Про оленей

Рассказ о том, как автор в сопровождении проводника-тувинца Чоду ехали через тайгу к стаду оленей. Когда они приехали на место, автор сначала подумал, что это целый лес обгорелых кустов, а когда пригляделся, оказалось, стадо оленей лежит, и не кусты это, а рога…

Много дней мы ехали по тайге на лошадях. То они вязли в болоте, то спотыкались на камнях и падали. Лошади с трудом продирались сквозь чащу, а когда мы переправлялись через горную речку, лошадь повалило течением, и я чуть не утонул.

И каждый раз наш проводник, тувинец Чоду, говорил:

— На оленях мы бы уже в горах были!

И мне хотелось поскорее увидеть оленей: что это за звери такие удивительные — без тропы по болоту бегом бегут и не вязнут и реки переплывают не останавливаясь.

Приехали

Перевалили через одну гору, через вторую, а на третьей уже не ёлки росли, а огромные кедры с обломанными верхушками. Медведи их обломали, чтоб добраться до кедровых шишек.

Впереди ещё гора. На ней ничего не растёт: всю землю сдуло ветром, остались одни камни.

Я хотел спросить Чоду, скоро ли мы доедем, да не успел. Внизу, под горой, я увидел белые мхи… и во мхах, как лодки на волнах, покачивались оленьи спины и рога. Мы спустились к чуму на берегу ручья. За чумом… Я сначала подумал, что это целый лес обгорелых кустов, а когда пригляделся, оказалось, стадо оленей лежит, и не кусты это, а рога. Каких только рогов тут нет! И высокие длинные, и ветвистые широкие, а у одного оленя столько отростков, что они загибаются вниз, за уши.

На земле рядами лежат брёвна, а к брёвнам привязаны оленята-пыжики. Рожки у пыжиков — как два кустика, поросшие мягким чёрным мохом. Вместе с большими оленями их не пускают. Большой олень убежит от медведя, а пыжик ещё слабый. А глаза у оленей добрые и печальные.

Белая собака

Собаки залаяли и побежали к нам. Я думал, они кусаться будут, такие большие и свирепые. Мы слезли с лошадей, собаки бросились и стали на нас прыгать и облизывать руки, а одна белая собака от радости визжала и покусывала мне ногу.

Я спросил Чоду, чего они так радуются.

— Скучно им, вот и рады, что мы приехали!

Чоду закричал на белую собаку, она поджала хвост и отошла. Мне её стало жалко, а Чоду говорит:

— Беда с этой белой, её олени издалека видят и не поймут, что за зверь. Пугаются, бегут… потом их ищи!

Мне всё равно эту собаку было жалко: чем она виновата, что белая.

Голодные медведи

В чуме жена Чоду стала рассказывать, как ночью приходил голодный медведь, утащил оленью шкуру, разорвал её и съел.

Шкура сушилась совсем близко от чума, и жена Чоду очень напугалась, потому что медведь громко рычал и совсем не боялся собак.

— Хорошо, что оленей не тронул. Голодный был медведь, очень голодный! — сказала она.

Чоду стал ругать бурундуков.

Я ничего не понимал: голодный медведь съел шкуру, а виноваты бурундуки.

Оказывается, в этом году мало кедровых шишек поспело, да и те бурундук вниз спустил. Бурундуки набивали кедровые орешки за обе щеки и тащили в свои кладовки. В каждой килограммов по десять орехов, а таких кладовок у бурундука несколько. Медведям скоро на зиму надо ложиться в берлогу, а они жир не накопили, голодные бродят по тайге.

И опять Чоду стал ругать бурундуков, и я узнал, что бурундук сделал себе запасы на три года. И я тоже разозлился на жадных бурундуков за то, что они столько орехов запасли, а о других зверях не подумали.

