали в воду, а потом разлеглись на травке. Я приметила, что они двигались очень осторожно, чтобы не уронить ни капли драгоценной влаги, и скоро в классе очень сильно и очень приятно запахло.

— Это ароматная ванна, — объяснила лягушка. — Все цветы принимают её два раза в день, поэтому там, у вас на земле, они так хорошо пахнут.
После ванны приступили к упражнению, которое я по ошибке приняла за игру. Кузнечик вынул из кармана бумажного мотылька и бросил его одной из фиалок. Та подставила шапочку, чтобы мотылёк плавно на нее опустился, а потом движением головы перебросила его подружке. Искусственный мотылёк перелетал от фиалки к фиалке легко и проворно, как живой. Наконец он вернулся к кузнечику, ни разу не коснувшись земли, и я от восхищения захлопала в ладоши.
— Здесь требуется огромное мастерство, — сказала лягушка, — и знала бы ты, сколько терпения приложил господин Прыг, чтобы добиться таких успехов!
Кузнечику хотелось, чтобы мы остались на другие уроки, но лягушка глянула на часы, которые красовались у неё на запястье, и извинилась: у неё, мол, и так совсем немного времени на то, чтобы показать мне королевство. Она ещё раз поздравила учителя, бросила несколько одобрительных слов фиалкам и вышла.
Едва мы ступили за порог, Серозелинда схватила меня за руку и бросилась бежать. Совсем запыхавшись, мы остановились под окном оранжевого павильона, и тут она мне шепнула:
— Ну, успели! Сейчас будут распускаться оранжевые красодневы.
В этом классе целую стену занимали часы. Цветы спали глубоким сном. Не спала только белая мышь, которая держала в лапах блестящую указку и внимательно следила за стрелками. Тишина, царившая в павильоне, и мышкина сосредоточенность поразили меня, и я тоже уставилась на стрелки. Они показывали ровно одиннадцать, и я решила, что сейчас раздастся бой часов, но тут по цветочным головкам пробежала трепетная волна.

Скоро все красодневы раскрылись, и мышь вскричала:
— Лиумина, минус за рассеянность: вы начали с опозданием на секунду. Жазильяна и Финдора, вы расправили лепестки слишком резко, но в целом у вас получается уже лучше, чем вчера.
— Идём, — позвала меня лягушка, — Пускай себе госпожа Мышлетта натаскивает своих засонь, а нам пора.
— Ну, им тоже нелегко, — заметила я. — Откуда им знать, что день уже наступил, если они не видят часов!..
Рядом с этим павильоном был пруд, такой синий, будто в нём растворили кусок неба. По берегу взад-вперёд носились незабудки, так низко наклоняясь к воде, что мне стало за них страшно. Но они столь ловко цеплялись ножками за землю, что никогда не теряли равновесия. Едва они меня заметили, сразу обступили и стали водить хоровод.
Они до того нагляделись в синеву пруда, что глаза у них стали синие-синие и какие-то бездонные: я не могла смотреть в них без волнения.
Одна незабудка вбежала в круг, остановилась передо мной и пропищала песенку:
Когда уйдёшь в обратный путь,
Смотри, меня не позабудь,
Вернись ко мне когда-нибудь!
Смотри, меня не позабудь,
Когда уйдёшь в обратный путь!
Я, конечно, смутилась, и лягушка не удержалась от улыбки, а маленькая хитрюга не отставала, и мне пришлось расцеловать её в обе щеки, а то бы она меня не отпустила. Я заметила, что лягушке это было очень приятно.
В это время мимо нас прошествовали лилии. Они держались до того прямо, что даже не заметили нас, а их учительница, тоненькая стрекоза, шла, глядя в небо, и тоже нас не увидела.
— У лилий урок хорошей осанки, — шепнула мне Серозелинда. А потом добавила: — Теперь выбирай сама, в какой класс хочешь заглянуть.
И я, сама не зная почему, направилась к павильону грязно-серого цвета, из которого доносились хохот и крики.

Летучая мышь следила за сложными перемещениями мелков так же внимательно, как её ученицы, и даже не заметила нашего появления. Её превосходительство деликатно кашлянула.
Летучая мышь оглянулась, и её задумчивый взор упал на нас. Но даже теперь она не сразу решилась встать с места. Казалось, ей жаль прерывать ход своих мыслей. Она пожала Серозелинде лапку и тут же воскликнула, обернувшись ко мне:
— Вот так-так! Девочка! Как же тебя зовут?
— Анни, сударыня, — ответила я, удивляясь её огромной голове.
Тут летучая мышь, охваченная страстью к познанию, немедленно приступила к расспросам:
— Малышка Анни, ты знаешь, зачем ты живёшь?
— Не знаю, сударыня. Со мной никто никогда об этом не говорил.
— Вот как, вот как, — проронила она. И после долгого размышления добавила: — А ты сама никогда не задумывалась, зачем ты живёшь на земле?
— Нет, сударыня, никогда.
— Как странно! А вот каждая из этих анютиных глазок, даже самая маленькая, додумывается до этого совершенно самостоятельно.
— А как же! Для красоты! — хором закричали все анютины глазки. — Для красоты, для чего же ещё!
Они с любопытством обступили меня и, трогая мои глаза, руки, волосы, заахали:
— Анни, до чего же у тебя красивые глаза! Сразу видно, что в них отражалось солнце.
— Анни, до чего у тебя красивые руки! Сразу видно, что загорали на солнце!
— Анни, до чего же у тебя красивые волосы! Сразу видно, что выгорели на солнце!
От удовольствия и смущения на глаза у меня навернулись слёзы, и тогда анютины глазки закричали:
— У неё на глазах роса! У неё на глазах роса!

