Однажды Катя с Манечкой

Как кот Мышкин тоже проявил замечательные способности

Однажды Вероника Владимировна делала рису­нок для ткани. Вероника Владимировна долго ста­ралась, но рисунок никак не получался — цвета выходили какие-то мрачные, скучные.

«Да в платье с таким рисунком ни одна женщи­на не захочет ходить! — думала Вероника Вла­димировна. — Постарела я, что ли? Всё это похо­же на осеннюю лужу. Наверно, оттого, что у меня настроение плохое. Пойти, что ли, в кино, рассе­яться немножко?..»

Вероника Владимировна позвонила своей под­руге Лене Кулебякиной, и они вдвоём отправи­лись в кино. Потом они зашли на выставку из­вестного художника, поглядели пейзажи, пово- сторгались, поахали, написали в книге отзывов всякие приятные слова о высоком мастерстве этого художника, потом немного посидели в кафе, и настроение Вероники Владимировны несколько поднялось.

Она весело попрощалась с Леной и пошла домой дорисовывать эскиз.

«Назову его «Весенняя радость», — думала она. — Пусть он будет весёлый, живой и сочный. Пусть там будет много зелёного, голубого и ярко- жёлтого. Ткань будет лёгкая, весенний шёлк, и пусть каждая женщина, которая сошьёт себе из этой ткани платье, почувствует себя счастливой! Ах, честное слово, я с большим удовольствием примусь сейчас за работу!»

Вероника Владимировна не знала, не могла догадаться, что её милые дочери, оставшись дома в одиночестве, времени тоже не тратили, а реши­ли немного заняться творчеством.

Они раскрыли баночки с гуашью, которые стояли на столе Вероники Владимировны, и стали мазать гуашью на белом листе бумаги. Они с увле­чением мазали минут пятнадцать по большому белому листу, превратив его тут же в неразборчи­вое месиво красок и не оставив ни кусочка незари- сованного места, а потом откинули головы и стали разглядывать своё «произведение», точь-в-точь как это делала Вероника Владимировна. Они при­щуривали глаза, склоняли головы направо и налево и даже глядели на рисунок в кулак, но, как видно, тоже от своего творения в восторг не пришли.

— Какая-то гадость! — заявила Катя. — Видно, мы постарели. Ничего у нас с тобой, Манечка, не получается. Разве это рисунок? Это не рисунок, а сплошное недоразумение!

— Это всё оттого, что у нас настроение пло­хое! — воскликнула Маня. — Надо позвать Мышкина и устроить кино.

Они побежали на кухню за котом Мышкиным, застав его за малопочтенным занятием (Мышкин ел на плите прямо из сковородки котлету), и прямо с котлетой в зубах поставили Мышкина на стол Вероники Владимировны. Серый толстый Мышкин сначала не мог понять, чего от него хоте­ли. И вообще его интересовала только котлета, поэтому он немедленно её доел и с удивлением взглянул на оживлённые лица Кати с Манечкой, по которым сразу заподозрил, что они задумали какую-то очередную каверзу.

«Дело добром не кончится! — подумал Мыш­кин. — Надо побыстрее смыться!»

Но не тут-то было. Вырваться из рук юных хозяек оказалось невозможно, и кот Мышкин, тяжело вздохнув, подчинился их воле.

Катя с Манечкой, весело хихикая, обмакнули мягкие лапы Мышкина в баночки с гуашью (левую переднюю — в зелёный цвет, правую переднюю — в жёлтый, левую заднюю — в синий, правую заднюю — в голубой) и силком заставили Мышкина пройтись по бумаге.

«Ишь что придумали! — ворчал про себя Мышкин. — Ну, смотрите, мама придёт, задаст вам перцу! Она не допустит, чтобы на её столе кто- нибудь хозяйничал! Она за меня отомстит, вот увидите, глупые девчонки!»

Мышкин, брезгливо дёргая лапами, прошёлся по бумаге, соскочил на пол и умчался на кухню, оставляя на полу разноцветные следы.

Когда пришла Вероника Владимировна, она, разумеется, рассвирепела, обнаружив в своей ком­нате следы присутствия её непослушных дочерей.

— Екатерина! Мария! А ну, идите сюда! — закричала она. — Вы что мне тут устроили?! Кто вам позволил сюда входить, гадкие каракатицы?! Кто вам разрешил касаться моих красок?! И что это за кошмарная грязь на столе и на полу, отве­чайте!

— Это не мы, мамочка! — сразу испугались Катя с Маней. — Это Мышкин! Он сюда вбежал — и на стол… А мы его не пускали! Правда, Мыш­кин? Ну, скажи, скажи мамочке, правда мы тебя не пускали?

«Как же! Не пускали! — проворчал про себя Мышкин и потёрся спиной о ногу Вероники Вла­димировны. — А ну-ка, мамочка, дай им жару! А то совсем распустились!»

— А это ещё что?! — продолжала грозно Ве­роника Владимировна. — Что это тут лежит?! Откуда это взялось?! — И она схватила в руки раз­ноцветный лист бумаги и вдруг замолкла и при­нялась с удивлением его разглядывать. Минуты две она молча разглядывала коллективное творе­ние. Катя с Манечкой уже подумали, что сейчас мама порвёт его на мелкие кусочки, но она вдруг сказала: — Странно. Ничего не понимаю. Кто это мог нарисовать? Ведь не вы же, мартышки бес­хвостые?..

—  Конечно, не мы! — обрадовались Катя с Маней. — Это Мышкин рисовал. Правда здорово?

—  Вообще-то неплохо, — подняв брови, сказала Вероника Владимировна. — Вот не думала, что Мышкин у нас такой способный! Просто талант!.. И какое решение оригинальное, какая свежесть! У меня , честно говоря, никогда бы так не получи­лось! Совершенно весеннее настроение! Как раз как я хотела! Ну и кот! Да это же просто не Мышкин, а настоящий художник! Ай да Мыш­кин! Шедевр!