Князёк

Всю ночь за чумом трещали сучья в костре, треск то удалялся, то приближался. И вдруг у самого чума как затрещит! Я думал, огонь добрался до чума, и выскочил на улицу, а это совсем не огонь, это оленьи копыта так потрескивают при каждом шаге. Я спокойно уснул. Утром меня разбудили олени. Они стукали рогами в стенку чума, просили соли. Олени очень любят соль. Если олень полудикий, ему дают понемножку соль с ладони, и он приручается.

Днём все олени бегали вокруг костра-дымокура. Ветер свалил дым в одну сторону, к земле, и элени по очереди вбегали в дым, отгоняли от себя мошек и комаров.

Огромное стадо молча бегало вокруг огня, только слышно, как копыта потрескивают да рога стукаются друг о друга.

В стаде был один совсем белый как снег олень. Его называют Князёк. Он гордый, как настоящий князь. И рога у него на голове растут как корона. Я насчитал шестьдесят четыре отростка. Около чума сушился мешочек с мокрой солью, и земля стала немножко солёная. Князёк всё время вылизывал солёную землю, а других оленей прогонял. Только не бил рогами, а поднимал переднее копыто и пугал. И все олени слушались его.

Однажды олени прибежали к чуму, а Князька нет!

Чоду поехал разыскивать его и далеко в горах нашёл рога и клочки белой шерсти.

Князька съел медведь. Он притаился за кедром, убил Князька, схватил передними лапами и унёс в горы.

Чоду сразу узнал это по следам: на земле белой шерсти не было, только медвежьи следы от задних лап. Князёк погиб, потому что уходил один к горным озёрам. Вода в озёрах синяя, и холодный ветер с горных вершин звенит в одиноких кедрах.

Медвежья шкура

Всю ночь около чума горел большой костер. Чоду с карабином сидел у огня и прислушивался. Я думал, медведь уже не придёт, и уснул. Вдруг залаяли собаки. Они стали кидаться в темноту. Чоду подложил в костёр большое полено и…

«Уагг… уагг!..» — заревел медведь.

Глаза медвежьи от огня горели красными угольками.

Чоду выстрелил из карабина.

«Уагг… уагг… уагг!..»

Медведь тяжело повалился набок и ревел, ревел, сам всё полз, полз к костру… Он поднял голову. Чоду опять выстрелил.

«Уагг…»

Медведь последний раз зарычал, голова упала, огоньки погасли. И Чоду стал отгонять собак от мёртвого медведя. Шкуру с медведя сняли и повесили сушиться. На боках у медведя шерсть была совсем вытерта. Чоду сказал, что в берлоге был камень и, когда медведь зимой во сне ворочался, он стёр с боков шерсть. Олени издалека смотрели на шкуру, нюхали воздух, испуганно косились и не подходили.

Первым к шкуре подошёл коричневый пыжик, понюхал её и боднул чёрными рожками. За ним подошёл оленёнок постарше, а потом все олени подходили и бодали рогами шкуру медведя. Они мстили за своего белоснежного Князька.

«Зверный олень»

Я каждый день взбирался на горку и смотрел оттуда, как пасутся олени. Они щиплют мох, а сами всё время вскидывают голову и оглядываются, нюхают воздух — а не подкрадывается ли медведь?

Я видел у одного оленя царапину от медвежьего когтя. Медведь кинулся на оленя, да не успел схватить, только оцарапал. Прошёл уже год, а рана всё не заживает — такая глубокая.

Поэтому олени ходят стадом. Один почует опасность, зафыркает, и все олени насторожатся и убегут.

Однажды я смотрел, как кружится орёл. Когда он скрылся за высокой горой, на горе я увидел белую точку. Она ползла высоко-высоко по самому краю обрыва.

Я взял у Чоду бинокль. Оказалось, это олень щиплет мох, а хвост свой белый задрал кверху.

Ноги у него стройные и длинные.

Я побежал к Чоду и сказал, что высоко на горе бродит дикий олень. Хвост у диких оленей больше, чем у домашних. Когда они бегут по тайге, белый хвост мелькает в чаще — показывает дорогу оленятам.