Посреди той самой пещеры, по краям которой стояли павильоны, был огромный двор, где уже кишмя кишели цветы. Словно тысячи клумб сошлись в одном месте и кружились, перетекали одна в другую и беспрестанно менялись, как узор в калейдоскопе.
Анютины глазки остановились перед улиткой, которая была нарисована мелом на плитах двора.
— Ну-ка, Сомбриана, — сказали они, — покажи Анни, как играют в улитку, ты же у нас самая ловкая.
Сомбриана вынула из кармана спящего майского жука, положила его на спинку в самом конце меловой черты, которая закручивалась спиралью в форме улитки, а потом опустилась на колени и принялась дуть на жука. Насекомое плавно заскользило по спирали, круг за кругом. Его всё время подгоняло вперёд нежное и бережное дыхание Сомбрианы, и вскоре жук очутился в самом центре спирали.
— Попала! Попала! — закричали все анютины глазки и захлопали в ладони.
Сомбриана встала, глаза у неё сияли от удовольствия. Она протянула мне своего жука — он так и не проснулся! — и сказала:
— На, бери, а то до тебя дойдёт очередь, а тебе нечем играть.
Тем временем другая участница игры, Элегина, уже опустилась на колени, но она, наверное, плохо рассчитала — её жука всё заносило то в одну, то в другую сторону, и все закричали:
— Промахнулась! Промахнулась!
Теперь была очередь Миньолюны.
Сперва у неё всё шло замечательно, а потом её жук всё-таки отклонился и задел меловую черту.

Белка немедленно вмешалась:
— Спрячьте ваши талисманы, спрячьте немедленно. И вообще Анни уже наверняка предупреждена, что рассказывать про солнце строго запрещается.
Левкои не унимались, и я уже пожалела, что не удержала язык за зубами. Как вдруг госпожа белка, всегда такая рыжая, похожая на язык огня, летающий от дерева к дереву, от испуга прямо посерела, все талисманчики скользнули под рубашки, а левкои и анютины глазки бросились врассыпную…
Рядом со мной осталась только Сомбриана.
Я удивилась, почему такой переполох, но тут заметила, что над нашими головами парит исполинская ласточка. Сперва я удивилась, что она такая огромная. Я забыла, что сама-то стала совсем маленькой, когда произнесла волшебные слова, чтобы попасть в Королевство цветов.
В блистающих ласточкиных крыльях отражался свет, вспыхивая голубыми искрами, а брюшко её было несравненной белизны. Она покружилась над нами, потом взмыла ввысь и улетела дальше.
— Это директриса нашей школы, — шёпотом пояснила Сомбриана. — Её превосходительство госпожа Серозелинда с нею в большой дружбе и, наверно, уже сказала ей про тебя. Она всегда следит за порядком на переменах, вот ей и пришла охота взглянуть, что ты делаешь.
В это время мимо нас проходила примула, она несла на руках лавровый листочек. Он был хорошенький, как пирожное с кремом, и славный, как котёнок. Он всё время ласкался к примуле и так нежно и так горячо обнимал её руками за шею, что её жёлтые щёки порозовели от удовольствия.
— Это наш школьный похвальный лист! — заметила Сомбриана.
— В каком смысле? — переспросила я.
— Да так уж. Лучшей ученице в классе разрешается поносить похвальный лист. А похвальные листы — это маленькие лаврики. Их воспитывают прямо в кабинете у директрисы. Они настолько ласковые и дружелюбные, что наши самые лучшие ученицы занимаются недели напролёт без продыху, лишь бы получить такой лаврик.
Я и вправду заметила, что все с завистью косятся вслед примуле. Я было принялась объяснять Сомбриане, как выглядят похвальные листы у нас, но тут на меня налетел какой-то одуванчик, да так неловко, что я кубарем полетела на землю.

— Ты умеешь играть в серсо? — спросила Сомбриана.
— Конечно, умею, — сказала я, — только я что-то не вижу никакого серсо…
Моя подружка улыбнулась и поманила два ивовых прутика, которые тут же и подбежали к ней вместе со своими спутниками-орешинками. Руки у ивовых прутиков были длинные и тонкие, а головы малюсенькие, в форме почек.
— Сыграем, что ли? — закричали они.
И превратились в обручи: изогнулись так, что лбами коснулись пяток. Руки их закрутились вокруг ножек, как верёвочки, и не успела я опомниться, как одна из орешинок прыгнула мне в руку и завопила:
— Вперёд! Вперёд!
Она хлестнула серсо, и оно покатило по двору, а я за ним.
Впереди бежала Сомбриана, щёки у неё разгорелись, да я и сама очень быстро распробовала прелесть этой удивительной игры. Серсо катилось с такой быстротой, что ему мерещились всякие чудеса, оно воображало себя путешественником и с таким восторгом описывало открывавшиеся перед ним картины, что мне и самой стало казаться, будто на моём пути раскинулся мираж.
Мне виделись какие-то края, переливавшиеся всеми цветами радуги, — розовые горы, голубые долины, дома из узорчатого стекла. Потом вдруг наплывало море, а в нём лодки с серебряными вёслами и чайки, залитые солнцем.
Я настолько потеряла представление о пространстве, что внезапно налетела на целую стаю маков, игравших в шарики. Они вскинулись, как петухи, и вцепились мне в волосы, хотя Сомбриана пыталась за меня заступиться. Мне бы, наверное, здорово досталось, но тут ландыши опять зазвонили, и перемена кончилась.
В минуту двор опустел, и возле меня осталась только одна из анютиных глазок, самая маленькая.
— Прощай, — сказала мне Сомбриана. — Прощай, Анни. Я поиграла с тобой совсем недолго, но чувствую, что буду тебя любить всю жизнь.
— Я тебя тоже очень полюбила! — крикнула я и бросилась её обнимать. — Только успели подружиться, и вот уже всё и кончилось…
— Может быть, мне всё-таки разрешат цвести у тебя в саду, — вздохнула она. — Мне бы так хотелось встретиться с тобой на земле, и чтобы солнце гладило тебя по волосам!
— Я уговорю её превосходительство, чтобы тебе разрешили! — сказала я. — Честное слово, уговорю.
Она расцеловала меня и пошла прочь. Но я её окликнула, прижала к губам мячик и сказала:
— Держи, это тебе! На память о нашей дружбе…
Сомбриана взяла мячик и, расплакавшись, побежала в класс, а я отвернулась и тоже заплакала.