Говоря так, Вероника Владимировна быстро и решительно проводила кисточкой по «шедевру».

— Так, та-а-к… И тут чуть-чуть… Немножко ультрамарина добавить… Чуточку берлинской лазури… Вот сюда охры золотистой капельку… Чудесно!.. Ещё чуть-чуть стронция… Ура! Всё готово! Ай да Мышкин-Шишкин!

Вероника Владимировна бросила кисточку, схватила в охапку дочек и закружила по комнате. Кот Мышкин вспрыгнул на книжную полку и сверху поглядел на рисунок.

«И правда ничего! — подумал он. — Вполне приличный рисунок! Ай да Мышкин! Ай да я!»

— Мамочка, а можно мы этот эскиз на стенку повесим? — попросили довольные неожидан­ным оборотом дела Катя с Манечкой. — Можно мы его назовём «Прогулка Мышкина в сосновом лесу»?

— Можно! Всё можно! Вот только я сначала чистовую композицию сделаю.

Вероника Владимировна быстро села за стол, энергично и аккуратно перерисовала эскиз, кое-что в нём добавив и кое-что убавив, а потом позва­ла на радостях дочек пить чай с азербайджанской пахлавой, которую она принесла из Дома худож­ника.

А вечером Катя с Манечкой потащили эскиз во двор похвастаться Косте Палкину и Нинке Кукушкиной.

— Отлично! — сказал Костя. — Похоже на цве­тущие джунгли.

— Это называется «Весенняя радость», или «Прогулка Мышкина в сосновом лесу», — гордо сказали Катя с Манечкой.

— Ничего себе, «радость»! — сказала Нинка Кукушкина. — Не поймёшь ничего, какая-то каша! Это не «радость», а сплошная гадость!

— Сама ты гадость! — обиделась Манечка.

— Не обращай внимания, — сказала Катя. — Нинка Кукушкина ничего в искусстве не понима­ет. Правда, Кость?

— Понимаю! А вот и понимаю! — закричала Нинка. — Подумаешь, какие воображалы на­шлись! Я в чём хочешь понимаю, не только в искусстве!

Но Нинка была не права. Она действительно в искусстве ничего не понимала. Вот вредничать, ябедничать, выдумывать всякие небылицы, пры­гать на одной ножке и, высунув язык, дразнить Катю с Маней «сковородками» — в этом она раз­биралась.

Как Манечка и Катя дрессировали Мышкина

Однажды Катя и Манечка решили стать клоу­нами в цирке. Они посадили на диван Бобика, куклу Зюзю, корову Маришу из папье-маше, пластмассового крокодила Гену, немолодого жёл­того медведя Гришу и двух престарелых зайцев без глаз, без хвостов и без имени и стали веселить публику.

Они нарисовали себе красной краской рот до ушей и стали хохотать, падать на пол, кривлять­ся, пихаться и кувыркаться.

Публика громко смеялась и аплодировала, а Корова Мариша от смеха даже повалилась на пол, и у неё отскочило колесо.

Все остальные тоже остались довольны. Особенно Зюзя и Бобик. Они сидели рядом, ели мороженое, и Зюзя сказала Бобику, что она ниче­го в жизни не видела смешнее этих клоунов, захлопала большим круглым глазом и томно при­бавила: «Ма-ма!»

Катя с Маней ещё немножко покувыркались и покривлялись, но скоро им это надоело, и они решили показать уважаемой публике дрессиро­ванного кота Мышкина.

Они взяли круглые пяльцы и стали заставлять Мышкина в них прыгать. Но Мышкин отказался и спрятался.

Тогда они поняли, что Мышкин выступать в цирке не готов, сначала его надо дрессировать. И сёстры стали дрессировать Мышкина. Они поло­жили на середину комнаты половинку сосиски и закричали:

— Мышкин, ни с места!

А Мышкин кинулся и съел сосиску.

Тогда они положили другую половинку сосис­ки, а сами схватили Мышкина и крикнули:

— Мышкин, ни с места!

Мышкин стал вырываться из рук, глядя на сосиску, но Катя с Манечкой его не пустили.

— Ты должен терпеть, глупый кот! — сказали они ему. Если не научишься терпеть, то и в цирке выступать не будешь, понял?

«Понял», — подумал Мышкин и вырываться перестал. Но как только Катя с Манечкой его выпустили, он бросился к сосиске и тут же её про­глотил!

Катя и Манечка долго тренировали Мышкина, и Мышкин стал даже какой-то грустный и испу­ганный. От каждого крика он прямо-таки вздра­гивал, но сосиску всё равно съедал. «Попробуй её не съесть, — грустно думал Мышкин, если она прямо перед тобой на полу лежит! Нет уж, лучше я не буду в цирке выступать! Не нужна мне слава ».

Мышкин в два счёта съедал сосиску и виновато глядел на Катю с Манечкой, а рассерженные Катя с Манечкой долго его стыдили. Однажды они десять раз подряд клали на пол сосиску, и Мышкин каждый раз бросался к ней и момен­тально съедал. «Эх, — думал Мышкин, — пропа­ди всё пропадом!»

Тогда Катя и Манечка, потеряв всякое терпе­ние, сказали ему:

— Ну, вот что, упрямый и противный Мыш­кин! Если ты и сейчас нас не послушаешься, мы от тебя откажемся и отдадим тебя в детский дом для беспризорных котов, и ты там хоть с утра до ночи ешь сосиски, но нас ты больше в глаза не уви­дишь.

Мышкин совсем расстроился. Он, конечно, любил сосиски, но Катю с Манечкой он тоже любил. Он даже не знал, кого любит больше — сосиски или Катю с Манечкой. Во всяком случае, в детский дом для беспризорных котов ему не хотелось. Поэтому он жалобно замяукал, винова­то сел на хвост и стал мыть свои уши.