Чоду посмотрел в бинокль и покачал головой:

— Это не дикий. Его мать к диким убегала, а потом родился он от дикого «зверного» оленя, вот его и зовут «зверный олень».

И Чоду рассказал, что «зверный олень» всегда держится один, подальше от остальных оленей, и не даётся под седло. Зимой его поймали и отдали охотникам. Они привели его назад без глаза. Он хотел сбросить вьюки и так помчался по тайге, что выколол себе глаз об сучок. И ещё я узнал, что «зверный олень» вдруг исчезает. Охотники рассказывают, что видели его на озере Найон-холь, за двести километров отсюда. Потом «зверный олень» опять появляется, и сделать с ним ничего не могут. Он наполовину дикий и любит один мчаться по тайге и встречать восход солнца в снежных горах.

Хариусы

Весной среди карликовых берёзок бежит холодный ручей. В жаркий день снега на вершинах гор растаяли, и ночью я никак не мог уснуть — слушал, как речка шумит водопадами, гремит камнями.

К утру речка затихла, и только за чумом под высокими кедрами звенел струйками водопад. Над водопадом висела радуга, а под радугой в речке сверкали перья жар-птицы.

Я подошёл, и перья исчезли. Я сидел на берегу очень тихо, и перья снова зажглись, задрожали в ледяных струйках. Это хариусы. Они плывут против течения, всё выше и выше в горы. И там, где самая чистая и холодная вода, они вымётывают икринки.

Плавник на спине хариуса красный и широкий, как парус. Он режет водяные струи водопадов и помогает плыть против течения. Медведь стережёт хариусов на перекатах. Орёл-рыболов кружится в небе над речкой — не сверкнёт ли перо жар-птицы? Выдра караулит хаирусов под водой, за поворотом ручья. А хариусы плывут в своём брачном наряде всё выше и выше. На перекатах ползут на брюхе, перепрыгивают через водопады. Всё выше и выше, чтобы выметать икринки в чистую воду среди горных снегов.

Пыжики

Днём олени бродят вокруг чума, ждут вечера. Вечером они убегут на всю ночь поближе к горам, где растёт много белого мха-ягеля. Ночью там настоящий мороз, и на рассвете можно полизать иней на камнях.

Взрослые олени бродят вокруг чума, а пыжики бегают к ручью.

Один пыжик встал посреди ручья и замер. Ушки кверху, стоит, вслушивается в тишину.

Ветер налетел, скрипнула ветка на кедре. Пыжик бросился бежать и исчез в карликовых берёзках, только рожки-огарки мелькнули.

Подошёл другой пыжик, напился, поднял голову и тоже замер, вода капает с мордочки.

Я хлопнул в ладоши, он прыгнул через ручей — да прямо в воду: ножки у него ещё слабые, не может допрыгнуть до берега.

Вечером около чума пыжики меня совсем не боятся. Подойдут и руки лижут — просят соли. Днём к пыжикам не подойдёшь. Они бегают, бодаются, прыгают через ручей, тревожно следят за пролетающим вороном.

Пыжики играют в диких оленей, они готовятся стать взрослыми.

Белый пыжик

Наступила осень.

Однажды ночью подул ветер со снегом, и утром солнце хотя и растопило снег, но листики на карликовых берёзках покраснели.

К вечеру пыжиков привязали к брёвнам, а днём они гуляли с уздечкой — монгуем. На мордочку надевается кольцо из дерева, в кольце торчит палочка из оленьего рога, и за палочку привязывают переднюю ногу пыжика — на трёх ногах он далеко не убежит.

Каждый день мы пересчитывали пыжиков, но всё равно не уследили. Ночью белый пыжик отвязался от бревна и убежал со взрослыми оленями в тайгу, за грибами. Олени очень любят грибы.

Медведи знают это и подкарауливают их ночью на тропах.