Я не могла отвести глаз от одной пары крыльев, величиной с хозяйку кабинета, усыпанных сапфирами и обшитых красной каймой. Перехватив мой взгляд, она добавила:
— Вы, кажется, засмотрелись на мои парадные крылья? Хотите примерить?
— Очень хочу, — призналась я, краснея от собственной дерзости.
Она прикрепила крылья к моим плечам, и я почувствовала себя лёгкой, словно ласточка. От радости я всплеснула руками, и крылья так стремительно подняли меня в воздух, что я стукнулась головой о потолок. Хорошо ещё, что он был обит материей, и я тихонечко опустилась на пол.
— Вот что бывает, когда захочешь побыть птицей! — заметила директриса, снимая с меня огромные крылья, с которыми я управилась так неудачно.
Я тёрла себе лоб, пытаясь понять, вскочит шишка или нет, а её превосходительство добавила:
— Запомни хорошенько, Анни, в жизни лучше всего довольствоваться своей судьбой. Из самой славной на свете девочки получится никудышная птица, а из самой резвой птицы — плохонький цветок. Хорошо, что на свете есть девочки, цветы, птицы, но только пускай они друг другу не завидуют: всё равно ведь ни без девочек, ни без птиц, ни без цветов не бывает весны!
Тут ласточка отдёрнула занавес, отделявший комнатку, в которой воспитывались маленькие лаврики. Учительница, ласка Лозинда, как раз обучала их всяким комплиментам, на которые цветы ужасно падки, и один лаврик сразу же сказал мне несколько ласковых, ободряющих слов, и мне стало до того хорошо, будто во рту у меня таяла шоколадная конфета.
— Знаете что, госпожа директриса, — сказала я, — мне больше нравится получать в награду ласковые слова, чем табель со всеми пятерками.
К сожалению, ласточка понятия не имела, что такое табель и что значит пятёрка, а когда я рассказала ей про экзамены, лаврики начали киснуть со смеху.
— Да, везёт цветам, не то, что нам, девочкам! — вздохнула я.
— А что же вы такое важное изучаете на уроках, чтобы потом держать экзамены? — полюбопытствовала директриса.
— Ну как же, — объяснила я, — мы должны уметь ставить вопросы к разным членам предложения, вышивать крестиком, вычислять площадь трапеции, помнить наизусть исторические даты, рисовать карты, отличать рептилий от земноводных…
Тут я осеклась; хохот лавриков всё равно заглушал мои слова.
— А какая от всего этого польза? — допытывалась лягушка. — Это пригодится вам потом в жизни?
— Чего не знаю, того не знаю, — призналась я. — Но если мы не будем знать всего этого и ещё многого, многого другого, мы не сдадим экзамены. Нас будут называть дурочками, и мы останемся на второй год.
— Странно, очень странно… А мне казалось, что люди умнее, — прошептала ласточка.
Простившись, я пошла вслед за её превосходительством, думая над тем, что все эти цветочки живут куда лучше нас: им хоть экзамены сдавать не надо…

— Её превосходительство госпожа Серозелинда.
— Пароль?
— Лип-лап-кампернуль!
— Правильно.
Заскрежетали цепи, подъёмный мост опустился, и навстречу нам вышла, потрясая факелом, чудовищных размеров крыса. Она была с алебардой и со щитом, а голос у неё был хриплый и утробный, словно из бочки.
Крыса повела нас в огромное подземелье, своды которого почернели от копоти факелов. Там, присев на корточки, дремало множество всевозможных грибов. Прикрываясь шляпками, сидевшими на них вкривь и вкось, они храпели так оглушительно, что стены дрожали, как в кузнице. По залу взад и вперёд сновали маленькие слоны, награждая шлепками хоботом те грибы, которые вот-вот были готовы свалиться на землю.
— Ох уж эти мне грибы! — простонала крыса. — До того обленились, впору затребовать ещё двенадцать слонов на подмогу. Мои уже выбились из сил, и если вы, ваше превосходительство, позаботитесь о том, чтобы им стало полегче, это будет очень кстати.
— Ладно, поговорю с королевой, — пообещала лягушка. — А теперь мне нужен проводник, чтобы побыстрее добраться до Розовых ворот, а то я ваши места плохо знаю.
Крыса тут же разбудила один коренастый симпатичный грибок, обутый в огромные деревянные башмаки и одетый в коричневый жилетик. Его большущая голова при каждом движении покачивалась так, что страшно было, как бы она не слетела.
Он увлёк нас вперёд сквозь самую настоящую лавину грибов и сообщил:
— Меня зовут Петеркноль. Я единственный гриб, способный прошагать два километра и не заснуть.
Всё это было чистой воды хвастовство: он тут же принялся зевать. Глаза у него слипались. Несколько секунд он боролся с истомой, а потом голова так тяжело шмякнулась ему на грудь, что не удержалась, сорвалась с плеч и покатилась по земле.
В тот же миг глаза раскрылись, а рот заверещал:
— Сон и дрёма пришли! Сон и дрёма пришли!
Обезглавленное тело подбежало к скатившейся голове, ухватило её обеими руками и нахлобучило на прежнее место.
— Вот так-то! — гордо изрёк Петеркноль. — Фокус у меня нехитрый. Теперь я опять бодр и полон сил.
И опять нахвастал: не успел он пройти несколько метров, как снова потерял голову. На сей раз он даже не удосужился приделать её как следует и напялил задом наперёд. Ну и зрелище было: идёт гриб вперёд затылком.
— У меня от ходьбы голова кружится, — сообщил он нам. — Теперь я не буду отвлекаться на посторонние предметы и выведу вас прямо к цели.
Не успел он договорить, как голова в третий раз хлопнулась ему под ноги.
— Эх, у меня уже руки устали, — пожаловался он, подбирая голову с земли, — даже и не знаю, надолго ли у меня хватит сил всё время поднимать её и ставить на место.
Увы! Отказали ему не руки, а ноги: они отвалились, и ему пришлось возвращаться за ними на руках.
Тем временем терпение её превосходительства истощилось. Она нервно поглядывала на часы, и Петеркноль это заметил. Он попытался поддержать голову руками, чтобы она не падала, но сон навалился на него с такой силой, что голова полетела наземь, увлекая в падение обе руки.
— Ладно, — сказала лягушка, — хватит тебе мучиться. Только покажи нам, в какую сторону идти.
Но тело гриба рухнуло рядышком с головой, которая громко захрапела.
— Влипли! — вздохнула её превосходительство.
— Неужели мы теперь заблудимся? — ужаснулась я.
— Нет! — рассмеялась лягушка, — Просто у нас уйдёт больше времени, вот и всё.
Вдруг я нечаянно задела один из сонных грибов. Он упал на соседа, тот толкнул следующий гриб, и вот уже целая грибная шеренга, как подкошенная, повалилась на землю, точь-в-точь кегли.
Её превосходительство посмотрела на падающие грибы с невыразимым презрением и доверительно сказала мне:
— Я им пришлю не дюжину карликовых слонов, а полсотни ежей, пускай колют их своими колючками, не давая присесть где ни попадя.
Мы долго блуждали среди груд спящих грибов. Мне казалось, что мы кружим на месте, и я уже не верила, что мы выберемся отсюда, как вдруг моё внимание привлёк крошечный огонёк, который через равные промежутки времени то гас, то снова вспыхивал.
— Это световой сигнал Розовых ворот! — сказала лягушка.
Сигнал исходил от старенького светляка, который ^ сидел на травинке и попыхивал трубкой.
Он почтительно встал, поклонился Серозелинде и тихим надтреснутым голоском сообщил:
— Розовые ворота третьи направо.