Уши у Мышкина были очень пушистые. Катя с Манечкой подумали: «А может, Мышкин не виноват? Может, ему сквозь его пушистые уши не слышно? Может, надо крикнуть посильнее?»

Они положили на пол кусочек мороженой трес­ки и заорали так, что стёкла в раме затряслись:

— Мышкин! Ни с места! — да ещё для верности затопали ногами.

Мышкина от страха чуть удар не хватил. Он подскочил на месте, перевернулся волчком, бро­сился под диван и с трудом втиснулся в узкое про­странство между диваном и полом.

Довольные Катя с Маней решили повторить опыт.

— Ну вот, — сказали они. — Это совсем другое дело! А теперь иди сюда, Мышкин! Иди сюда, миленький! Съешь эту треску, мы разрешаем.

«Спасибо, — думает Мышкин под диваном. — Попробуй отсюда вылезти, застрял я!.. Нет уж! Никакой мне вашей трески не надо! Мне тут спо­койней. Вот до чего вы меня довели. От такого крика можно нервнобольным стать».

Катя с Манечкой долго вытаскивали Мышкина из-под дивана, а он упирался и дико мяукал.

Зазвонил звонок, прибежала соседка Анна Ивановна.

— Что здесь происходит? Что за крики? Что за топанье немыслимое? У меня хрустальная ваза с полки свалилась! Распустили детей! Хулиганят направо и налево! Сейчас милицию вызову!

Тут Катя и Манечка сами испугались не на шутку. А Мышкин, слыша, какая над его хозяй­ками возникла угроза, захотел вылезти из-под дивана, но не смог и взвыл ещё сильнее.

— Так вы ещё и животных мучаете?! — Анна Ивановна встала на колени и заглянула под диван. — Эти противные дети тебя туда затолка­ли? Ну и дети пошли! И чему их только родители учат?

Она сунула руку под тахту, хотела Мышкина вытащить, а Мышкин взял и оцарапал её, да ещё и укусил.

— Ай! — закричала соседка. — Глупый кот! Не понимает, кто ему добро делает! Несознательное существо! Весь в своих хозяек!

Тут Мышкин взял и вылез. Не стерпел, чтобы его хозяек оскорбляли. Задрав хвост, он с боль­шим достоинством пересёк комнату и вышел вон, как бы желая дать понять, что он ни в чьей помощи не нуждается и просит всяких соседок оста­вить его в покое. С боков и хвоста Мышкина све­шивались длинные серые мотки пыли.

— Вот видите! — сказали Катя с Манечкой. — Никого мы не мучаем! Ваш Вовка сам вчера к нашему Мышкину во дворе приставал, за усы дёр­гал. И если он ещё его будет дёргать, мы сами на вашего Вовку в милицию заявим.

Тогда соседка встала с колен, возмущённо отряхнулась и сказала:

— Господи, а пыли-то, пыли! Небось сроду не подметали! А пахнет-то, пахнет! Ну прямо как в зоопарке! Интеллигентное семейство, называется! Анекдот! — И возмущённо удалилась.

С тех пор Катя и Манечка больше Мышкина не дрессировали. А в самом деле, чего его дрессиро­вать? Он и так умный! Ну а в цирке — в цирке котам выступать не обязательно.

Как Манечка переодевалась и что из этого получилось

Однажды Вероника Владимировна с Катей ушли в поликлинику, а Маня осталась дома одна.

Манечка любила одна оставаться. Она при этом времени не теряла.

Она тут же полезла в шкаф, надела на себя мамино платье с оборками, чёрные туфельки на высоких каблуках, модную шляпу под смешным названием «таблетка» и стала пристально и вни­мательно разглядывать себя в зеркало.

Потом она накинула на плечи мамину шаль, приколола мамину брошку, а рядом два своих значка, «Чебурашку» и «Крокодила Гену», и, очень довольная, стала прохаживаться по комнате.

Шляпа-«таблетка» сползала Манечке на круг­лый розовый нос, ноги в туфлях то и дело подка­шивались, отчего Маня раза два грохнулась на пол, оборки платья волочились по полу, но Маню это нисколько не смущало.

Она даже выглянула в таком шикарном виде в окно. И даже, как бы невзначай, вышла на бал­кон, чтобы её заметили Костя Палкин и Нинка Кукушкина, которые гуляли во дворе.

Ей казалось, что она стала необыкновенно хо­роша собой, и хотелось, чтобы Костя и Нинка оце­нили её красоту. Особенно ей хотелось понравить­ся Косте Палкину. Но Костя Палкин, как назло, на балкон не глядел.

Тогда Манечка перевесилась через перила и громко закричала:

— Костя! Нинка! Доброе утро!

Нинка Кукушкина посмотрела вверх и так и застыла, увидя Манечку Сковородкину. Она рас­крыла рот и выпучила глаза, а брови её поднялись до такой степени, что, казалось, были готовы со­скочить со лба. Странная фигура на балконе показалась ей одновременно Маней и Маниной мамой.

А Костя от удивления чуть не упал на землю.

Манечка осталась очень довольна произведён­ным ею впечатлением. Она поправила на плечах шаль, кокетливо улыбнулась себе в зеркало, но тут раздался звонок в дверь, и Манечка поспеши­ла отворить, радуясь, что кто-то ещё увидит её в таком замечательном наряде. На пороге стояла незнакомая маленькая старушка с жёлтым личи­ком и маленькой чёрной сумочкой и протягивала Мане какие-то бумажки.

— Вы будете гражданка Сковородкина? Вам срочная корреспонденция. Телеграмма. Распи­шитесь вот тут.

— Благодарю вас, — важно сказала Манеч­ка. — Сейчас распишусь. Одну минуточку.