Утром мы с Чоду зарядили ружья пулями и пошли разыскивать белого пыжика.

В тайге было много звериных троп. Маралы протоптали из чащи широкую тропу к водопою и на солонцы под кедром, где земля солёная.

Мы нашли узкую заячью тропку. Она привела нас из чащи на поляну, где трава была зелёная и росли заячья капуста и молодые осинки. Но нигде не было следов от маленьких копыт белого пыжика. Только маральи следы да лосиные, а поверх них медвежьи, с глубокими дырками от когтей.

По маральей тропе мы пошли в горы. По сторонам от тропы валялись вывороченные камни. Это медведи разрывали бурундучьи норы, чтоб добраться до их запасов, и выбрасывали камни вместе с землёй. На одной лиственнице вся кора была содрана медвежьими когтями.

Чоду сказал, что медведи это дерево знают и всегда меряются, кто выше обдерёт кору зубами или когтями. И если медведь не достанет до самой высокой метки, он поскорей уходит из этой тайги: он знает, что есть медведь ещё больше его, которому он мешает охотиться.

Я спросил Чоду, почему медведи на лиственнице меряются, а не йа кедре — ведь в горах больше кедров. Чоду сказал, что у лиственницы кора мягче.

Я посмотрел на самую верхнюю метку и сказал Чоду, что надо поскорее найти пыжика.

В горах очень тихо. Чоду всё время кричал:

— О-оо-оо! — Так зовут оленей, когда дают им соль. Но пыжика нигде не было.

Мы хотели уже возвращаться, как вдруг услышали: где-то далеко кричал ворон. Над нами пролетел к нему второй — только слышно, как крылья шумят в воздухе.

Мы пошли в ту сторону и увидели огромные стволы мёртвых кедров, они лежали друг на друге, старые и почерневшие. Кедры росли высоко на вершине горы, вцепившись корнями в землю, и во время бури валились вниз с кручи. Это было кладбище кедров.

Три ворона сидели на чёрных ветках. Мы спугнули их и стали перелезать через стволы.

В буреломе мы увидели белого пыжика. На мордочке у него болтался обрывок уздечки.

Мы спустились вниз с гор. Чоду нёс на руках пыжика и рассказывал, что, если б мы опоздали, на крик воронов пришёл бы медведь. Чоду рассказывал, как много надо знать белому пыжику, чтобы стать взрослым оленем. Надо не бояться, когда рябчики с треском выпорхнут из-под копыт. Потом белый пыжик научится узнавать под глубоким снегом родник и будет обходить его. И ещё приучится к выстрелам, потому что, когда с медведем встретишься, надо стрелять с оленя.

Только никогда, сказал Чоду, олень не приучится к совиному крику в темноте, да и не нужно. Олени боятся совиного крика, поэтому, когда олени разбредутся по тайге, стоит закричать, как сова, — ууух! — и всё стадо соберётся вместе.

Снег утром таял всё медленней, и жена Чоду стала готовить для оленей вьючные сумки из камуса. Камус — это кожа с лосиных ног. Она не боится ни дождя, ни снега. Капли воды скатываются по лосиной шерсти вниз, и сумки всегда сухие. Оленей собирались перегонять ближе к посёлку. Скоро наступит настоящая зима, и охотники верхом на оленях пойдут в тайгу за белкой и соболем.

Я простился с женой Чоду. Белая собака долго бежала за нами, никак не хотела расставаться.

По дороге, когда я видел красивую долину или озеро, то представлял себе в этой долине или на берегах озера оленей: как они щиплют мох, вскидывают головы, прислушиваются…

По реке, через которую мы переправлялись, плыли белые льдинки, и я представил, как стадо оленей переплывает через эту реку и только головы и огромные рога, как кусты, плывут среди белых льдин.

Чоду мне подарил уздечку белого пыжика. Она сплетена из конского волоса. И когда я писал про оленей, уздечка лежала передо мной на столе.

(Илл. Чарушина Н.)