Как только бутон шиповника доложил о её превосходительстве, розы поднялись и выстроились перед ней шпалерами. Серозелинда, проходя мимо них, церемонно целовала ручки, которые они ей протягивали.
Я очень заважничала, видя, как нас встречают, и, поспевая вслед за лягушкой, то и дело приседала в реверансе, словно приветствия этих восхитительных созданий немножко относились и ко мне.
Миновав зал, мы уже собирались вступить в коридор, ведущий в Пещеру фиалок, как вдруг оттуда вылетел запыхавшийся дрозд с криком:
— Наконец-то, ваше превосходительство! Я уже полчаса вас ищу. Наша королева Флора спешно вернулась во дворец и требует вас к себе.
Лягушка побледнела, как полотно, и покачнулась на лапках.
— Но ведь её величество собиралась вернуться не раньше, чем через месяц… — прошептала Серозелинда. — Она поручила мне открыть сегодня прощальный бал фиалок.
— Похоже, что случилось нечто серьёзное, — подтвердил дрозд, — потому что настроение у королевы самое скверное. Говорят, что шайка каких-то девчонок оборвала нынче утром на лугу больше половины лютиков, только что прибывших на землю.
Тут я почувствовала, что у меня задрожали коленки. Лягушка, видимо, встревожилась не меньше меня; она мигнула мне и сказала дрозду так:
— Хорошо же! Доложите её величеству, что я иду.
Дрозд упорхнул; розы в большом волнении снова разбрелись по своим диванам, а Серозелинда увлекла меня в уголок и зашептала:
— Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы тебя обнаружили. Просто не представляю, что с тобой будет, если Флора узнает, что в её королевство проникла девчонка, — тем более, если то, что сказал дрозд, правда.
Говоря всё это, она достала из кармана своей туники миниатюрный золотой ключик и стукнула им в стену. Зеркальная панель отодвинулась, и за ней открылась железная лестница.
— Спускайся по этой лестнице, — продолжала лягушка. — Внизу ты увидишь старую яблоню, она покажет тебе дорогу к избушке тётушки Пшеницы. Пшеница — моя лучшая подруга. Она сама доброта, ты у неё спрячешься, а потом я за тобой приду и провожу тебя на землю.
Я с благодарностью расцеловала Серозелинду. Мне было грустно. Едва я ступила на лестницу, как зеркальная панель вернулась на место. Быть может, она отрезала меня от единственного существа, которое могло меня защитить!

— В сосиску! Я же тебе о том и толкую…
Я почувствовала, что совершенно сбита с толку, и не понимала, о чём ещё спросить, но тут я заметила в руках у деревьев винные бутылки. «Вот незадача-то! Это же пьяные вишни!» — промелькнуло у меня в голове, и я уже хотела идти дальше, но та из вишен, с которой я пыталась вести разговор, сгребла меня в охапку и подбросила ввысь. Я бы наверняка сломала себе шею, но вторая вишня меня подхватила. Я надеялась, что она меня отпустит, но вместо этого она подбросила меня ещё выше. От страха я завопила, но вишни расхохотались ещё пуще и продолжали перебрасываться мною, как мячиком.
Когда меня, наконец, поставили на землю, я чувствовала себя так, будто меня избили палками.
Вишни сразу обо мне забыли и снова присосались к бутылкам, а я, заливаясь слезами, пошла дальше. Чуть погодя я набрела на четырёх одуванчиков, которые, сидя у колодца, играли в карты. Видя мои слёзы, они принялись меня утешать. При этом они оказались такими деликатными, такими ласковыми, что в конце концов я открыла им, что по совету госпожи Серозелинды разыскиваю избушку тётушки Пшеницы, чтобы укрыться от гнева самой Флоры.
— Избушку тётушки Пшеницы! — воскликнули одуванчики. — Но это же совсем в другую сторону! Дорога, по которой ты идёшь, самая опасная: по ней ездят курьеры королевы Флоры. Если ты попадёшься им на глаза, пиши пропало.
— Боже мой! Боже мой! Что же мне делать?
Похоже, что одуванчики здорово смутились: они переглянулись, и ясно было, что им неохота ввязываться в такое опасное дело.
— Спасите меня! — взмолилась я, — Спасите! Вот увидите, её превосходительство вас отблагодарит.
И я в отчаянии уцепилась за их курточки.
Одуванчики пошептались, а потом самый рослый из них объяснил:
— Этак ведь мы можем и головы потерять.
Но мои слёзы их всё-таки разжалобили, и они предложили мне добраться до волшебного леса, куда можно было попасть только со дна колодца. Там, в волшебном лесу, живёт крот Черноластик, лучший друг Серозелинды. Я с благодарностью согласилась.
— Но как же мне спуститься на дно? — заметила я. — У меня нет ни ведра, ни верёвки.
Они разбудили кота, спавшего у колодца; я была в таком смятении, что сначала вообще его не заметила. Впрочем, я никогда бы не признала кота в этом чёрном мячике, обёрнутом длинной пушистой верёвкой. Верёвка оказалась хвостом и была не меньше пяти метров длиной.
— Давай, Мурляп, скорее, скорее! Речь идёт о жизни этой малышки! — закричали одуванчики.
Чёрный кот мигом обвил хвостом колодезный ворот и обхватил меня лапами. Два одуванчика принялись раскручивать ворот, и я медленно спустилась в темноту.
— Удачи тебе! — пожелал мне на прощание Мурляп.
Не успел он подняться наверх, как я услышала топот коня, приближавшегося во весь опор.
Возле колодца конь остановился. Грубый голос спросил:
— Не видали вы здесь на дороге девчонку в переднике в зелёную клеточку?
«Ну всё, я попалась», — со страхом подумала я.
— Нет, никого не видали.
— А мне сказали, что она пошла по этой дороге, — настаивал тот же голос, — Если вы утаиваете от меня правду, знаете, что вам за это будет?
Наступило долгое молчание. У меня всё поплыло перед глазами.
Потом одуванчики ответили:
— Мы ничего не видели.
И конский топот стал удаляться.