Она взяла из рук старушки огрызок каранда­ша, послюнила его круглым розовым языком и с большой старательностью вывела среди каких-то чёрточек и значков на бумаге большие кривые буквы «М» и «А», начало своего имени. Она уже собралась было приступить к букве «Н», как ста­рушка нетерпеливо заглянула через её плечо:

— Что это вы, гражданка, так долго расписы­ваетесь? У меня служебное время ограничено. Сейчас проверим, правильно ли вы расписа­лись?

Она вырвала у Манечки бланк, надела очки и пристально взглянула на зеленоватый листок.

— Чего это вы тут разрисовали?! — сурово крикнула она. — Вы что, гражданочка, грамоте не обучены?

Она недовольно взглянула на Манечку сквозь толстые стёкла очков, и тут ей открылось, что перед ней вовсе не взрослая гражданка Сковород- кина, а какая-то малолетняя особа в напяленной вкривь и вкось взрослой одежде.

— Что же это творится, граждане?! — закрича­ла она. — Какие-то бессовестные дети нарушают общественный порядок! Обманывают взрослых! Больше никогда в жизни не стану вам доставлять на дом срочную корреспонденцию! Сами являй­тесь на «пункт связи».

И старушка ушла, хлопнув дверью.

Манечка ужасно огорчилась. Её весьма испуга­ли таинственные слова «пункт связи». Она живо представила себе, как они с Катей и мама с папой идут по серой, пасмурной дороге на «пункт связи», где их встречает сердитая старушка и свя­зывает длинной грязной верёвкой.

От этой картины слёзы готовы были уже брызнуть из Маниных глаз, но тут в дверь снова зазво­нили.

На этот раз Манечка уже с некоторым испугом открыла дверь. За дверью стояли Костя Палкин и Нинка Кукушкина. Их трудно было узнать. Костя был завёрнут в настоящую тигровую шкуру. По кафельному полу тянулся длинный, подбитый грязным белым шёлком, полосатый хвост. Из-под шкуры высовывались загнутые носки малиновых, бархатных, вышитых бисером домашних туфель Костиной тёти Глафиры Ан­дреевны.

На Кукушкиной была напялена огромная, до пят, чёрная телогрейка, вся перемазанная зелё­ной масляной краской. Нинка сразу же, как уви­дела Манечку на балконе, побежала домой наря­жаться. Но поскольку дом оказался закрытым на ключ, она нарядилась в телогрейку, валявшуюся на полу в лифтёрской.

Нинкина голова увенчивалась старым драным абажуром с чёрной от грязи бахромой, отчего Ку­кушкина походила на огромный ядовитый гриб с висюльками.

Оба гордо смотрели на Манечку. Потом, не говоря ни слова, прошествовали в квартиру.

В это время Валентин Борисович Сковородкин возвращался с работы. Он был доволен, что его отпустили с работы раньше времени.

«Сейчас я увижу моих дорогих дочек, — с неж­ностью думал Валентин Борисович. — Всё-таки дети у меня славные. Интересно, чем они зани­маются? Кажется, они собирались сегодня выжи­гать дощечку. Как бы не спалили всю квартиру, с них станет!.. Нет-нет, дети у меня хоть и озорные, но всё-таки достаточно благоразумные. Какое счастье, что я их сейчас увижу. Я так по ним со­скучился! »

Войдя во двор, Валентин Борисович сразу же бросил радостный взгляд на окна своей кварти­ры… и у него захватило дух.

«Что это?! — остановившись, в сильнейшем недоумении подумал Валентин Борисович и даже потёр себя рукой по лбу. — Ничего не понимаю! Уж не совещание ли лесных троллей Московской области происходит сейчас на нашем балконе? Что означают эти три загадочные фигуры? »

Пока Валентин Борисович, приставив козырь­ком ладонь к очкам, соображал, откуда на его бал­коне могли взяться столь странные, непонятные существа, из подъезда напротив выскочила ещё какая-то небольшого размера диковина, покры­тая с ног до головы проеденным молью ворсистым ковром, и, перебежав рысью двор прямо перед самым носом Валентина Борисовича, вскочила в подъезд, где находилась квартира семьи Сковородкиных.

В ту же минуту из соседнего подъезда выбежа­ла радостная маленькая девочка, на голову кото­рой была напялена коричневая сетчатая авоська, а на голые ноги — огромных размеров чёрные га­лоши. За ней торопился некто в синих очках, за­драпированный в клетчатую розовую скатерть. И наконец, последним важно прошествовало су­щество- « чемодан »…

Тут нервы Валентина Борисовича не выдержа­ли, и он пошатнулся. Существо-«чемодан» было целиком одето в старый продранный матерчатый чемодан, из которого высовывались лишь голова, руки да ноги, принадлежавшие как будто бы самому обыкновенному парнишке лет восьми.

«Да-а, — подумал Валентин Борисович. — Де- ла-а… Видно, я переутомился, в отпуск пора». — И, потрясённый до глубины души только что виденным, стал подниматься к себе домой.

Вредная Нинка Кукушкина

Однажды Катя с Манечкой вышли во двор, а там сидели на лавочке Нинка Кукушкина в новеньком коричневом школьном платье, новень­ком чёрном переднике и очень беленьком ворот­ничке (Нинка была первоклассница, хвасталась, что учится на пятёрки, а сама была двоечница) и Костя Палкин в зелёной ковбойке, сандалиях на босу ногу и синей кепке с большим козырьком.

Нинка с воодушевлением врала Косте, что встретила летом в лесу настоящего зайца и этот заяц так Нинке обрадовался, что сразу же залез к ней на руки и не хотел слезать. Тогда Нинка при­несла его домой, и заяц целый месяц жил с ними, пил из блюдца молоко и караулил дом.

Костя слушал Нинку вполуха. Истории про зайцев его не волновали. Вчера он получил от родителей письмо, в котором говорилось, что, воз­можно, через год они возьмут его в Африку, где они сейчас жили и строили молочно-консервный комбинат, и Костя сидел и обдумывал, что он с собой захватит.