— Значит, вы живёте под водой? — поинтересовалась я.
— Да, я присматриваю там за молодыми кувшинками, они ужасные непоседы! Так и норовят вынырнуть на поверхность воды, а это им вредно, пока они не вырастут и не повзрослеют.
Разговаривая, паук разматывал шёлковую верёвку, обёрнутую у него вокруг живота. Потом он закрепил оба её конца на потолке, попросил меня сесть на эти самодельные качели и стал раскачивать меня всё выше и выше.
Я качалась, качалась, обмирая от страха и удивления, и вот наконец паук раскачал меня так высоко, что носки моих туфель угодили в самый центр паутины.
В тот же миг я почувствовала, что лечу по воздуху и, не понимая хорошенько, что происходит, мягко опустилась на толстый мшистый ковёр.
— Ну как, не ушиблась? — хором осведомилось несколько тоненьких голосов.
Я в изумлении стала рассматривать ковёр и обнаружила, что он состоит из множества стебельков мха, которые выстроились, как солдаты, отряд за отрядом, тесно прижавшись друг к другу, так, что между ними нельзя было бы просунуть даже булавку. Для пущей прочности все они крепко держались за руки. Они с немым вопросом устремили на меня участливые взгляды, и я поспешила их поблагодарить.
— Я упала словно на перину! — заверила я их.
— Мы очень рады, что угодили подруге её превосходительства! — ответили они хором.
Но те из них, на которых я сидела, уже изнемогали от усталости, и я поскорей встала на ноги.
Теперь я очутилась на тропинке, которая вела прямо в волшебный лес, о чём свидетельствовала табличка со стрелкой-указателем слева от меня. Но мне всё же боязно было вступать в лабиринт, и я решила спросить совета у стебельков мха.
— Чтобы не заблудиться, надо быть очень внимательной, — ответили они. — Черноластик любит прятаться в надёжных и покойных местечках, он очень редко показывается на свет. Если хочешь его найти, лучше всего спроси у жёлтых улиток, которых встретишь по дороге. Только смотри, остерегайся красных и голубых, они заманят тебя к священному гроту, и ты пропала.
— О, спасибо, спасибо вам всем! — воскликнула я и храбро пошла вперёд.