«Не забыть удочку, — думал Костя. — Капкан для змей обязательно… Нож охотничий… Надо купить в магазине «Охотник». Да, ружьё ещё. Винчестер. Или двустволку».

Тут подошли Катя с Манечкой.

— Это что! — сказала Катя, выслушав конец «заячьей» истории. — Это пустяки! Подумаешь, заяц! Зайцы — это чепуха! Вот у нас на балконе уже целый год настоящая коза живёт. Аглая Сидоровна звать.

— Ага, — сказала Манечка. — Аглая Сидоровна. Она к нам погостить приехала из Козодоевска. Мы уже давно козьим молоком питаемся.

— Точно, — сказала Катя. — Такая коза доб­рая! Столько нам всего привезла! Десять пакетов орехов в шоколаде, двадцать банок козьего сгу­щённого молока, тридцать пачек печенья «Юбилейное», а сама ничего, кроме клюквенного киселя, супа с фасолью и ванильных сухарей, не ест!

— Двустволку куплю, — почтительно сказал Костя. — Из двустволки сразу двух тигров убить можно… А почему именно ванильных?

— Чтобы молоко хорошо пахло.

— Врут они! Никакой козы у них нет! — рассер­дилась Нинка. — Не слушай, Кость! Ты же их зна­ешь!

— Ещё как есть! Она в корзине спит по ночам на свежем воздухе. А днём загорает на солнышке.

— Врушки! Врушки! Если бы у вас на балконе коза жила, она на весь двор блеяла бы!

— Кто блеял? Зачем? — спросил Костя, успев погрузиться в размышления, брать или не брать в Африку тётино лото.

— А она блеет. Скоро сами услышите… А сей­час давайте в прятки сыграем?

— Давайте, — сказал Костя.

И Костя стал водить, а Маня, Катя и Нинка побежали прятаться.

Вдруг во дворе послышалось громкое козлиное блеянье. Это Манечка прибежала домой и заблея­ла с балкона:

— Бе-е-е… Ме-е-е…

Нинка от удивления вылезла из ямки за кустами.

— Костя! Послушай!

— Ну да, блеет, — сказал Костя. — Я же гово­рил…

А Маня бекнула последний раз и побежала выручаться.

Теперь водила Нинка.

На этот раз Катя с Манечкой уже вдвоём побе­жали домой и стали блеять с балкона. А потом спустились и как ни в чём не бывало побежали выручаться.

— Послушайте, у вас и вправду коза посели­лась? — сказал Костя. — Что же вы раньше скры­вали?

— Она не настоящая, не настоящая! — закрича­ла Нинка. — Она у них заводная!

— Вот ещё, заводная! Да она у нас книжки читает, считает до десяти и даже по-человечьи умеет разговаривать. Вот мы пойдём её попросим, а вы тут стойте, слушайте.

Катя с Маней прибежали домой, присели за балконной решёткой и в один голос заблеяли:

— Ма-а-ма! Ма-а-ма!

— Ну как? — высунулась Катя. — Нравится?

— Подумаешь, — сказала Нинка. — «Мама» каждый дурак может сказать. Пусть стишок какой-нибудь прочтёт.

— Сейчас попрошу, — сказала Маня, присела на корточки и на весь двор закричала:

Наша Таня громко плачет:

Уронила в речку мячик.

Тише, Танечка, не плачь:

Не утонет в речке мяч.

Старушки на лавочках недоумённо завертели головами, а дворник Сима, которая в это время старательно подметала двор, насторожилась и подняла голову.

— Ну как, правда здорово? — сказала Катя.

— Потрясающе! — скорчила хитрую рожу Нинка. — Но только я ничего не слышу. Попроси, чтобы ваша коза погромче стихи читала.

Тут Манечка как заорёт благим матом.

поскольку у Мани голосок был что надо, и когда Маня старалась, то могла реветь, так, что стены тряслись, то неудивительно, что после стишка про плаксивую Танечку из всех окон с возмуще­нием стали высовываться людские головы, а Матвей Семёнычева Альфа, которая в это время бегала во дворе, оглушительно залаяла.

А уж дворник Сима… О ней и говорить не при­ходится! У неё и так с детьми Сковородкиными отношения были не из лучших. Они Симе до смер­ти осточертели своими выходками.

Поэтому, услышав нечеловеческие вопли с бал­кона восемнадцатой квартиры, Сима прямо со своей метлой бросилась в подъезд и стала коло­тить кулаками в дверь восемнадцатой квартиры.

А вреднейшая Нинка, довольная, что ей так хорошо удалось проучить Сковородок, проводив взглядом разгневанную Симу, как ни в чём не бывало сладенько сказала:

— Молодец ваша коза! Отлично стихи читает! А сейчас я ей кое-что прочту.

И, приплясывая и высовывая язык, но не забы­вая при этом поправлять на голове голубой капро­новый бантик, хитрая, вредная Нинка очень про­тивно запищала:

Обманули дурака На четыре кулака! Обманули дурака На четыре кулака!

А потом сказала Косте:

— Вот видишь, я же тебе говорила, зачем ты с ними дружишь, с такими Сковородками? Я бы лично с ними ни за что не дружила! Просто даже смешно, какие они глупые! Думают, я в их козу так и поверила.

День рождения Бобика

Однажды Катя и Маня решили устроить день рождения Бобика. Это у них игрушка была такая. Собачка с оторванным хвостом и одним глазом.

Они испекли для Бобика торт. Положили в этот торт много всякой начинки — кусочки колбасы, ветчины, покрошили сосиску. Торт получился на славу.

Они поставили торт на стол, посадили за стол Бобика и стали читать ему поздравительные стихи, которые специально для него сочинила Катя:

Милый Бобик, дорогой,

Поздравляем мы тебя,

Потому что ты хороший,

Хоть с оторванным хвостом.

Ты пойдёшь учиться скоро,

Прямо в школу в первый класс.

Там, где учатся собачки,

Не пускают в школу нас.