В листве дрожало множество цветов. Одни из них пели, другие серебряными нитями расшивали невиданные великолепные плащи. Все эти цветы были прозрачные, словно из тончайшего газа. Спинки им украшали нежные крылышки, и они легко перелетали с дерева на дерево, по своему хотению перебирались с ветки на ветку, шустрые, как белки, или с птичьей грацией опускались на землю.
«Может быть, я в цветочном раю? — подумала я. — Эти крылатые цветы очень похожи на ангелов!»
Я попыталась привлечь их внимание, но не тут-то было. Они меня не видели и не слышали, и вскоре я совсем заблудилась. Я только заметила, что тропинка, по которой я шла, исчезала сразу же у меня за спиной.
Я хотела выйти на лесную опушку, но слева и справа, спереди и сзади от меня по-прежнему виднелись только всё те же красные, голубые и жёлтые деревья. Можно было подумать, что те, мимо которых я уже прошла, забегали вперёд, чтобы снова попасться мне на глаза.
Я уже начала падать духом, но тут у подножия одного из стволов заметила жёлтую улитку и сразу же вспомнила, что мне советовал мох.
— Простите, — обратилась я к улитке, — мне сказали, будто вы знаете, где прячется крот Черноластик.
— Прежде всего вам надо добраться до лабиринта, — ответила улитка, — а до него ещё далеко. Если хотите, я вас подвезу.
На её домике было устроено сиденье. Я забралась туда, и улитка попросила, чтобы я ухватилась за тоненькие вожжи, привязанные к её рожкам.
Улитка плавно тронулась с места, и деревья по обе стороны от меня побежали назад, словно я смотрела на них из окна поезда.
Вход в лабиринт загораживали толстые побеги плюща, вооруженные до зубов. Но едва я произнесла имя её превосходительства госпожи Серозелинды, как они почтительно расступились.
— Будьте осторожны, — на прощание посоветовала мне жёлтая улитка. — Там сто залов, а в каждом зале сорок дверей. Не вздумайте глазеть по сторонам, какое бы зрелище ни предстало перед вами. Малейшее невнимание — и вы безвозвратно погибли. В первом зале войдите в седьмую дверь налево, во втором — в девятнадцатую направо, в третьем — в тринадцатую налево, в четвёртом — в пятую дверь опять-таки налево. Пятый зал пересеките напрямик и увидите там нашего досточтимого крота Черноластика.
Улитка заставила меня несколько раз повторить вслух весь маршрут, потом пожелала мне удачи, и я, замирая от страха, вступила в лабиринт.
В первом зале цветки гороха и фасоли стреляли из лука в жердь, служившую им мишенью, и я, не мешкая, вошла в седьмую дверь налево.
Во втором зале толпа овощей обступила сверчка, который пел, подыгрывая себе на аккордеоне. Сидящие помидоры опирались на тощие плечи салатных листьев. Важно покачивали головами побеги сельдерея, а за спинами у них, как водится, тянула шею спаржа, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть. Капуста жмурилась от удовольствия, картошка, щадя силы, разлеглась прямо на полу, а лук-порей мечтательно поглаживал усы.
Я пошла вдоль левой стены зала, считая до девятнадцати, но вдруг репчатый лук задорно крикнул:
— Суп с помидорами! Суп с помидорами!
И тут же все овощи, которые кладут в суп с помидорами, бросились вперёд и слились в дружеском объятии.
Всё это настолько не укладывалось у меня в голове, что я сбилась со счёту. Пришлось начать сначала, но дверь, через которую я вошла в зал, ничем не отличалась от остальных, поэтому я не до конца была уверена, что начала считать оттуда, откуда надо.
Как бы то ни было, я проникла в следующий зал, где цветы-ангелы играли в шашки. Шеренги анемонов, взявшись за руки, изображали поделённую на у клетки игральную доску. Шашками служили улитки, I с одной стороны красные, а с другой — голубые.
Игра протекала в напряжённой тишине, а я больше | всего на свете обожаю именно шашки, поэтому не Щ утерпела и подошла поближе.
Весь мой маршрут настолько вылетел у меня из головы, что, когда партия закончилась, я пошла следом за голубой улиткой, которая тянула меня за собой, разглагольствуя о подробностях игры, и только заметив её недобрую усмешку, я внезапно вспомнила о грозящей мне опасности.
— Скатертью дорожка! — процедила сквозь зубы голубая улитка. — Скоро вы окажетесь среди вечных снегов!
— Ещё чего! — огрызнулась я, — У всякого лабиринта есть выход, Я обязательно разыщу Черноластика!
Я свернула в первый попавшийся коридор и после крутого поворота очутилась перед дверью, на которой переливались огненные буквы:
Опасно для жизни
Коленки у меня задрожали, и я кинулась назад в зал, из которого пришла. Я забегала в десятки коридоров, но в конце концов повсюду передо мной вырастала дверь, на которой мерцала неумолимая надпись:
Опасно для жизни
Лабиринт попросту взял меня в плен. Я почувствовала, как по лбу у меня потёк холодный пот Если я не войду в одну из этих дверей, мне так и придётся блуждать взад и вперёд по этим переходам, пока я не погибну от голода и усталости. Впервые мне стало ясно, что, может быть, я никогда не увижу маму, и в приступе отчаяния я распахнула страшную дверь.

Они сновали по гроту, не замечая меня, точь-в-точь цветы-ангелы, и я могла любоваться ими без помех.
Они расставили столы посреди грота, а потом раскрыли сундуки. В одних сундуках оказалась листва, в других лепестки разных цветов и фасонов, в третьих пыльца, корешки, стебельки. Тут закипела работа. Эльфы ловко мастерили новенькие цветы и усаживали их рядами на мраморные плиты пола, а те сидели неподвижно, как куклы.
Внезапно все эльфы прекратили работу и повернулись к той двери, что была украшена пышным фронтоном, над которым сияла звезда.
Вошёл юный властелин. Видя его улыбку, я как-то сразу почувствовала себя бесконечно счастливой. Он был одет так же, как эльфы, в зелёный бархатный наряд, тесно облегавший стан. С его плеч ниспадал вышитый плащ, а его вьющиеся белокурые волосы венчала золотая корона.
«Это принц Весна», — сразу поняла я.
Он приблизился к мраморному столу, бережно взял цветочек, который оставили там эльфы, и сказал:
— Кажется, нам недостает васильков?
Старший мастер согнулся в поклоне. Принц приблизился к одной из стен грота и хлопнул по ней ладонью. Из стены забил источник, принц окунул цветок в его воду и торжественно объявил:
— Флора дарует тебе жизнь!
Юный василёк тут же ожил и запищал. Принц Весна, по-моему, сам наслаждался своей властью даровать жизнь и с восторгом смотрел на малыша, который барахтался у него на руках.
А эльфы уже выстроились в цепочку и протягивали ему другие цветы, которые он один за другим окунал в воду источника жизни. Тут к нему приблизилась вереница вьюнков, которые были как бы повитухами. Каждый вьюнок брал в руки новорождённый василёк и уносил его из грота через белую дверь. Меня вдруг охватило смутное беспокойство. Мне припомнились грозные слова паука. Я проникла в тайну рождения цветов, и теперь мне грозила смертная казнь. Мне казалось, что кто-то за мной наблюдает, и я то и дело озиралась по сторонам. Скоро мной завладела одна мысль: «бежать!» — и я выскользнула из грота вслед за одним из вьюнков, который баюкал на руках новорождённый василёк и напевал ему колыбельную.

Улица становилась всё оживлённее. Проезжали маргаритки на жёлтых одноколёсных велосипедиках, быстрых, как молния.
Прошествовала медведка, толкая перед собой тачку, гружённую горшочками с мёдом. Тюльпаны возвращались по домам, неся на головах хорошенькие корзинки, полные покупок. Это бы ещё куда ни шло, но когда я вышла на главную торговую улицу города, Златопесочную, изумление моё достигло предела.
Там были сплошные магазины, и все они буквально ломились от товаров! Витрины мясных лавок были полным-полны золотых котлет, мраморных колбас в белых и синих прожилках; эскалопов, похожих на сдобные рогалики; сосисок, свисавших рыжими лентами; ломтиков поджаренного мяса, блестящих и колючих, как остролист. Всё это мясо было, должно быть, от каких-то волшебных животных: тут же на блюдах была выставлена их требуха и другие части, невесомые и прозрачные, как воздушные шары. А маки, разделывавшие туши, были совсем не то, что наши мясники в заляпанных фартуках: они скорее напоминали маляров, покрытых яркими красками с головы до ног. Молочные магазины, в которых хозяйничали цветы черёмухи, торговали бутылками с зелёным молоком и сырами множества сортов — от мятного до томатного. И на каждом шагу попадались парикмахерские с вывесками, на которых огромными буквами было написано:
Завивка-перманент специально для гвоздик и хризантем
Ювелирные, парфюмерные, бельевые магазины, кондитерские — всего даже не перечесть…
Я так увлеклась, что стала бегать с одной стороны улицы на другую, чтобы всё рассмотреть и чуть не угодила под автобус. Он был похож на тот, которым мы путешествовали в туннеле вместе с её превосходительством. Никогда бы не подумала, что эти длинные гусеницы, битком набитые цветами, могут мчаться с такой скоростью. Но удивительнее всего, что на улице были и автомобили — игрушечные механические собаки, которые во всю прыть неслись вперёд, как только их заводили.
Я изумлённо таращилась на всю эту суету, то и дело налетая на встречные цветы, но скоро почувствовала, что сильно проголодалась.
«Наверно, пошёл третий час дня, иначе откуда такой голод», — подумала я.
И до чего же я обрадовалась, когда на углу обнаружила дом в форме яйца, на котором красовалась вывеска:
Бесплатный ресторан
Я вошла и уселась за стол. В зале были маки, маргаритки, дикие розы, одуванчики, подсолнухи, лилии, а кроме того, ещё множество цветов, которых я никогда не видала вблизи нашего дома. Все ели с большим аппетитом, но я напрасно искала глазами официантку!
И вот, когда я уже совсем пала духом, рядом со мной раздался голос:
— Что вам угодно, мадмуазель?
Я от страха чуть не хлопнулась в обморок: ведь рядом со мной по-прежнему никого не было! А голос снова повторил свой вопрос, и тут я заметила, что ко мне обращается мой столик, склонившись передо мной в почтительном поклоне.
— Для начала мне хотелось бы немного супа, — пролепетала я.
— Выбирайте сами, — отозвался столик. — В меню суп с божьими коровками, бульон из жужелиц и жемчужный суп-пюре.
Разумеется, я не знала ни одного из этих супов, и столик, видя мою нерешительность, посоветовал:
— Возьмите суп с божьими коровками, это наше фирменное блюдо.

— С удовольствием, — наудачу ответила я.
Тут же верх столика откинулся и под ним обнаружилась тарелка с тёплым благоухающим супом. Это было объедение! По поверхности супа плавали божьи коровки, уворачиваясь от моей ложки, так что, к счастью, подцепить их не было никакой возможности. Когда я доела, все божьи коровки расправили крылышки и улетели с криком:
— Спасибо, мадмуазель, что отдали должное нашему супу!
А столик тут же осведомился:
— Что бы вам хотелось на второе, мадмуазель? Имеются золочёные котлетки, кружевная вырезка с винегретом, молочные пампушки и райские крокеты по-провансальски.
Я выбрала золочёные котлетки. Вот уж не думала, что это будет так вкусно! Я три раза просила добавку, а гтотом ещё попробовала райские крокеты. На десерт столик подал мне «цветочный поцелуй». Вообразите себе сахарную вату, а на ней меренгу с мороженым, а сверху крем, политый мёдом. Это был самый настоящий поцелуй: он таял у меня на губах и ласкал сердце.
Но вот что удивительно: когда я встала, чтобы уйти, столик принялся благодарить меня за то, что я заглянула в этот ресторан и подкрепилась!
Я вышла на улицу и поплелась дальше, еле передвигая ноги, потому что здорово объелась. На перекрёстке я увидела муравья в белой фуражке, он регулировал уличное движение. Я тут же сообразила, что полицейские всегда рады указать прохожим дорогу, и направилась к муравью. Уж он-то наверное объяснит мне, как пройти к избушке тётушки Пшеницы, у которой я по-прежнему надеялась найти пристанище.
Но как только муравей меня заметил, он с бешеной скоростью принялся вращать головой, издавая чудовищное тарахтение, словно одновременно заработала тысяча кофейных мельниц. Все прохожие остановились, а муравей ринулся ко мне с криком:
— Девчонка! Девчонка! Вот она, девчонка, которую ищет королева!
И все цветы бросились за мной. У меня от страха словно выросли крылья, и я поначалу легко обогнала преследователей. Но тут с разных сторон затарахтело также, как тарахтел постовой муравей, и я поняла, что все полицейские в городе ринулись меня ловить. Цветы, которые шли мне навстречу, сперва удивлённо оборачивались, а потом бросались за мной вдогонку, и скоро вслед за мной катился бушующий цветочный вал.
Теперь я пожалела, что так объелась: в боку у меня закололо, и я чувствовала, что долго не выдержу этой гонки. Опередив преследователей, я метнулась в сторону с надеждой, что спрячусь в переулке. Как бы не так: переулок оказался тупиком, и посреди всеобщего крика и переполоха два муравья схватили меня, затолкали в автомобиль и куда-то повезли с огромной скоростью.