Ты смотри учись отлично,

На четвёрку и на пять,

А то мы тебя не будем

С днём рожденья поздравлять!

Катя и Манечка с большим выражением про­чли Бобику эти стихи.

Стихи Бобику очень понравились. Бобик долго хлопал в ладоши, то есть за него хлопала Манечка. А потом Бобик встал и попросил разре­шения тоже прочесть свои стихи. То есть за него разрешения попросила Катя, и она за Бобика стала читать:

Гав-гав-гав! Гав-гав-гав!

У меня хороший нрав.

Я весёлый пёсик Бобик,

Всех я вас целую в лобик!

После этого Бобик сел за стол и набросился на торт.

Наброситься-то он набросился, но только торт как был целый, так и остался. Потому что Бобик был матерчатый и по-настоящему есть не умел.

Тогда Катя и Маня пригласили к нему в гости на день рождения кота Мышкина. Мышкин сразу беззастенчиво влез на стол и сожрал полторта. Остальную половину он утащил под стул и там принялся, урча, доедать. Он оказался очень невоспитанный гость. И Маня с Катей тут же сочинили про него стихи:

Кто с ногами влез на стол?

После кинул торт на пол?

Это очень глупый Мышкин,

Зря он в гости к нам пришёл!

Они прочли эти стихи Мышкину, и Мышкин ужасно обиделся!

— Ах, так? — сказал Мышкин. — Ну, ладно, я про вас тоже сочиню стихи! Будете знать, как меня ругать!

Глупые девчонки!

Есть люблю я колбасу,

Всякие печёнки.

Ну а тортик ваш плохой,

Гадкий и ужасный!

Это просто у меня

Аппетит прекрасный!

И он сел на стул и принялся облизываться как ни в чём не бывало.

— Ну и нахал! — обиделся Бобик. — Съел чу­жой торт, да ещё и обругал всех! Все коты такие нахалы! За это я его сейчас разорву на куски!

Бобик страшно залаял и бросился на Мышки­на. А Мышкин выгнул спину и зашипел. А Бобик на него сел верхом. А Мышкин его скинул. А Бобик заплакал и сказал:

— Он мне испортил весь день рождения.

— Ничего, не огорчайся! — сказали Катя с Манечкой. — Мы тебе завтра устроим новый! А Мышкину этому противному ничего не устроим!

— Ну и не надо! — сказал Мышкин и, задрав хвост трубой, удалился.

Он пошёл в кухню и нажаловался маме, и мама пришла и велела Кате и Мане немедленно ло­житься спать.

Вот так и кончился день рождения Бобика.

Как Манечка и Катя играли в больницу

Катя с Манечкой часто болели. Но не потому вовсе, что они были чахлые и слабые дети. Наоборот, они были дети совершенно здоровые. Просто Катя с Манечкой во всём друг другу подра­жали…

Сейчас объясню. Стоило, например, Кате слег­ка простудиться, как Манечка тут же выскакива­ла раздетая на балкон (конечно, чтобы мама с папой не видели!) и после этого тоже начинала сморкаться. И кроме того, заявляла, что у неё болит горло.

Тогда Катя высовывала шею в форточку (тоже, разумеется, чтобы родители не заметили!), и у неё, конечно, тут же заболевало горло.

Она с удовольствием полоскала горло кошмар­ной жидкостью (мама разводила в воде соду и йод), от которой у нормальных людей глаза на лоб лезут, а потом торжественно объявляла всем, что у неё стреляет в левом ухе да к тому же колет в правом.

Тогда у Манечки тут же начинает болеть живот. Манечка просто места себе не находит, ложится на тахту и требует пирожок с повидлом.

Пирожок Мане не дают, а заставляют выпить горькой соли. Маня морщится и пьёт. Она чув­ствует себя героем. Ведь пить горькую соль могут только самые храбрые люди. Она с победой смот­рит на Катю: «А ты бы, Катька, ни за что не выпила!»

Катя требует горькой соли, но ей не дают. Тогда она заявляет, что у неё тоже болит живот, пытает­ся отнять силой у Мани чашку с разведённым лекарством, чашка падает на пол и разбивается.

Выведенная из терпения мама начинает подо­зревать неладное. Она собирает в ванной осколки чашки и говорит, что если у её дочерей болит живот, то она сейчас вызовет «Скорую помощь» и увезёт их в больницу, где дети будут целый день лежать в постелях и их станут колоть ле­карствами.

— Меня, меня пусть везут! — кричит Катя. — Манища притворяется!

— Меня, меня пусть везут! — кричит Манеч­ка. — Это Катища притворяется!

Нет, вы видали таких странных детей?! Я лично таких больше не встречала. Но это ещё цве­точки. Однажды у Кати с Маней такое происше­ствие случилось, что Манечка вообще чуть инва­лидом не осталась. Вот как это было.

Как-то Манечка и Катя подрались из-за какой- то чепухи, и Маня так стукнула по шее Катю, что тощая Катина шея совсем перестала вертеться.

Вы не удивляйтесь! Кулаки у Манечки были железные. Ей можно было вполне по телевизору на ринге в тяжёлом весе выступать! Представляю, как Маня бы в боксёрских перчатках выглядела! Да боксёры от одного страха бы разбежались!

Ну так вот… Шею Катя ни вправо, ни влево повернуть не может, только прямо держит. Совсем как Бобик. (Катин Бобик важный и стро­гий. Он носит очки и всё время боится, чтобы их с носа не уронить. Поэтому никогда головой по сто­ронам не вертит.)

Повели Катю в поликлинику, доктор Роза Макаровна помазала чем-то Катину шею, обло­жила её ватой, перевязала бинтом и сказала, что с шеями баловаться нельзя, шеи беречь нужно.

Катина шея стала очень красивая. Вся белая, как воротник, и толстая, как столб. Все на Катю смотрели и спрашивали: «Девочка, что с тобой? Что с твоей шеей случилось?» И Манечку сразу взяли завидки. Манечка ужасно была завистли­вая. Она стала упрашивать Катю, чтобы Катя её тоже стукнула по шее.