— Ваше величество, — ответила я и сама удивилась, как сипло звучит мой голос, — меня пригласил лютик, которого я встретила на лугу, и я подумала, почему бы мне не принять его приглашение.
— Лютик! Лютик! Её превосходительство госпожа Серозелинда, мой премьер-министр, уже рассказывала мне эту басню. Но я не могу поверить, как это простой цветок мог присвоить себе такое право. Привести сюда её превосходительство!
Вошла лягушка, моя заботливая провожатая и покровительница в Королевстве цветов. Её лапки были скованы тяжёлыми наручниками, и шесть Муравьёв в белых фуражках окружали её. Но и в постигшей её немилости Серозелинда держалась с удивительным достоинством и поклонилась королеве дружелюбно, без тени обиды.
Я поняла, что всё потеряно.
— Ваши показания совпадают, — обратилась королева к Серозелинде, — но это ещё не доказывает, что вы сказали правду. К несчастью, лютик, охранявший северные ворота, всего каких-то два часа назад был сорван. Ворон понапрасну искал на лугу его тело, и теперь нам придётся ждать, когда сорвавшая цветок злая девчонка его выбросит.
Внезапно в глубине зала поднялось волнение: я увидела двух жуков-могилыциков, которые пробирались сквозь толпу фиалок. Они несли на носилках тот самый лютик, с которым я познакомилась утром, но теперь он был страшно изувечен. Он меня узнал: когда его проносили мимо меня, на лице его мелькнула страдальческая улыбка. Жуки-могильщики поставили носилки перед троном.
Лютик попытался заговорить, но голос его звучал так слабо, что королева сошла с трона, опустилась рядом с носилками на колени и ласково приподняла голову цветка.
Он делал невероятные усилия, желая что-то сказать. Но его искалеченной груди не хватало воздуха, и, пролепетав несколько слов, он обессилел, Из него ушла жизнь.
Пещера огласилась горестными стонами, а Флора, взволнованная до глубины души, вновь взошла на трон и погрузилась в раздумья.
— Унесите лютик, — распорядилась она, — и пускай её превосходительство госпожа Серозелинда вернётся к исполнению своих обязанностей.
Муравьи поспешили снять с лягушки наручники, и она, по-прежнему невозмутимо, поклонилась королеве ещё раз и сказала:
— Почтительнейше благодарю ваше величество за то, что вы вернули мне свою милость. Впрочем, нам уже не впервой благословлять милосердие нашей королевы. Поэтому беру на себя смелость испросить у вашего величества снисхождение к девочке Анни: она угодила в эту историю только из-за своей доброты.
— Я уже передумала её казнить, — ответила на это Флора. — Однако на землю Анни никогда не вернётся. Она проникла в тайну рождения цветов, а люди ни в коем случае не должны знать эту тайну.
Слыша такое, я до смерти перепугалась и заплакала так отчаянно, что глаза Флоры затуманились.
— Мама! — плакала я, — Хочу к маме!
Горе моё было так безутешно, что больше я ничего не могла выговорить.
— Ну-ка, объясни, почему ты так просишься к маме, — велела Флора.
— Вы, ваше величество, всё равно не поймёте! — всхлипнула я. — Мама же красивей всех ваших цветов, вместе взятых, и ласковее пуха, и горячее солнца, а её любовь больше всего вашего королевства! Мамочка! Она же меня так любит, что умрёт с горя, если я к ней никогда не вернусь.
Моя горячность произвела впечатление на цветы, а Флора вроде бы заколебалась.
— Ладно, — объявила она, — если мама у тебя в самом деле такая, как ты говоришь, я дам тебе последний шанс вернуться на землю. Я тебя превращу в фиалку. После бала ты вместе с другими фиалками отправишься на землю и расцветёшь в вашем саду. Если твоя мама тебя узнает, ты снова станешь девочкой Анни, ну, а если не узнает — вернёшься в Королевство цветов, и я приму тебя в свою свиту.
Три скарабея немедленно притащили на бархатной подушечке волшебный напёрсток. Её превосходительство госпожа Серозелинда почтительно надела его на палец Флоре, и та подозвала меня поближе к трону. Стены пещеры вдруг задрожали, как тростник на ветру. Из каменных недр пещеры послышался далёкий хор, и все цветы в молчании опустились на колени. Глаза Флоры заглянули в мои глаза, и волшебный напёрсток начертал у меня на лбу три таинственных знака. Я почувствовала, что жизнь выходит из меня, словно в голове у меня образовалась дыра, и всё вдруг куда-то исчезло.

«Какая я была неосторожная, — сказала я себе, — и зачем только я поддалась любопытству! Теперь, если мама меня не узнает, всё пропало, и родителям останется оплакивать меня до конца дней».
Самое ужасное — в своём новом обличье я не умела ни плакать, ни говорить. Моё крохотное цветочное сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвётся, и я думала:
«С какой стати мама, которая так горюет, обратит внимание на какую-то фиалку в саду!»
Ясно было, что мне суждено вернуться в Королевство цветов, и я задыхалась от вопля, который напрасно рвался из моей груди.
Тем временем мама встала и повернула лицо к саду, словно услыхала слова, которые я не могла выкрикнуть.
— Мне кажется, Анни меня зовёт, — сказала она.
И пошла к двери.
— Перестаньте, мадам, успокойтесь, — затараторили соседки и бросились за ней следом. — Что вы такое выдумываете? В саду же нет никого, сами видите.
Мама посмотрела на них глазами, полными слёз, и на мгновение остановилась на пороге кухни.
Я испугалась, что сейчас она вернётся в дом. Но во мне уже вспыхнула безумная надежда, и я мысленно стала звать маму изо всех своих жалких цветочных сил.
— А я вам говорю, что Анни меня зовёт, — повторила мама. — Вот сейчас она опять крикнула.
— Никто не кричал, уверяем вас, — твердили соседки, — вернитесь в дом, мадам, ну пожалуйста!
А между собой они зашептались:
— Бедняжка! От горя у неё помутилось в голове.
Но невидимая нить притягивала маму ко мне.
Она словно слышала меня — и вот уже её рука, такая знакомая и ласковая, протянулась к моему стебельку.
— Анни меня зовёт! Анни меня зовёт! Я же слышу, что это Анни, — с этими словами мама погладила мои лепестки.
— Да какая же это Анни? Это простая фиалка, — жалостливо вздохнули соседки. — Вы что, хотите её сорвать?
И снова зашептались:
— Бедняжка! У неё помутилось в голове от горя.
Но мама уже освободила меня от заклятия. Я сразу опять стала девочкой, и когда отец вернулся, мы сидели, обнявшись так тесно, что его поцелуй пришёлся сразу и в мою щёку, и в мамину.

(Илл. Кузнецовой Н.)