— Я, — говорит Маня, — отвернусь, а ты меня стукни. Но только не нарочно, а случайно! И смот­ри, чтобы не больно было!

Катя Манечку стукнула, а Манечка как заре­вёт!

— Ты, — говорит, — нарочно дерёшься!

Привыкла она реветь, понимаете? А у самой шея, как миленькая, вертится, и не больно ей ничуть!

И снова она к Кате пристала, чтобы Катя её посильнее стукнула по шее. И чтобы опять не нарочно, а случайно.

Катя говорит:

— Не буду! Сама себя бей, я с тобой связывать­ся не хочу. Опять будешь реветь. Ты ведь сильней меня. Сразу себе всю шею отшибёшь.

Манечка себя по шее стукнула, но у неё ничего не получилось, и она заревела: уж очень ей хоте­лось, чтобы у неё шея, как у Кати, забинтованная и красивая была!

Тогда Катя сказала:

— Ладно, не реви. Я вот что придумала. Давай играть в больницу. Как будто у тебя шея взаправ­ду болит, а я доктор Роза Макаровна и буду твою шею лечить.

Маня согласилась, и сёстры стали играть в больницу.

Замечательно играли! Катя взяла йод и намаза­ла Мане шею йодом. Потом взяла зубную пасту и поверх йода намазала зубной пастой. А потом обложила шею ватой и завязала белой маминой шерстяной косынкой.

Манечка очень была довольна. И они с Катей отправились гулять.

На них все глядели! Все спрашивали:

— Что с вами, девочки? Что случилось? Почему у вас такие шеи? Вы, наверно, заболели? И зачем вы ходите? Вам в носилках лежать нужно!

На это Катя с Маней отвечали, что ничего!.. Ничего, мол, страшного! Просто у нас шеи не вер­тятся и никогда уже вертеться не будут. Но это пустяки. Не волнуйтесь, пожалуйста! Не беспо­койтесь! Нам, конечно, очень больно, но ведь надо же терпеть, раз такое дело!

И все говорили:

— Ну надо же, какие мужественные дети! Им больно, а они терпят! Да с таких девочек всем мальчикам надо брать пример!

А знакомые дети просили разрешения потро­гать шеи пальцами, но сестры не разрешали. Если все будут шеи пальцами трогать, то от шей ничего не останется! Только Косте Палкину разрешили потрогать, потому что он их в Африку обещал взять.

И Катя с Манечкой были очень довольны. До самого вечера.

А вечером Маня сказала, что у неё шея почему- то очень сильно щиплется. И даже стала немнож­ко охать, но платок не сняла.

Потом она стала охать всё сильнее и ужасно морщиться, но платок ни за что не хотела снять, так ей нравилось, что все ей сочувствовали, гово­рили: «Бедная девочка! Вы поглядите на неё! Она просто стонет от боли, но в постель всё равно не ложится!»

А потом приехала мама. И как стала Маню ру­гать!

— Ну вот, и эта вырядилась! Так я и знала! Хватит обезьянничать! Это не ребёнок, а какой-то попугай! Всё у сестры перенимает!

И заставила Маню платок снять.

И вдруг все видят — у Мани шея красная-красная! Как огонь горит! Пылает прямо вся! Она у неё, оказывается, и в самом деле жутко болела, а Манечка терпела.

Пришлось Маню тоже везти в детскую поли­клинику.

Она потом целых две недели с забинтованной шеей ходила. Всё хвалилась, что весь год так будет ходить.

Как Катя, Маня и Костя Палкин ночевали в джунглях

Однажды Катя и Манечка терпели-терпели, а потом взяли и полезли на антресоли. У них в квар­тире такая маленькая лесенка была, чтобы на ант­ресоли лазить. Вот они эту лесенку приставили и полезли по очереди.

А там, на антресолях, хранился разный хлам: старые чемоданы, сломанные игрушки, стоптан­ные ботинки и прочее барахло. Там было пыльно и темно. Лазить туда Кате и Манечке категориче­ски запрещалось. Папа даже написал на дверце: «Осторожно! Вход воспрещён!» — и нарисовал череп и кости.

Но Катя и Маня всё равно полезли.

Они сначала сами полезли, а потом решили туда гостей пригласить. И взять Мышкина для уюта.

Мышкина они посадили в чемодан и наверху выпустили, а потом пошли звонить Косте и Нинке.

Пока они звонили, Мышкин сидел на краю ант­ресолей, свешивал вниз морду и громко мяукал. Он боялся один сидеть в темноте на антресолях. Наверно, думал, там живут мыши.

Вот пришли Костя и Нинка. Видят лестницу. Катя и Маня им говорят:

— Здравствуйте, дорогие гости! Поднимайтесь, пожалуйста, к нам на второй этаж!

— Куда?!

— На антресоли. Чай пить.

Костя тут же полез, а Нинка поглядела на ору­щего Мышкина, всего увешанного длинными серыми лохмотьями пыли, и сказала:

— Я не хочу. Я уже пила.

— А мы с тортом будем! У нас торт есть.

— Яс тортом пила.

— Ну и уходи тогда!

— Ну и уйду!

И ушла. А Костя Палкин спустился вниз и всё взял в свои руки.

— Так, — сказал он. — Всё прекрасно. Иду за самоваром. Будем из самовара на антресолях чай пить.

Через пять минут он вернулся с самоваром. Самовар был тоже довольно пыльный, а внутри у него пахло ржавчиной, но Катя и Маня очень обрадовались. Они никогда не пили чай из самова­ра, да ещё на антресолях!

Они вымыли самовар в ванной, а чтобы не тра­тить время на кипячение чайников, налили в него тёплой воды из крана.

После этого Костя с Маней стали втаскивать самовар наверх.

Мышкин орал и хотел спрыгнуть сверху на самовар. Самовар не втаскивался, потому что был тяжёлый. С него соскочила крышка и половина воды выплеснулась на Катю и на пол.

Тогда Костя с Маней вылили на пол ещё немно­го воды, раз уж пол всё равно был мокрый.

Но всё равно было тяжело.

Тогда они вылили всю воду и пустой самовар доставили на место.

— Будем пить чай понарошку…

Они поставили самовар на чемодан, положили рядом остатки торта и приготовились его съесть, но Костя вдруг сказал:

— Мы должны закрыть дверцы и пить чай в темноте.

— Зачем? — испугалась Маня.

— Чтобы было как в джунглях ночью.

— Ой, не надо как в джунглях ночью! Мы не увидим ничего.

— У меня есть свечка.

Костя вынул из кармана огрызок свечи и спич­ки, зажёг свечку и закрыл дверцы антресолей.

— Порядок, — сказал он.

— Здо-орово! — восхитилась Катя. — А теперь давайте поскорей пить чай!

Они сделали вид, что пьют из самовара чай, и съели по куску торта. Все сидели согнувшись в три погибели. Свечка освещала их лица, а вокруг была кромешная темнота. Манечку в спину колол старый сломанный зонтик с торчащими спицами, а у Кати прямо на голове, невесть откуда, оказал­ся жёлтый медведь с одним глазом. Он глядел этим глазом на свечку, и глаз у него зловеще свер­кал.

Маня старалась на него не смотреть, но Катя двинула головой, и медведь свалился прямо в тарелку с остатками торта.

— Ой! — закричала Маня, и в ту же минуту сбоку на неё надавила чья-то холодная толстая скользкая нога!

— Ай!!! — завопила Манечка, махнула рукой, и свечка погасла. — Тут нога! Я боюсь!

— Дурочка, это резиновый сапог! Ты зачем свечку погасила? — рассердилась Катя.

— Друзья, соблюдайте спокойствие! Мы в джунглях, — страшным голосом сказал Костя. — Не впадайте в панику. Мы окружены чудовища­ми. Вон справа, в темноте, притаился страшный скелет!

Маня взглянула и похолодела от ужаса. Там и правда белело что-то…

— Катька, я не хочу! — закричала она. — Давай вылезем отсюда!

— Не бойся, — дрожа сказала Катя. — Ничего страшного нет.

Вдруг Костя завыл в темноте:

— У-у-у!.. У-у-у!

— Ай! Ой-ой! — закричала Манечка. — Катя, где ты? Я тебя не вижу! Костя, это ты кричишь?

— Это не я, — сказал Костя. — Это дикая гиена. Такие гиены всегда воют в джунглях по ночам.

И тут он как залает:

— Ау! Ау! Ау!

— Костенька, миленький, не надо! — не выдер­жала и Катя. — А то неприятно как-то…

— Ничего неприятного! Это лают шакалы. А ещё в Африку собираетесь! Вы должны закалять свою храбрость! В Африке всегда в джунглях дикие звери воют! У-у-у! У-у-у!.. Ш-ш-ш-ш…

— Ой, а кто это шипит?

— Это шипят кобры и удавы. Они ползают вокруг. Сейчас они задушат нас своими коль­цами.

— Ма-а-ма! — закричала Маня.

— Ма-а-ма! — закричала Катя.

И, цепляясь друг за друга, они полезли к дверце.

— А-а-а! — ревела Манечка. — Не хочу в Африку! Не хочу в джунгли!..

Вскоре все трое стояли внизу на полу.

— Нет, не годитесь вы в Африку, — укоризнен­но сказал Костя, счищая с себя пыльные лох­мотья. — Разве это дело — так трусить? Я вас про­верить хотел. Экзамен вам устроил.

— Ну и не воображай! Подумаешь, какой храб­рый нашёлся! Да мы в твою Африку сами не поедем! Очень она нам нужна!.. Лучше сними с себя паука, а то прямо с пауком в Африку уедешь.

— Какого паука? — вдруг всполошился Кос­тя. — Где паук?

— Вон по воротнику ползёт…

— Где?! Где?! — подпрыгнул, как маленький, Костя и затряс головой из стороны в сторону. — Снимите! Снимите скорей! Снимите с меня паука!

— Не снимем, — сказала Катя. — Ого, какой большой паук! Огромный, правда, Манька? Так и бегает! Так и бегает! Прямо по спине!

— Ай! — вдруг закричал Костя. — Не надо паука! Не хочу! Снимите, снимите его с меня!

Катя схватила двумя пальцами паука и засмея­лась:

— Эх ты, храбрец! А паучок-то какой малень­кий! И не стыдно?

Костя вытер вспотевший лоб.

— Ф-фу, — сказал он. — Терпеть не могу пау­ков! Они мне на нервы действуют.

— Что же ты? — сказала Манечка. — А ещё нам экзамен устраивал! Нас пугал, а сам…

— Да, вы правы, — сконфуженно сказал Кос­тя. — Видно, я тоже ещё до Африки не дорос. Знаете что, а ну сажайте его на меня!..

— Да он уже убежал.

— Убежал? Жалко!.. Ну ладно, мы вот как договоримся: с завтрашнего дня вы будете ловить штучек по пять пауков и на меня сажать… А то я себя уважать перестану…

И расстроенный Костя Палкин ушёл домой.

— А всё ж таки он хороший, — сказала Катя, когда захлопнулась входная дверь. — Хоть он нас и пугал, а всё равно…

— Ага, он хороший, — сказала Маня. — Я, пожалуй, поеду с ним в Африку, а ты?

— И я. Он к тому времени не только пауков, он ничего на свете бояться не будет!

— А мы?

— А мы — не знаю, — грустно сказала Катя. — Не похоже что-то… А ну-ка, Мань, знаешь что, посади-ка и на меня, пожалуйста, паука!

Иллюстратор Гавин П.